Ируканские ковры

Мак зол. Вернувшись, он нашел Гая, как и оставил – сосредоточенный на автомате взгляд, тяжелое дыхание, капельки пота на выбритых висках и уже до крови стертые пальцы, механически щелкающие черными деталями, теплыми, отполированными, сыто блестящими. Подойдя, Мак придержал Гая за плечи, неодобрительно покачал головой, забрал оружие, а Гай не спорил, он с Максимом вообще теперь никогда не спорил, только смотрел невыносимо послушным взглядом и старался дышать как можно тише. Мак в бешенстве. В основном на себя, ведь как бы ни было это мерзко, но сквозь сухие комья ярости пробивается свеженькое, ранее не познанное, ликование – Гай больше не сопротивляется, он покорился, признал своего хозяина и принял его правду. Иметь раба неожиданно наслажденно тешит самолюбие. Максим до злобы стыдился думать так, но все равно думал, думал и злился. Стараясь не показывать этого, он по привычке обнажил белоснежные зубы в космической улыбке и ободряюще потрепал хохолок Гая. - Молодец. А еще Мак разочарован. Марионетка не смогла стоять, управляющие тенёта кукловода оказались для ее воли несущими стенами. Гай слаб, он не справляется. Даже сейчас, пытаясь сосредоточиться на приказе Максима, он не далеко ушел от себя прежнего. Запел бы, прикажи Мак ему петь. Стойкий оловянный солдатик был неисправен, пытаясь починить эту неисправность, Максим его сломал. Осталось только доломать. Пронзительно и с надрывом скрипнули деревянные доски кровати, Максим вздрогнул, представляя, как сломался позвоночник внешне несгибаемого Гая. Но Гаю не кажется, что его принуждают, он с удовольствием подчиняется сильным рукам и падает на спину, ныряя горячей кожей во влажные простыни, загребая их саднящими пальцами. Его хриплые стоны и мольбы застывают на губах абсолютной улыбкой безумца, сейчас он не вспомнит ни одного слова, кроме имени, дикого, варварского, которое он выдыхает, сглатывает и снова чувствует во рту. Имя горчит на языке, сушит рот. Раскрывая губы, Гай вновь и вновь задыхается им. Мак беззвучно смеется. - Потерпи. Гай отрицательно мотает головой, сталкивая на пол бесполезную подушку, он готов умолять, целовать Маку руки, он встал бы и полз на коленях, если бы ему позволили. Каждый раз - как первый, ожидание выматывает, приводя на острые грани истерики. Мак придерживает теплое, неискушенное тело под собой, прикусывает сосок, прихватывая губами кожу на груди и животе, медленно спускаясь соблазнительными ступеньками чужих вскриков. Его простой и понятный Гай, изученный до самых сокровенных глубин. Красивый мальчик, аккуратный, чисто выбритый, в волнении терзающий простыни. Гай никогда не вырывается, но Максиму просто нравится прижимать твердые руки, так безнадежно ищущие спасения. Истерика захлебывается пенной волной тающего и накатывающего удовольствия внизу живота. Гай бедрами подается вперед, упирается бритым затылком в спинку кровати, и его рывком освобожденные руки против воли самого Гая путают золотые кудри, притягивая светлую голову к паху, заставляя прижиматься теснее, раз мольбы не действуют. Максим послушно берет глубже, под языком гладко прокатывая пульсирующие венки и твердеющую головку. У него непристойно большой рот и длинный умелый язык. Гай никогда бы не посмел поцеловать Максима, но будучи не в силах оторваться, наблюдая за его улыбкой и подвижными ямочками на щеках, с самой первой встречи он желал этого больше всего на свете. Поэтому он банально демонстрировал свое тело, напрашиваясь на контакт, – обнаженную предоставленную шею с жесткими венками, когда с громким хохотом закидывал голову, наблюдая местные бесноватые телешоу. Или твердые темные соски в невероятных вырезах майки. Стесняясь лишь Рады, в ее отсутствие Гай ходил по дому в одних штанах, спущенных до строгой черной дорожки, словно бы уставной, колкой и жесткой под пальцами. Максим изрядно веселился, наблюдая за дикарскими гаевыми попытками, не принимая их всерьез, но однажды, задумавшись, Гай склонился над книгой, лениво поводя округлыми лопатками, подперев шею кулаком. Когда он выпрямился, потирая затекшую шею, Мак забыл, как люди дышат, лишь на секунду представив, что кто-то чужой пометил ему принадлежавшего человека красноватым следом от засоса. Сейчас, вбирая в себя мучительно напряженный член, Мак не смог не ухмыльнуться про себя, вспоминая, как удивленно вскрикнул Гай, впервые прижатый щекой к столу. Мак все рассчитал, заломленная рука приносила боль, заставляла безоговорочно подчиняться, не причиняя вреда. Можно было и уговорить, но Гай только так понимал нежность – через обладание, через покорение, через грубые приказы. Так наивно соблазняя Максима, он хотел его до слез, но на этой отсталой планетке ему негде было научиться чему-то другому. Гай всхлипнул, уголки глаз вечно хмурого сосредоточенного мальчика плавились прозрачными солеными капельками, и Гай стыдился этих слез, не понимая, что вдолбленные в него догмы о позорных мужских слезах – так же нелепы и лживы, как теория мира, замкнутого внутри планетарной сферы. Чувствуя на губах пальцы Максима, Гай послушно вбирает их в рот, посасывает. Сейчас они горячие, между твердых ягодиц они проскользнут стыдливой прохладой, внутри панически сжатого тела вновь станут обжигать с каждым толчком. Гай разводит колени. Подтверждая свое право владеть, Мак разводит их шире, чтоб потянуло болью в жилах, подтаскивает к себе послушное гибкое тело и, не теряя терпения, изнурительно сладко растягивает мышцы, каждым следующим движением вызывая новый спазм. Гай умоляет, но сам уже путается – остановиться или продолжать. Уверенная проникающая боль - и Гай прокусывает губы в попытках сдержать крик. Мак всегда сразу входит в него полностью, соприкасаясь как можно плотнее, чтоб разрывающая огненная пульсация участила сердечные ритмы до максимума. Гай обхватывает белые даже в этом сером свете бедра Мака, скрещивает ноги на влажной спине, толкается вперед, отдавая всего себя. Выплескиваясь себе на грудь, Гай еще чувствует неловкость, но когда внутри него пульсацией льется Мак, он успокаивается. Секунды ослепительного единения, звона в ушах, заглушающего все, кроме усталого дыхания, стоят всего мира, перевернутого, распятого, как Максиму будет угодно, он, Гай, во все поверит, со всем непременно справится, чтоб только быть рядом. Мак зол. Влюбленный взгляд, затуманенный усталостью и жадной обреченностью полного абсолютного принадлежания, его собственный Гай, покоренный маленький мирок в жестких границах плоти - все это пустышка, игра в поддавки. Мак в бешенстве. На часах стрелка безжалостно отсчитывает минуты после десяти, с каждой оставленной позади минутой, как Мак знает, облученный разум Гая вытесняет все настоящие чувства, заменяя их бесноватой одержимостью. Мак разочарован, но по привычке – улыбается.