Билет в никуда

Ноябрь вгрызается в кожу холодом, подцепляет ледяными пальцами истонченный эпидермис, бережно стаскивает его рваными лентами, а затем полностью заменяет собой толстый слой дермы, обволакивая волокна сухожилий. Ноябрь делает это из года в год, не заботясь ни о ком и ни о чем. С эгоистичной нежностью. С нежным эгоизмом. От этого месяца не спасает ничего. Если душный июль можно заморозить изнутри, утрамбовать под корками льда, а громкий март или, скажем, май можно заткнуть вакуумом из громкой музыки, то ноябрь такого отношения к себе не потерпит. Словосочетания «месяц осени» ничтожно мало, чтобы объяснить сущность ноября. Сэхун слушает музыку, что льется фальцетом из чужих наушников в салон автобуса. Мотивы разительно отличаются от тех, что парень предпочитает слушать наедине с собой. Но это нормально. Автобус сильно продувается ноябрьскими сквозняками, что просачиваются через раскрываемые на остановках двери, и это тоже нормально. Так же нормально, как выпивать стакан теплой воды с утра. В той же степени нормально, что и падать в сон в восемь вечера, а просыпаться глубокой ночью и читать до нестерпимой рези в глазах. До того момента, когда буквы на сенсорном экране начинают плыть пятнами, а будильник вежливо оповещает о том, что спать осталось час двадцать шесть минут. «Привычка» - первая ассоциация к подобному, но это слово такое же безвкусное, как та вода с утра или музыка, что слышна всему автобусу. «Смирение» - вторая ассоциация, но на правду походит явно больше. Хотя принимать эту правду хочется гораздо меньше, из последних сил продолжая держать происходящее под ярлыком «нормально». Сэхун в очередной раз разбирает себя на молекулы с тошнотворной скрупулезностью, вытаскивая мысли из самых заплесневелых закоулков своего сознания и безжалостно выбрасывая их на поверхность для последующего тщательного изучения. В какой именно момент все пошло не так? Когда капсула реальности покрылась паутиной трещин, грозясь рассыпаться в пыль? Ноябрь не приносит с собой ответы. Только несчетное количество вопросов, назойливо разъедающих черепную коробку. А вместе с ними и холодный острый воздух, проскальзывающий под тонкую ткань куртки и охотно селящийся в порах кожи, заставляя дыбиться волос на руках и ежиться от холода, пряча ладони в рукава. . . . Чонин кажется Сэхуну странным ровно столько, сколько тот его знает. Их первая встреча происходит в мае. В их единственном мае. Сэхун вспоминает об оставленных под подушкой наушниках только на выходе из подъезда, а время категорически не позволяет вернуться за любимыми проводами. Недовольно поджимая губы, Сэхун широким шагом движется в сторону автобусной остановки. Пешком, честно говоря, он любит ходить гораздо больше, но все идет наперекосяк с самого утра, когда парень не встает с первого раза после очередной ночи запойного чтения. И, как следствие, едва не просыпает первую по расписанию пару. Забегая в уже отъезжающий автобус, Сэхун глазами пробегает по салону – все места у окон заняты – и идет в самый конец, где окна безнадежно грязные и не позволяют разглядеть и дюйма того, что происходит на улице. За считанные секунды до полного погружения в книгу, которую Сэхун уже прочел, но каким-то чудом не успел удалить из телефона, парень слышит знакомые тяжелые ноты той самой мелодии, что дня два назад железными оковами вцепилась в парня и, путаясь с мыслями, хвостом таскается теперь за ним повсюду. Первые секунды Сэ думает, что ему просто слышится – такое случается, когда одержим чем-то слишком сильно. Это как зацепиться однажды взглядом за интересную внешность и встречать ее теперь буквально в каждом прохожем. Но мелодия становится все громче, а когда звучит совсем рядом, слева, игнорировать ее становится просто невозможно. Сэ неохотно отрывает взгляд от букв и медленно, словно ожидает увидеть приведение, как минимум, поворачивает голову в сторону звука. Слева обнаруживается не приведение вовсе, а обычный парень, хотя позже Сэхун понимает, что «обычный» - это последнее слово, которое ему хотелось бы применить к этому человеку. Первыми в глаза бросаются не ядерно-зеленые вакуумные наушники, тянущиеся проводами к плееру такого же цвета, что парень меланхолично крутит в смуглых пальцах. И даже не каштановые косички (фальшивые, как выясняется спустя неделю, когда Чонин, психуя, расплетает их, зарываясь руками в растрепанные волосы и вызывает улыбку Сэхуна, перерастающую в неуверенный смех), что тянутся из-под белой банданы, усыпанной витиеватыми узорами. Взгляд цепляется за сомкнутые веки, обрамленные густыми черными ресницами. Парень плавно покачивает головой в такт музыке и на некоторых моментах, кажется, двигает губами, повторяя отдельные английские обрывки текста. Внезапно юноша замирает, не размыкая век, хотя музыка не замолкает, но этого оказывается достаточно, чтобы Сэхун, испуганно дернувшись, отвернул голову в сторону грязного окна, мысленно коря себя за чрезмерное любопытство, которое, вообще-то, ему не свойственно. Музыка снова становится громче, а еще спустя мгновение и вовсе мощной волной вливается в сознание Сэхуна, когда чужой наушник оказывается в его ухе. Сэ недоуменно поворачивает голову, но его сосед по-прежнему сидит с закрытыми глазами и мягко покачивает головой в такт музыке. А еще, кажется, улыбается, и Сэхуну внезапно ничто больше не кажется странным. Ничто абсолютно. Даже то, что он проезжает свою остановку. И неудивительно, что за десятки километров отсюда дважды отчетливо произнесенное профессорским голосом «О Сэхун» безответно раскатывается по аудитории, провожаемое недоуменными перешептываниями однокурсников. . . . Чонин кажется ребенком, который весь мир познает в сумасшедших сравнениях и бесконечных вопросах, на которые сам же и предпочитает искать ответы. С Чонином легко до абсурда и тяжело до помутнения рассудка. Сэхун так быстро привыкает к парню рядом с собой, что все месяцы и годы, что были до него, будто принадлежат другому О Сэхуну. Угрюмому, апатичному и, безусловно, ненастоящему. В какой-то момент в Сэхуне ядом селится сомнение – не в его правилах привязываться к людям так стремительно, но Чонин вмиг избавляет парня от яда до последней капли в один из последних поздних майских вечеров, в который он резко взрослеет в глазах Сэхуна. Перестает казаться ребенком в тот миг, когда задерживает на нем глубокий серьезный взгляд, а после притягивает к себе за шею, собирая удивление с приоткрытых губ. Сумасшествие накатывает со всей нежностью, когда дыхание обоих перехватывает вслед шумному вдоху одного из них, что так идеально звучит вкупе со звоном пряжки ремня, который длинные пальцы подхватывают одним совершенным, ловким движением. Негромкий, абсолютно незатейливый, и уж точно не непривычный звук, но в эту секунду он звучит, как что-то совсем новое, и без сомнений, до сумасшествия интимное. Тот самый звук, с которым расщелкивается замок двери, за которой прячутся тайны. Звук, с которым раскрываются секреты. Чонин не укладывается ни в какие привычные рамки и убеждения Сэхуна, и тот уже почти не удивляется внезапным перепадам настроения парня – Чонин то улыбается широко и всему миру (тождественно равно - «Сэхуну»), то прячет наполненные необъяснимой тоской глаза под влажными ресницами. По утрам Чонин громко смеется в шею Сэхуну, в перерывах ловя тонкую бледную кожу губами, а к вечеру погружается в молчание, и вместе с ним замолкает весь мир (тождественно равно - «Сэхун»). Чонин бесконечно много говорит, заполняя сразу все пространство так, что его самого становится невозможно много. Чаще всего Сэхун проваливается в какие-то мысленные пропасти, едва улавливая, о чем говорит парень. А когда выныривает, то они уже не на улице Сеула, а на глубине Ледовитого океана. Или в открытом космосе, недалеко от Юпитера. На словах Чонина, конечно, но все же. Глаза того в такие моменты горят маниакальным блеском, и Сэхуну думается, что писать бы Чонину книги, в самом-то деле. Фантастику. И покупает Чонину томик Брэдбери на последние деньги. . . . Чонин растворяется в подсознании в разы быстрее, чем бледно-желтые таблетки валерианки – на языке. Июнь. Ритмы, отбиваемые нервными бледными пальцами по острым коленям и, кажется, по самим оголенным нервам, по скорости прямо пропорциональны темпу речи Чонина. Его слова срываются с пухлых губ и складываются в предложения словно нехотя. Лениво и вязко, будто каждая буква – это пластика или глина, из которой он лепит образы. В минуты и часы, когда Чонин говорит, воздух вокруг застывает, обволакивая парней, коротающих жаркий вечер в плохо проветриваемой квартире Сэхуна. Парень молча готовится к экзаменам, а Чонин лепит вокруг обоих миры, на создание которых Сэ едва обращает внимание – очень быстро привык к тому, что каждый их день наполнен очередным происшествием или приключением. Другими многочисленными вселенными, где Чонин порой перестает быть самим собой. . . . Июль приходит тогда, когда Сэхун, распрощавшись, наконец, с учебой, находится во сне третий десяток часов. Самый ненавистный месяц приходит с жужжанием мобильного, на котором около двух десятков сбитых сообщений странного содержания от одного абонента. От единственного абонента, с кем Сэхун вообще поддерживает связь последние два месяца. В сообщениях говорится что-то про Арктику, мрак и убийственный холод. А еще про то, что Чонин (о Чудо!) нашел свечи, но сам он их зажечь не успевает, и Сэхуну нужно, просто жизненно необходимо помочь ему. Помимо сообщений имеются и пропущенные, которых раза в два больше, но Сэхуну уже нет никакого дела до их количества, когда он непослушными пальцами натягивает джинсы, взглядом ища ключи от квартиры и судорожно водя пальцем по экрану телефона в поисках адреса Чонина, который тот Сэхуну записал в заметки в первый же день их знакомства. В один из дней их единственного мая. Совсем не в таких красках представлял себе Сэхун первый визит в квартиру к своему парню. С порога в нос бьет резкий запах парафина и спичек, и Сэхун даже не тратит время на то, чтобы разуться, проносясь по темному коридору в сторону единственной распахнутой настежь двери, откуда и тянутся запахи. - Чонин! – Сэхун едва не оседает на пол от облегчения, что все картинки, что он успел нарисовать в своей голове, пока добирался на другой конец города, остались лишь картинками, которым не суждено воплотиться в жизнь. Он находит Чонина, сидящим в россыпи сотен потухших свечек в алюминиевых гильзах и, наверное, тысячах перегоревших спичек. Парень слабо раскачивается из стороны в сторону и невидящим взглядом смотрит куда-то перед собой, но проследив за его взглядом, Сэхун ничего не обнаруживает. - Ненормальный, - Сэхун падает на колени рядом с Чонином, который по-прежнему не обращает на него ровно никакого внимания. Сэ берет его лицо в свои руки и заглядывает в расфокусированную патоку глаз. Руки едва заметно трясутся, когда белая шероховатая кожа соприкасается с нежной смуглой. Или лицо Чонина такое горячее, или ладони Сэхуна настолько ледяные, но контраст температур приводит в чувство Чонина, который несколько раз моргает, словно очнулся только что ото сна, и устремляет свой взгляд на обеспокоенное лицо Сэхуна. Дышать внезапно становится легче, словно лимит на кислород до этого момента был ограничен. Чонин прищуривает глаза в улыбке, а Сэхун резким жестом стирает ее посредством звонкой пощечины. - Ненормальный. – Повторяет он и роняет Чонина в свои объятья. - Знаю. – Шепчет тот в ответ. - Псих. – Произносит Сэ, укачивая парня в своих руках, возводя глаза, которые внезапно начинает щипать, к потолку, промаргиваясь, а пальцами зарывается в густые волосы на затылке. - Знаю. – Чонин снова целует первым. . . . Недели текут одна за другой, а Сэхун все чаще замечает потерянный взгляд Чонина, устремленный в пустоту. Недоверие ко всем тем выдуманным мирам, в которые Чонин изо дня в день посвящает Сэхуна, растет в геометрической прогрессии вместе с маниакальным и больным вниманием со стороны Сэхуна к зрачкам парня. Но сомнения не подтверждаются – Чонин находится рядом с Сэ все двадцать четыре часа, все тысяча четыреста сорок минут в сутки и подозревать того в употреблении чего-то кажется настоящим маразмом. Сэхун накручивает волнение тонкой, сдавливающей горло леской, попутно увеличивая количество маленьких желтых таблеток в ладони и капель в кружке. Чонин часто кричит во сне, несколько раз засыпает в ванной, и Сэхун, дважды сломав чертов замок, почти умоляет того больше не закрываться, а после сам закрывается в душе, омывая после лицо холодной водой и сглатывая подступающую панику. Леску на горле ослаблять труднее с каждым днем, а Чонин по-прежнему рассказывает Сэхуну о загадочных существах, красных пустынях и фиолетовых закатах. Чонин говорит с отстраненным видом, забывая обо всем на свете. Сэхуну кажется, что выйди он из комнаты, и его отсутствие останется незамеченным для Чонина, который в очередной раз уходит в свой мир, где Сэхуну места не уготовано. Август заканчивается срывом Сэхуна, который завяз в своих мыслях настолько, что самому выбраться уже не удается, а взывать о помощи не к кому. Чонин отвечает, что это не он не пускает Сэхуна в свои многочисленные миры, а сам Сэхун не желает в них попасть. Слова просачиваются достаточно глубоко, чтобы не оставить сил что-либо ответить, а Сэхун хлопает входной дверью достаточно громко, чтобы тишина вечера громом обрушилась на него, застревая внутри раскатистым эхом. . . . - Я купил бы тебе билет в никуда, чтоб ты там отдохнул и вернулся назад. – Шепчет Чонин, когда Сэхун крепко сжимает его в своих объятьях, горячо нашептывая слова сентябрьских извинений. - Звучит как "умри, чтобы начать жить." – Сэхун хрипло смеется. - Возможно. – Соглашается Чонин, пока Сэ трет языком нёбо, чтобы цветастый яркий квадратик во рту растворился быстрее. . . . Первым миром, где Сэхун находит свое место рядом с Чонином, оказывается побережье океана. Ультрафиолетовые пески и белизна воды режут глаз ровно до того момента, когда Сэ взглядом отыскивает Чонина, а после сбивает того с ног, зарываясь ногами в ярком теплом песке и вжимаясь губами в чужие ключицы. Всем происходящим, до мельчайших подробностей, руководит Чонин, по-прежнему складывая нереальные картинки одними лишь словами. Только теперь все то, что видит он, может видеть и Сэ. По крайней мере, ему хочется в это верить. Сентябрь проносится стремительно. В самых разных уголках планеты, мира, и, наконец, Вселенной. Октябрь сопровождается игнорированием звонков из деканата, трехчасовым сном раз в двое суток и регулярными головными болями вкупе с ознобом. Но Сэхун столько еще не успел увидеть. Чонину еще так много предстоит рассказать ему, столько миров показать, со столькими существами познакомить.. . . . Реабилитация закончилась ровно шесть месяцев и двадцать семь минут назад. Первое, что сделал парень, выйдя из ненавистного здания – это приобрел в ближайшем магазине техники флуоресцентные наушники и плеер такого же оттенка. По его мнению, за всю жизнь это была лучшая трата родительских денег, которые те оставили ему, бросив несколько лет назад сына с чрезвычайно развитым воображением на пороге психиатрической лечебницы. Справа обнаружилась сомнительного вида вывеска, кричащая о недорогих пирсингах, дредах и еще куче непонятных слов. Еще через час с плеч парня заструились темные тонкие косички, почти под цвет его собственных волос. Парень смял справку, как выразился врач, о его душевном состоянии, и кинул ее в урну. Подъехал автобус. Парень понятия не имел, куда он следует, но уверенно зашел в салон, включая на новом плеере единственную песню, что была закачана по умолчанию. Мотивы незнакомые, но приятные. Сделав громкость на максимум, парень прошел в самый конец автобуса и задержал взгляд на сутулой фигуре тощего парня, с хмурым видом разглядывающего что-то в телефоне. «О Сэхун» - гласил бейджик формы, и Чонин приземлился рядом с парнем, прикрыв глаза. Чонин теряет Сэхуна где-то на границе июля и августа, когда тот в последний раз хлопает дверью его квартиры. Чонин появляется на пороге лечебницы сам в середине октября, когда обнаруживает себя утром, запертым в ванной, хотя в упор не помнит, чтобы накануне туда шел. . . . Сэхун несколько раз моргает, словно очнулся только что ото сна. Причиной выдергивания его из мыслей становятся тяжелые ноты музыки, льющейся из чьих-то наушников. Сэхун упорно продолжает смотреть в окно, не видя за ним уже ничего, но музыка становится громче, а еще спустя мгновение и вовсе мощной волной вливается в сознание Сэ, когда чужой наушник оказывается в его ухе. Сэхуну не нужно поворачиваться, чтобы знать, кто только что сел на пустое место рядом с ним. Сэхун приходит в этот ноябрь и садится на этот маршрут изо дня в день, а после смиренно ждет, когда же этот автобус и эта музыка не позволят ему выбраться наружу. Когда ноябрь заберет его в свой плен, поглотит его и все мысли, что хранятся в самых заплесневелых закоулках сознания. Тогда он не выкарабкается больше на поверхность. Туда, где его руки сжимают бумажку, на которой сухим черным шрифтом, растекшимся в нескольких местах солеными разводами, написано, что пациент психиатрической больницы скончался утром… Что написано далее, Сэхун отказывается вспоминать. - Ты так и не купил. – Бормочет Сэхун, упорно не отрывая взгляд от окна. - Что не купил? – Непонимающий голос слева. - Билеты в никуда. – Отвечает Сэ. - Ошибаешься. – Сэхун чувствует улыбку в голосе и невольно улыбается сам. Теплая ладонь находит его ледяную. Смуглые пальцы сплетаются с белыми. Декабрь наступает с первым снегом.