Момент силы

Май 2005 года Как описать чувство, которое испытывает верующий, заходя в храм? Это и восторг, и благоговение, и глубокое уважение к породившим его традициям и культуре. Кому-то это может показаться странным, но именно такие чувства испытывал Лёшка на протяжении всех пяти лет учебы, заходя на факультет или же в главное здание Московского университета. Для него университет и его родной физфак был не просто местом, где он жил и учился, но именно Храмом. Храмом науки, как бы банально и избито это ни звучало. А он сам был ее адептом. Сначала совсем юным, начинающим, затем - чуть более опытным, но по-прежнему преданным. Он был по-настоящему влюблен в предмет, изучению которого собирался посвятить жизнь. И физика, эта благороднейшая из наук, отвечала ему взаимностью. Стоял конец мая, ласковое вечернее солнышко шаловливо заглядывало в глаза прохожим и играло в оставшихся после недавней грозы лужах. В воздухе пахло озоном и цветущей сиренью. Белая, розовая, фиолетовая, бордовая… какой ее только тут не было! Яркому разноцветию кустов вторила веселая пестрота клумб. Величественные каштаны снисходительно смотрели на это разнообразие красок. Их собственные элегантные белые свечи-соцветия покачивались на легком ветру и словно бы о чем-то между собой перешептывались. Лёшка нашел среди них «свой» каштан и мысленно с ним поздоровался. Когда-то, совсем еще зеленым первокурсником шагая на свой первый коллоквиум, он поднял под этим деревом маленький круглый каштан. Он был таким гладким, теплым, как будто живым и, как Лёшка тогда подумал, – приносящим удачу. Тот каштан и в самом деле подарил ему везение. По крайней мере, и коллоквиум, и первую сессию – а затем и многие другие – он сдал на отлично. Позже Лёшка узнал, что не он один верил в приносящие удачу каштаны и что у многих студентов были «свои» деревья. После долгой зимы зелень травы и молодой листвы особенно радовала глаз. Тем более что раннюю весну с набухающими почками, звонкими ручьями, робко вылезающей из земли мать-и-мачехой Лёшка, как и большинство его однокурсников, пропустил. Это сейчас, в конце мая, им можно было расслабиться, да и то ненадолго – впереди были госы, а март-апрель прошли за написанием и предзащитой дипломов. И вот, четыре дня назад состоялась сама защита, и Лешкин диплом по кристаллографии белков был признан одним из лучших на кафедре биофизики за последние годы. Виталий Павлович, Лешкин научный руководитель и один из самых близких ему людей, говорил, что его работа могла бы стать весьма достойной основой для будущей диссертации. Если бы, конечно, Лёшка решил остаться на кафедре, как некоторые его одногруппники, и осенью вернуться в университет поступать в аспирантуру. Да он бы и сам хотел, чтобы все произошло именно так. Но, увы, он слишком хорошо понимал, что оставаться на факультете, более того, в России, губительно для его научной работы. И от этого было очень грустно. Решение уехать из страны далось ему отнюдь не легко. Хотя казалось бы, переезд на новое место ему, родившемуся и выросшему в небольшом городке Тюменской области, не в новинку. Но одно дело – поехать учиться в Москву, в вуз, о котором мечталось с детства. И совсем другое – оказаться в незнакомой стране, где, в общем-то, ты никому не нужен. В чем тут принципиальная разница, Лёшка никому объяснить бы не мог, но он так чувствовал и был абсолютно уверен в своей правоте. И никогда, ни за какие деньги не уехал бы из родной страны, если бы однажды, два года назад не побывал у знакомого в Бордо, и не убедился воочию, насколько отличаются оборудование и условия для работы там и в Москве. Он даже согласен работать бесплатно – была бы крыша над головой и хоть какая-то еда, – но здесь, в России, многие эксперименты были физически невозможны. А на подготовку тех, что были осуществимы, уходило слишком много времени — того, что иностранные коллеги имели возможность не тратить впустую. И все равно Лёшка долго сомневался. Или он только думал, что сомневается, а на самом деле все было им решено сразу, лишь только он осознал стоящую перед ним дилемму: оставаться в России или в науке. Для него выбор был однозначен. Жизни, в которой бы не было места физике, он себе не представлял. Вот так и вышло, что с первых месяцев пятого курса он начал рассылать заявки в аспирантуру в крупные лаборатории Европы и Америки. И из многих ему пришли приглашения, ведь специалисты в области кристаллографии белков, которой он занимался, были редкостью. Но выбрал Лёшка в итоге лабораторию в Страсбурге. Во-первых, потому, что Франция была единственной страной, в которой он уже бывал. А во-вторых… Во-вторых, в этой же лаборатории в аспирантуре училась его подруга Катя. Девушка, которой он привык восхищаться, и на которой в тайне ото всех надеялся когда-нибудь жениться. Итак, через три месяца ему предстояло уехать из России. Надолго, а скорее всего, навсегда. Всего три месяца… И сейчас, в этот ясный майский день, стоя на лестнице главного здания университета, Лёшка чувствовал сильную грусть. Нельзя, ох нельзя ему было оставлять мозг без серьезного дела! Но диплом остался позади, а к последнему экзамену он был и так уже готов. Вот и лезли в голову всякие непривычные мысли да воспоминания. И хотя он терпеть не мог рефлексию и предающихся меланхолии людей, считая их бездельниками, на этот раз ничего с собой поделать не мог. И впервые за долгое время оставшийся без работы мозг подкидывал ему картинки из прошлого, одну за другой. Конец августа двухтысячного года. Они с мамой приезжают в Москву, на Воробьевы горы, и он впервые видит величественное высотное здание университета, в который поступил по результатам выездной олимпиады. Затем было заселение, общежитие, соседи по комнате. Помнится, Лёшка боялся, что с ними, как и со своими одноклассниками, не сможет найти общий язык. Но, к счастью, тогда все они были столь же увлечены физикой, как и он, и жаждали поскорее приступить к учебе. Долгими вечерами, а то и ночами, в их комнате велись беседы «за науку». Наивные, дилетантские, но полные неподдельного энтузиазма. Как жаль, что уже после первой сессии у многих этот энтузиазм пропал. А со второго курса большинство пошло работать в какие-то посторонние места, и их с Лешкой пути разошлись окончательно. Он, предпочитавший жить впроголодь, но все свободное время проводить в лаборатории, считал их предателями науки. И люди, видимо, чувствовали это и тоже относились к нему с прохладцей. Но в первом семестре всего этого еще не было. Тогда они были единомышленниками и друзьями. Как здорово было с соседями по комнате или с одногруппниками бродить по казавшемуся тогда бесконечным лабиринтом зданию физфака, сидеть на лавочке или на траве около памятника Ломоносову – обязательно спиной к химфаку, казавшемуся тогда главным конкурентом его родному факультету – и дискутировать о кафедрах и о том, кто какую специальность считает самой важной, самой интересной. Лёшка тогда, к слову сказать, увлекался квантовой физикой. Вернее, как сейчас он понимал, в то время он о ней ничего не знал, но все эти уравнения Шрёдингера, фон Неймана, Гейзенберга казались ему необыкновенно красивыми. Красота… Именно она завораживала в большой науке. Как жаль, что так мало людей понимают истинную романтику исследований и открытий. Иногда Лешке даже начинало казаться, что там, за пределами университета, вне его изолированного мирка, этого вообще никто не понимает. И живущие там, не в университете, а в остальной Москве, России, мире люди представлялись ему несчастными, обделенными. Забавно, но это вот противопоставление университета, его академического мирка остальной Москве появилось в голове Лёшки далеко не сразу. Наверное, только тогда, когда в его жизни появилась лаборатория, ездить в которую приходилось через полгорода. В то время он и задумался о том, как здорово текли его первые годы жизни в столице, когда все необходимое было собрано на одном небольшом пятачке. И территория университета была для него эдаким городом в городе. Небольшим, но самодостаточным и очень уютным. Здесь было все: факультетские корпуса, столовые, общежития, магазины – с продуктами и с посудой, одеждой, канцтоварами… да с чем угодно! Многочисленные спортивные сооружения: стадион, закрытые залы, легкоатлетический манеж, бассейн. Из окрестностей университета можно было не выбираться годами, и Лёшка, лишь в самом начале пребывания в Москве посмотревший ее центр, так и делал. Только необходимость ездить в лабораторию вырвала его из этого замкнутого мирка. Но он до сих пор не мог привыкнуть к московскому транспорту, к этой дикой, враждебной толпе. Он вообще не любил чужих людей, и вынужденный ежедневный контакт с многочисленными незнакомцами выбивал его из колеи. Тут в животе у Лешки громко заурчало, и он досадливо поморщился. Ну вот, кажется, он снова забыл поесть. И сейчас ему явно было не до того. Он ведь не просто так в этот ясный солнечный вечер стоял на лестнице перед университетом, любовался каштанами и сиренью да предавался ненужным воспоминаниям. Он ждал человека, который обещал к пяти часам подъехать за ним и отвезти в одно место. Обещал, но уже довольно прилично задерживался. Лёшка сам не любил опаздывать и терпеть не мог людей, которые себе такое позволяли. В его представлении это был один из верных признаков распущенности, и никакие московские пробки оправданием тут служить не могли. Пробки были здесь всегда, и каждый о них знал. Опаздываешь? Выйди пораньше или изначально рассчитай время правильно и назначь встречу на более поздний час. Лёшка достал из кармана телефон – старенький дешевый самсунг – и набрал номер опаздывающего. – Але, Михаил, здравствуйте. Это Алексей… – Да, Леш, привет. Ты уже там? – Да. – А я на полчасика еще опоздаю. Прости, что сам не позвонил. – Да ничего. – Ну и ладненько. Жди, через полчаса буду. Михаил отключился, и Лёшка посмотрел на часы. Пять двадцать. Это кем же нужно быть, чтобы опаздывать на целый час?! В любой другой ситуации Лёшка бы ждать не стал, развернулся бы и ушел, написав опоздавшему извинительную смс-ку. Но эта встреча нужна была прежде всего ему самому. Денег у него, сутками работавшего в лаборатории и получавшего грошовую стипендию, никогда не было. Тем более что два года назад у него умерла мама, а отца он никогда и не знал. Единственные его родственники, старшая сестра, ее муж и дети сами жили небогато, и присылать ему денег, как делала поначалу мама, они не могли. Скорее это он помогал им деньгами, когда кто-нибудь из приятелей подбрасывал ему подработку. Эти подработки бывали нечасто, пару раз за год, но по его меркам они хорошо оплачивались, и половину заработанного он исправно высылал сестре. Да и много ли ему нужно? Пара рубашек, джинсы, одна на все сезоны куртка, кеды да осенне-зимние ботинки составляли весь его гардероб. А питался он в основном гречкой, рисом и рожками, что также было недорого. Что еще? Проездной ему, как студенту, через профком продавали дешевый. Книги можно было брать в библиотеке. А больше ему ни на что деньги и не были нужны. Не были – раньше. Теперь же вдруг выяснилось, что и проезд до Страсбурга он сначала должен оплатить сам, и огромную выделенную ему европейскую стипендию, при мысли о которой он начинал чувствовать себя богачом, чуть ли не миллионером, частенько задерживали на пару месяцев. Об этом ему рассказала Катя, в этом году попавшая в такую же ситуацию и продержавшаяся там с сентября по ноябрь, когда деньги все-таки выдали, исключительно на московских накоплениях. Хорошо, что у нее эти накопления были. А у Лешки отродясь их не бывало. Так что сейчас ему приходилось, краснея и заикаясь от волнения, обзванивать всех своих знакомых и спрашивать, не нужно ли кому чего сделать. Программу там по работе быстро и качественно, а главное – недорого, написать или еще чем помочь. Поразительно, хотя сам Лёшка считал, что программировать он не умеет, а в случае необходимости писал все программы с помощью справочников, чаще всего к нему обращались именно друзья-программисты. И дирекция многих фирм, где работали его приятели, знала о чудаковатом физике, нигде и никогда официально не работавшем, но исправно выполнявшем, причем на очень высоком уровне, все выданные ему задания. «А что тут особенного?– думал о программировании сам Лёшка. – Нужно быть просто аккуратным, только и всего». Ему даже в голову не приходило, что существуют люди, не способные с ходу предложить правильно работающий алгоритм. И всех, кто говорил, что не умеет программировать, он также зачислял в категорию бездельников и лентяев. Не раз и не два ему предлагали войти в штат той или иной фирмы, ну или хотя бы просто брать у них задания более или менее постоянно. Но Лешке было жаль тратить драгоценное время на презренное зарабатывание денег, и он неизменно отказывался. Тем унизительнее для него было сейчас оказаться в роли просителя. К тому же он в принципе не мог первым заговорить о деньгах, и многие знакомые, когда он звонил с просьбой о работе, просто не понимали, чего он от них хочет. Опаздывающий Михаил вообще был знакомым знакомого. Самоуверенный, нагловатый молодой человек, он с самого начала показался Лешке неприятным. Но ничего, осталось только съездить с ним в офис, сдать написанную программу и получить деньги. И больше никогда, ни за что не связывать с этими людьми. Хороши программисты, что не могут принять работу в электронном виде и перевести оплату на счет! Лёшка поднял взгляд и посмотрел на большие башенные часы. Пять тридцать. Пожалуй, он еще успеет забежать в «шайбу», круглый зал с колоннами, в котором стояли палаточки с едой, и перекусить. Хоть бутерброд с сыром. Денег на него, конечно, было жалко, но все же семь рублей – не велика трата. Лучше так, чем опозориться в той фирме, если у него вдруг заурчит в животе. Словно бы вторя его мыслям, живот действительно издал звук, и Лёшка, быстро взбежав по ступенькам, вошел в главное здание. Около нужного ему киоска, как обычно, тянулась очередь. Хотя прилавков с едой в «шайбе» было четыре, больше всего народу всегда толпилось именно здесь, где продавались самые дешевые бутерброды, кола в разлив и пирожные. При виде этих пирожных Лёшка всегда испытывал ностальгию по первому курсу. Тогда, в первые две недели обучения, он любил приходить в столовую, брать вареной гречки, холодца с горчицей и пирожных штук шесть-семь. И самая прелесть этих обедов была в том, чтобы съедать холодец вперемежку с пирожными. И чем злее бывала горчица, тем вкуснее ему казалась такая еда. Только вот деньги при таком рационе закончились слишком быстро, и ему приходилось потом по полмесяца питаться лапшой «доширак». Так что от пирожных, холодца и вообще от частых обедов в столовой пришлось отказаться. Но даже сейчас, пять лет спустя, он вспоминал о них с удовольствием. На какой-то момент захотелось забить на все и купить хотя бы парочку корзинок со взбитыми сливками, или эклеров, или хоть кольцо с творогом. Но делать этого было нельзя, и Лёшка ограничился суховатым бутербродом с российским сыром. И подумал, что в комнате его ждет целая коробка рафинада. Вот вечером он себя и побалует, купит мягкого белого хлеба и сгрызет с ним сахару сразу кусков пять. Михаил приехал только в шесть, причем даже не подумал извиниться за часовое опоздание. Ну что ж. Дурное воспитание – это печально. Но главное, чтоб деньги в такой ситуации не забыли заплатить. А то и такое в Лешкиной практике уже бывало. Дорога до офиса на Остоженке заняла минут тридцать, и вот уже они оказались перед аккуратным старинным особняком, явно недавно отремонтированным. Золотые купола храма Христа Спасителя ярко блестели в лучах вечернего солнца, по тротуарам бежали закончившие на сегодня работу служащие, многочисленные машины на перекрестке яростно гудели, откуда-то доносилась громкая музыка, а воробьи, надрываясь, чирикали, радуясь весне. Вся эта кутерьма и какофония, даже блеск напоминавших начищенный самовар куполов показались Лешке отвратительными. И он вслед за Михаилом поспешил войти в особняк. Внутри было жарко и душно, и если бы не мысль о крупном пятне на футболке, Лёшка расстегнул бы куртку. Но раздеваться было нельзя, и это нервировало его еще больше. Михаил провел его в просторный зал, в котором стояло штук двадцать столов, но, к счастью, сейчас почти пустой. Кроме них во всем зале был еще только один человек. Да в дальнем конце, за стеклянной перегородкой, над чем-то смеялись двое парней. – Начальство, – кивнув в сторону смеющихся, неодобрительно произнес пытавшийся работать человек. Взлохмаченный, в байковой рубашке с засученными рукавами, он почему-то понравился Лешке с первого взгляда. – Ну, показывай, чего там у тебя. Лёшка принялся показывать написанную им программу, объясняя, что и для чего он в ней сделал, но, кажется, его никто не слушал. Только просили протестировать ее работу на различных примерах и радостно улыбались, когда оказывалось, что результат получается верным. Наконец у представившегося Николаем человека вопросов не осталось, и он протянул Лешке конверт с деньгами. – Миш, отвезешь Лёшу назад, ладно? – попросил он коллегу, но оказалось, что тот уже куда-то сбежал. – Сейчас я ему позвоню, не волнуйся, – он достал телефон и набрал номер. – Миш, але, ну ты где? Лёше уже домой надо. Что?.. Ты ж обещал его назад довезти! Ясно. Ну и козел ты! – он разозлено отбросил телефон, так, что тот проехался по столу, и виновато развел руками: – Ну, ты все слышал. Извини. Я бы и рад тебя подвести, да сам без машины. – Да ничего, я доеду. Спасибо. – Не за что. Надеюсь, работаем вместе не последний раз, – они встали, и Николай с чувством пожал Лешке руку. – Пойдем, я хоть до двери тебя провожу. – Молодой человек! – раздалось у Лешки за спиной, и он, успевший уже забыть о присутствии в зале еще двух человек, чуть не подпрыгнул от неожиданности. – Я слышал, вас нужно подвезти. Пойдемте, я как раз ухожу. Лёшка обернулся и увидел женоподобного хлыща в не по размеру маленьких джинсах и ярко-оранжевой рубашке. К тому же у этого пижона была бронзовая от загара кожа – это весной-то! – да и вообще он выглядел вызывающе. Примерно таких мальчиков Лёшка иногда видел возле ИнЯза. Или у глубоко презираемого им экономфака. Все они были пафосными бездельниками, и будь Лёшкина воля, он бы назначил им принудительную трудотерапию. Глядишь, и превратился бы кто из ряженых обезьян в хоть какое-то подобие человека. – Спасибо, не нужно. Я сам. – Ну нет! Даже не спорь. Я тебя отвезу – и точка. Пойдем, – хлыщ вцепился в его руку чуть повыше локтя и потащил за собой. Сопротивляться было бы глупо, и Лёшка послушно посеменил за ним. Хотя если бы он знал, к чему приведет эта встреча, то скорее бы устроил скандал, чем сделал хотя бы шаг в одном направлении с этим человеком. Но он, конечно, ничего не знал о кознях судьбы. И сейчас шагал прямиком навстречу жестоким испытаниям.