Клубника

Когда Ямамото подошел к месту встречи, под большими электронными часами было пусто. Он бросил удивленный взгляд на табло. Немного не рассчитал сегодня время – слишком много думал за завтраком, а потом пришлось собираться в спешке. Прибежал сюда чуть не бегом, но вот, оказалось, напрасно торопился. Остальные тоже задерживались. Сунув руки в карманы, Ямамото в предвкушении зажмурился и стал считать про себя. Если Гокудера успеет прийти раньше, чем он сосчитает до шестидесяти, они… Ямамото вздохнул и не стал додумывать. Досчитав до десяти, он приоткрыл один глаз и беспокойно обвел взглядом вокруг, но нет, никто еще не появился. Ему стало немного стыдно, что он так ждал одного Гокудеру. Будто неважно, придут ли остальные, а это было совсем не так. Просто Гокудера… Гокудера. Гокудера. Гокудера Хаято. Он еще в первую встречу подумал, что хочет с ним подружиться, и эта мысль была ужасно неожиданной и настолько незнакомой, что Ямамото до сих пор себя не понимал – почему? Почему именно Гокудера? Раньше ни с кем не хотелось дружить. Так, чтобы как в манге: вместе ходить в школу, вместе возвращаться, обедать на крыше вместе, и вместе петь в караоке. А ведь Ямамото пел отвратительно. Господи, он так плохо пел, что друзья были готовы платить за него, чтобы Ямамото не брал микрофон в руки. Точно – у него было много друзей. Точнее – так много, что еле хватало времени на всех. А он так хотел подружиться с Гокудерой Хаято, словно все люди умерли и больше никого не осталось. На счет «пятьдесят девять» Ямамото почувствовал толчок в спину. Он обернулся и расплылся в такой широкой улыбке, что Гокудера – а это был, конечно, он, ведь Ямамото всегда везло – отступил на два шага. Выглядел он, будто кошка, застигнутая врасплох светом фонарика. – Привет, – сказал Гокудера. И по тому, как он это сказал – не разжимая зубов, и по тому, как отводил в сторону глаза, Ямамото немедленно догадался, что случилось. – Утречка, – ответил он, не переставая улыбаться. – А что, больше никто не придет? Гокудера дернулся и наконец посмотрел на него. И снова он был похож на кошку, взъерошенную и смешную. – Откуда ты знаешь?! Ямамото пожал плечами, думая, что обнять его сейчас будет некстати. – Не знаю. Расскажешь? – А куда деваться, – огрызнулся Гокудера и скорее позабавил, чем обидел Ямамото. – У Десятого горло болит. И там сейчас кошмар. Девчонки пошли в аптеку за лекарствами, сказали, будут за ним ухаживать. Чтобы Саваде-сан было легче. А то ей готовить еще, и обед, и ужин. И за мелкими следить. Сасагава тоже остался. Говорит, как он может бросить сестренку одну, а сам уйти развлекаться. Щас, одну! Народу в доме, как на праздник! Больному вообще-то покой нужен, я бы там и один справился… Но разве меня кто-то слушает? Да и ты тоже, на звонки не отвечаешь, дома тебя нет. Ямамото похлопал по карманам и виновато ссутулился – и правда, забыл телефон. – Пришлось мне сюда топать. – Прости, – извинился Ямамото. На первый взгляд было не за что, но он помнил, как вчера перед сном загадал, чтобы как-нибудь остаться с Гокудерой только вдвоем. И вот, получилось. Он загадывал не просто так. Несмотря на недели, минувшие с приезда новичка, несмотря на события, которые с ними происходили, несмотря на частые встречи – Ямамото чувствовал, что они не друзья. У теплиц было людно. Входили и выходили семьями, большими компаниями друзей, школьники, студенты, старики – людей было так много, что Ямамото приуныл. Даже если они были вдвоем, то вовсе не наедине. Черт знает, почему он думал, что сможет подружиться с Гокудерой, если рядом никого не будет. Когда рядом никого не было, оказалось, что им совсем не о чем поговорить. У Ямамото на языке вертелись только бейсбольные темы, но он как-то знал, что Гокудере будет совсем не интересно. Еще можно было обсудить другую игру. Ту, странную, которую Гокудера привез с собой из Италии. Но эта тема уж совсем никуда не годилась. Она даже, наверное, была под запретом. О простуде Цуны, о сквозняках, грозящих опасностями, о разнообразии современных лекарств и их вкусовых качествах они поговорили, пока стояли в очереди за билетами. Потом, на входе, Гокудера спросил, можно ли унести с собой ягоды. Ямамото кивнул на табличку – запрещено. Ешь сколько влезет, хотел он добавить, но Гокудера как раз в тот момент нагнулся, чтобы завязать шнурок. И все, дальше беседа не клеилась. Гокудера был первым человеком, с которым Ямамото не мог придумать, о чем говорить. Ему и придумывать никогда не приходилось. Темы для разговора находились сами собой. Возможно, он просто дружил с людьми, с которыми было много общих интересов: бейсбол, например, или готовка, или кендо. Кикумомо Сакура, на худой конец. – Очень вкусно, – сказал Гокудера, и по тону было ясно: ответа не требовалось. Он просто выражал одобрение вслух. Ямамото мог согласно промычать, а если б он начал развивать тему вкусной, сладкой, полезной ягоды клубники, Гокудера посмотрел бы, как на идиота. Смолчал Ямамото и тогда, когда Гокудера пробормотал под нос, кусты-де на той стороне более спелые, и надо перейти. Они перешли. Ямамото заметил, что Гокудера оказался прав. Гокудера фыркнул. Это означало: я никогда не ошибаюсь, и тоже нечего было ответить. С тоски Ямамото принялся набивать желудок ягодами. Так уж вышло, что за завтраком он больше думал, чем ел, а потом успел проголодаться, пока шел, пока ждал друзей. Гокудера не отставал. Ямамото посмотрел внимательнее на его худые руки, острый подбородок, глаза, казавшиеся из-за того большими. Гокудера, вроде, жил один. И готовить ему, наверное, было лень. И ел он сегодня, наверное, в первый раз. – Ты сегодня ел? – решился Ямамото, отправляя в рот огромную, с половину ладони, краснобокую клубничину. Сока из нее вышло так много, что пришлось судорожно сглатывать. Гокудера не отрывал глаз от его горла. Два раза едва не подавившись, Ямамото смутился и зашевелил челюстями, пытаясь теперь прожевать ягоду. Уголок губ у Гокудеры дернулся. – Ел. – А что? – А что? – передразнил Гокудера. – Клубнику, гений. – И все? А утром? – Зачем, если мы в теплицу собрались? – Ты и в школу бенто не носишь. Гокудера хорошо это умел: резко подбираться, чтобы и плечи, и локти, и нос, и все выступающие части тела вдруг становились острыми, чтобы даже взгляд резал, как нож. – Хочешь, я на двоих буду делать? – спросил Ямамото безнадежно, не надеясь на положительный ответ. – Мне не тяжело. Я люблю готовить. Каждое утро сам себе делаю обед. – Ненавижу готовить, – сказал Гокудера. – Угу. Ты худой. – Заткнись. Звучало беззлобно. Ямамото увидел еще одну большую ягоду, сорвал ее и протянул Гокудере. Не задумываясь. Сначала протянул, а потом понял, что поступает глупо. Но было поздно жалеть о содеянном. Он с тревогой уставился Гокудере в лицо, ожидая насмешек, грубого ответа, презрительного взгляда… Гокудера молча взял гиганта за короткий зеленый хвостик, поднял повыше, щуря на клубничину левый глаз, и вдруг ухмыльнулся. – Хочешь, чтоб я тоже изображал перегруженную соковыжималку? – спросил он и втянул ягоду в рот, откусывая половину. – Не дождешься! – Ага, – соврал Ямамото, чувствуя, как растягиваются в улыбке губы. Он подумал, что перестанет улыбаться, когда Гокудера перестанет. А Гокудера не переставал. Он откусил от ягоды с другого боку, прожевал, слизав с указательного пальца сок. Улыбнулся еще шире. Клубничина была теперь похожа на огрызок яблока. Кажется, они оба об этом подумали. – Ты думаешь, на огрызок яблока похоже, да? – спросил Гокудера. Глаза у него заблестели. – Похоже, – кивнул Ямамото. – Ты же не специально? – Специально, – «огрызок» наконец исчез у Гокудеры во рту. – Стремная, здоровущая ягода. Дай, думаю, укушу с двух сторон. Точно шутил. Ямамото сглотнул, словно у него опять был полный рот сока. Было имя у того чувства, которое он испытывал, когда не мог говорить с Гокудерой. Когда стоял рядом, глядя сверху вниз, а в голове было пусто, ни единой мысли. Когда язык прилипал к небу, а Гокудера молчал, зевал или просто шел чуть-чуть впереди. Когда они вот так, как сейчас, оставались вдвоем, и рядом не было Цуны, с которым можно было говорить, но только по отдельности, Хару, с которой Гокудера спорил, Кеко, которая всегда спрашивала о прошедшем дне, Сасагавы, которого вообще не интересовало, слушают ли люди, когда он говорит… Это чувство звалось неловкостью. Ямамото его никогда не испытывал раньше. От неловкости нужно было избавляться вдвоем, а если бы он попытался один, то ничего бы не вышло. Неловкость всегда означала, что люди не могут быть друзьями. – Тебе кто-нибудь говорил, – сказал Гокудера, – что когда ты думаешь, на тебя больно смотреть? Сорвав с ближайшего куста целую гроздь ягод, Ямамото быстро запихнул их в рот не успевшему опомниться Гокудере. А потом, заботливо придерживая его обеими руками – одной зажимая рот, другую приложив к затылку – он рассмеялся в голос, и Гокудера протестующе замычал, возмущенно взмахивая руками. Мы станем лучшими друзьями, подумал Ямамото. Потому что хотим этого оба.