Музыка: D'espairsRay – Squall
На последнем этаже вся спальня залита утренним солнцем: лучи гуляют по блестящему новенькому паркету, все еще слегка отдающему лаком, по светлым стенам, немногочисленной мебели, хаотично разбросанной одежде. Из распахнутой настежь балконной двери ощутимо тянет прохладой: проснувшийся ветер, умывшись в обжигающе соленых волнах, по дороге к центру не преминул заглянуть в квартиру двух друзей и теперь вовсю раскачивает колокольчик, постукивая бамбуковыми трубочками, путается в легкой шторе, беспокоит раскрытую книгу, оставленную на незаправленной постели. Забавляется. Хизуми сидит на полу, в одной рубашке, небрежно наброшенной на плечи, и, жмурясь от то и дело лезущих в глаза лучей, раскладывает перед собой помятые страницы, сплошь усеянные беспорядочными нотными записями: все, что уцелело после вчерашней бойни. Отыскать здесь начало – задача не из легких, но вокалист не сдается, упорно прокручивая в голове запомнившуюся мелодию и улыбаясь каждый раз, когда воспоминания стыкуются с черными кружочками на кривоватом стане. Большим пальцем правой руки музыкант прижимает к ладони остро заточенный карандаш, готовый вносить правку за правкой в мелко подписанные под нотами иероглифы. И совершенно не обращает внимания на уже порядком посиневшие ноги и холод, пробирающий до костей. Негромкий скрип двери разрезает тишину, правда, Хизуми замечает, что теперь не один, лишь после деловитого «Не сиди на сквозняке». В спальню вернулся Тсукаса. Без обуви, в светлых джинсах и расстегнутой белоснежной рубашке, с поблескивающими в волосах каплями воды он напоминает солнечного бога, каким-то дивным образом спустившегося на землю. Впрочем, здесь, на последнем этаже, небеса давно не кажутся Хизуми запредельно далекими. Вытирая полотенцем мокрые прядки, барабанщик прохаживается по комнате и, опустившись рядом, по-свойски лохматит нечесаную темную копну друга. - Дует капитально, – выносит вердикт, ежится, а вокалист невольно улыбается: от товарища пахнет мылом, свежестью и пеной для бритья – никакого парфюма, табака, кофе, мятных конфет, пыли... Самый лучший коктейль. - Сейчас, – отзывается Хизуми. Умытый и бодрый лидер, бросив взгляд через плечо коллеги, с интересом изучает содержимое ближайшей к нему страницы. Низ ее безжалостно оторван, и восстановить окончание музыкальной фразы теперь возможно только по памяти. - Они все же выжили, – деланно удивляется Тсукаса. – Странно. Мне казалось, им подписали смертный приговор. - Я исправлю все, что натворил, – вздыхает солист, не отрываясь от дела. – Уже почти готово, осталось закончить пару моментов и вспомнить коду. - Ну-ну, успехов, Шива, – усмехается лидер. – Надеюсь, Карю не осуществит обещанную угрозу и не выкинет поэта в окно. - Не выкинет. Я позвоню ему, скажу, что признаю его доводы. - Он вряд ли придет в восторг, если ты разбудишь его в шесть утра, – качает головой Ота. - В пять пятьдесят, – Йошида, всегда ценивший точность, щурится. – Пускай проспится, по пути на работу наберу. Заодно нарушу цепочку эпичных опозданий. - Отлично, радует, что ты, наконец, одумался. - Просто передумал, – пожимает плечами Хизуми, так и эдак покрутив наиболее пострадавшие листки. Вчерашняя перебранка на студии завершилась стремительным бегством с таки отобранной добычей под злобную ругань композитора, не сумевшего поймать юркого коллегу. Потом Карю до вечера дулся, утверждая, что неуклюжая поэма Хизуми испортила весь его трехнедельный труд, что новый вариант текста куда лучше, и что если Йошида не вернет ноты с исправленными словами, то горько пожалеет об оставленном дома парашюте. Вокалист замечания игнорировал: он вознамерился лоббировать свои интересы, выбросив помятые листы, на которых гитарист подгонял стихи Хиза к музыке. Правда, теперь, спустя вечер и недлинную ночь, фронтмен сменил гнев на милость, решив воссоздать то, что сам вчера и уничтожил, в сердцах обозвав Карю палачом его поэтического дара... Пусть будет с правками – так действительно лучше. Чувства часто не дают нам мыслить трезво. - Хиз, кому сказано: не сиди на полу, – хмурое замечание выдергивает из недавних воспоминаний. – Если ты опять заболеешь, на мою помощь не рассчитывай. - И ты даже не принесешь мне шоколадку? – солист придвигает потревоженный сквозняком листок и прячет под себя заледеневшую ногу. Греться. - Не принесу. Уловив недовольство Хизуми, Тсукаса легко толкает его в бок. - Что-то не так? - «Соль», – сообщает тот ровно. – Здесь должна быть «соль», – рука быстро пририсовывает пропущенную ноту и решительным росчерком соединяет две рядом стоящие восьмые. - Удачи, – вздохнув, лидер поднимается на ноги, перешагнув через разложенные страницы, следует на балкон, прикрыв за собою дверь. В комнате тут же становится тише, сквозняк исчезает, правда, холод все еще не утрачивает власти. Хизуми молча подворачивает под себя вторую конечность. *** С балкона последнего этажа отлично просматривается и панорама сонного города, и крыши бесконечных зданий, и далекая полоска моря, поблескивающего в лучах негреющего светила. Тсукаса с удовольствием затягивается утренней сигаретой, вдыхая свежий прозрачный воздух. Ему нравится просыпаться рано, пока еще весь мир спит, и смотреть отсюда на Токио, наблюдая, как солнце раскрашивает небосвод множеством невообразимых оттенков. Ни одна кисть никогда не передаст всю палитру... Печально. Это утро отличается от предыдущих тем, что рассвет пришел прежде, чем Кенджи вышел на балкон, и тем, что нынче в комнате за спиной не наблюдается свернувшегося калачиком, мерно сопящего Хироши. Вокалист проснулся раньше, и первым, что увидел Тсукаса, разлепив веки, была широкая сгорбленная спина устроившегося на полу Йошиды. По спальне гулял сквозняк: солист славился нездоровой любовью к свежему воздуху и недюжинным упрямством. Лидер вздохнул: ну и черт с ним. Не хочет – не надо, он ему не мать. Когда балконная дверь беззвучно отъезжает в сторону, выпустив из комнаты заспанного, зевающего Хиза, Тсукаса даже удивляется: неужели до этого барана доперло, что просиживанием на продувоне он когда-нибудь отморозит зад? Но, заметив на Хироши все ту же тонкую рубашку, горько понимает: нет, не доперло. Жаль. Приблизившись, вокалист ежится и устраивается рядом, задумчиво уставившись вдаль. Тишина разбавляется городским шумом, ветер настойчиво теребит края одежды и путает волосы, давно требующие стрижки. Кенджи курит медленно, временами косо посматривая на товарища, точно желая нечто спросить, но когда Хироши вдруг морщится, не удерживается от прямого незапланированного вопроса: - Что-то не так? - Соль, – поясняет Йошида. В его низком голосе слышна привычная хрипотца. – Ветер соленый. - С моря дует, – легкая улыбка трогает губы лидера, – с востока. - Переменился, – констатирует Хиз, невольно пряча замерзшие руки под мышки. – Все однажды меняется. К счастью. - Почему ж к счастью? – барабанщик хмурится. – Мне мечтается, чтобы некоторые вещи оставались неизменными. Его ладонь машинально находит чужое плечо, желая обнять и прижать, делясь теплом, сохранившимся после приятного душа. К аромату свежести примешивается едкий запах сигарет, и Хизуми недовольно фыркает, мысленно клянясь, что однажды заставит Оту сожрать ненавистную пачку, но руку не сбрасывает. - Какие, например? - Например, наши отношения, – голос лидера звучит ровно. – Не хочу, чтобы мы становились другими, – пауза. Хироши молчит, а в его неугомонной памяти ярким вихрем проносятся ночные горьковатые поцелуи, мягкое шуршание сползшего одеяла, сводящая с ума близость в тугом сплетении двух истосковавшихся тел, за которой следует сладостная истома, усталость и желание уткнуться в родного и близкого, уснуть в его теплых объятьях. Под его же защитой оберегать его... Йошида улыбается. - Мы можем становиться другими вместе. - Вместе уж вряд ли, – Тсукаса гасит сигарету в пепельнице, стоящей на краю низкого столика, пожимает плечами. – Пусть даже наши ночи так же крепки, а цели ясны, – вздыхает. Сильные порывы подсушивают его каштановые волосы, и полотенце на шее становится излишним. – Все меняется, Хироши, – свободные пальцы барабанщика неспешно накручивают отросшую прядку любимого. – Разве не заметно? Вы постоянно собачитесь, а я начинаю уставать вас мирить. - Ничего, – возможно, лидер припомнил бы еще ряд накопившихся проблем, но Хизуми разом перебивает все мысли, сладко зевнув и мирно устроившись на плече возлюбленного. – Так и должно быть, Тсу. Трудности сближают. - Да? – тот недоверчиво приподнимает бровь. – Прикажешь закрыть на ваши дрязги глаза? Вчера вы порвали песню, что, интересно, порвете завтра? Вокалист смущенно опускает взгляд: ну вот, дождался. Однажды лидер должен был сделать ему вливание за вчерашнее, пусть даже в столь извращенной форме. - Прости меня, – глухо роняет Хиз. - Прощу, если ты пойдешь и оденешься, – Кенджи беззлобно журит друга и мягко разжимает объятья. Уже у двери, взявшись за холодную металлическую ручку, он останавливается, чтобы, наклонив голову, прибавить: – И сегодня же извинишься перед Карю. - Ладно, – обещает Йошида, потянувшись, как сонный кот. А потом замечает негромко и искренне: – Не переживай, лидер-сан. Сколько бы мы ни ссорились, ни грозились обломать друг другу рога, ничего не изменится: вы все равно останетесь моей тихой гаванью. Моей семьей. Тсукаса задумчиво смотрит на любимого, а того так и тянет продолжить: «Мы все равно всегда будем вместе – пусть даже наши отношения перейдут на иной уровень, без сорванных поцелуев и обжигающе близкого дыхания во мраке гостиничного лифта. Пусть мы перестанем не только носиться по осеннему парку, целуясь у каждого дерева и швыряясь сухой листвой, но и делить на двоих пряные ночи. Пусть предельно интимным станет простое сплетение пальцев, хранящее лишь отголоски давно отшумевшей страсти, – мы не потеряем нашу любовь... Даже если судьба разведет однажды нас четверых, сколько бы километров, лет и дорог не пролегло меж нами, мы останемся одним целым. Одной семьей». Хироши видит это, он видит и дальше, но не говорит, никогда не говорит, самому себе, может, только, да и то мельком: он не вчера убедился, что не следует озвучивать все, приходящее в его заумную голову. А Тсукаса смотрит. В лучах яркого утреннего солнца, несносно путающегося в тонкой ткани расстегнутой рубашки и нечесаных волосах, Хизуми напоминает сияющее взъерошенное божество. Спокойное, мудрое, полупрозрачное, сотканное из невесомых нитей рассвета, резвых волн, соленых брызг, прилетавших с неведомых дальних берегов. Даром что не многорукое. - Пойдем уже, Шива, – хмыкает лидер, одним движением впустив в комнату новый порыв, нарушив порядок разложенных на полу страниц, вновь оживив подвешенную у балконной двери «музыку ветра». Полые трубочки, ударяясь друг о друга, чуть слышно постукивают, отгоняя злых духов и ненужные мысли. Заодно.The end
Написано и отредактировано: 18–19.11.2013 г.