Я помню всё..

Ну что ж, привет. Подумать только, каждый день к тебе прихожу, а мне все мало. В памяти каждый раз всплывают такие моменты, когда я не хотел тебя видеть, мог запросто наговорить столько обидного и глазом не моргнуть. От этого мне становится противно, я злюсь на себя, упрекаю за эгоизм, виню себя во всех смертных грехах. Жгучее чувство вины раз за разом разрывает грудь. Осознание того, что у меня нет возможности что-то исправить, гораздо хуже, чем пуля в сердце. В каждом человеке я вижу тебя. Каждое лицо в толпе – твое лицо. Это давит, угнетает, ломает, ранит, убивает. Если бы ты мог видеть мое сердце, - израненное, окровавленное - ты бы поразился, сколько осколков прошлого пронзило его насквозь, оставив незатягивающиеся раны. Тот, с кем я сейчас, так сильно напоминает тебя, и от этого становится только хуже, но я не могу остановиться, понимаешь? Чувствую себя мягкохарактерной, безвольной, эгоистичной сволочью. Ты умер, а я живу. Живу в сотворенном мной мраке, поглощающем мою душу, оставляющем взамен что-то черное, бесполезное и безобразное. Но моё сердце иногда оживает; теплые воспоминания из нашей жизни на мгновение заставляют почувствовать себя живым. Эти мгновения такие же краткие, как вспышки молний. Когда на улице зажигают фонари, я закрываю шторы и выключаю свет. Мои догнивающие остатки души проще всего прятать в темноте. Каждый вечер я вспоминаю тот день, когда мы с тобой впервые встретились. Ты – новенький, а я – тот, кто обожает подтрунивать над новичками. Они всегда так смешно злятся и начинают плевать ядом в ответ. Это как раз то, что мне нужно, именно на такую реакцию я и рассчитываю. Может быть, так я пытался подняться в собственных глазах. Такие поддевки странным образом заставляли меня чувствовать себя лучше других, потому что это было некой игрой по моим правилам с заранее продуманным сюжетом и предсказуемым финалом. Я всегда добивался, чего хотел. Но вот с тобой было совсем не так. Впервые в жизни кто-то изменил правила игры, ловко превратившись из овечки в волка. Вот тогда я и почувствовал в тебе равного. Ну а дальше мы и не заметили, как начали вместе прогуливать уроки, вместе обедать в столовке. Да даже сидеть стали вместе. Чувствуешь, везде это слово - «вместе». Я бы заклеймил наши души этим словом, будь это возможным. Теперь темнота – мой друг, мое укрытие. В темноте время бежит медленнее, а иногда я чувствую, что оно совсем замирает. Реальность растворяется, рушится, исчезает, и я наконец-то чувствую небольшое облегчение. Вот теперь можно позволить жгучим воспоминаниям беспрепятственно пожирать мой разум. Вспоминаю, как вытащил тебя из серьезной передряги, а потом ещё ловил с крыши двухэтажки. Чувствую острую пульсирующую боль в висках, эхом отдающуюся по всему телу. Вспоминаю, с каким аппетитом ты уплетал шоколадные блинчики, приготовленные твоей мамой (ты душу готов был продать за эти блинчики). Мой воспаленный, горячечный мозг в воображении рисует эту картину слишком живой: кажется, что можно протянуть руку и потрепать твои волосы. Горячие и уже такие привычные слезы катятся по моим щекам, обжигая кожу. Ты жив в моем воображении; но реальность так далека от этого несуществующего мира, который я сам себе создал. Особое место в моем ритуале самоуничижения я отвел воспоминанию о том, как ты признался в своих чувствах. Это прозвучало невинно и легко, но в тот момент мне казалось, что тебе следует заткнуться, что из твоего рта льется грязь. Мой разум в то время был до отказа набит непонятно кем придуманными понятиями о том, что хорошо, что плохо; что можно делать, а что категорически запрещено. По сути, своего собственного, осознанно сформированного мнения у меня не было. Я всячески внушал себе, что мои чувства ограничиваются лишь дружбой, потому что общество слишком негативно настроено против тех, кто чем-то отличается от обыкновенного среднестатистического человека. Я не был готов к тому, чтобы переступить черту, не был готов к тому, чтобы ответить тебе взаимностью. Это было невыносимо. Мне захотелось, чтобы ты страдал. Страдал так же, как и я, чтобы чувствовать – я такой не один. В каждом сказанном тогда мною слове сквозила нарочитая неприязнь. С садистским и мучительным удовольствием я наблюдал, как тряслись твои руки, как по щекам капали слезы. Разве я мог остановиться? Я упивался облегчением – тебе сейчас хуже, чем мне. После этого ты стал меня избегать – отводил взгляд, пробегал мимо меня, когда мы случайно сталкивались в коридорах школы. Мы уже не сидели за одной партой, удивляя этим одноклассников. Мы ведь уже не были друзьями. Нельзя так дружить. Невыносимо. Как же невыносимо вспоминать об этом. Чтобы окончательно догореть и исчезнуть, я вспоминаю наш первый поцелуй. Ты связался с отвратительной компанией, которая тебя чуть не испортила. Один из этих пытался приставать к тебе. Поцелуй, ничуть не нежный, душераздирающий, оголяющий все эмоции – так я заявил на тебя свои права. Тогда в моей голове разом рухнули все предрассудки, вся та чушь, которую мне старательно навязывали с самого детства. Я был готов взорваться от переполнявшего чувства свободы, от осознания того, что я наконец-то могу быть предельно честен сам с собой – я тебя люблю. А помнишь нашу первую ночь, проведенную вместе? Тебя из дома выгнали, когда ты родителям рассказал, что встречаешься с парнем. Ты открылся, а они так поступили. Конечно, ты пришел ко мне. А я? Я – не они, я все понимаю. У тебя глаза были на мокром месте, ты еле сдерживался - настолько сильно тебя задело их поведение. Тогда был наш второй поцелуй – терпкий, медленный, с привкусом утешения и табака. Поцелуй плавно перерастал в нечто большее, но я боялся к тебе прикасаться, ведь ты самое невинное и беззащитное существо на планете. Ты был смущен, но не зажат. По твоим вискам, спине и подбородку стекали капли пота. Я слизывал их, пытаясь уловить тебя настоящего. Время близится к полуночи, но сна нет ни в одном глазу. Да кому он нужен? Окна до сих пор зашторены, хотя за окном расплылась чернота. Я сижу на диване, поджав к груди колени, и думаю о том, какой была наша любовь. Когда мы стояли у моего подъезда, я грел тебе руки. Они были холоднее льда, но ты не хотел идти домой. Я всегда с содроганием ждал нашей встречи: у меня даже немели руки и ноги, как только я различал в толпе твой силуэт. Мы проводи друг с другом каждую свободную минутку, потому что оба остро ощущали в этом необходимость. Если это не любовь, то что же это такое? Мой мозг настойчиво подкидывает мне воспоминания о самом отвратительном дне моей жизни – это словно контрольный выстрел. А я и не сопротивляюсь. Мы поссорились. Распаляясь, мы и не заметили, как ссора набирала обороты. Вот мы ругаемся из-за ерунды, через минуту к ерунде присоединяется старая обида. И так по нарастающей, ведь так хочется ранить побольнее. Я так сильно разозлился, что сгоряча бросил непростительную фразу: «Ненавижу тебя. Лучше бы я тебя никогда не встречал». Тебя словно дубинкой огрели. Мне кажется, я физически мог ощутить злобу, ярость и обиду, которые от тебя исходили. Ты рванул с места, хлопнул дверью и выбежал из дома. Я только сейчас понимаю, насколько я был нерешителен и медлителен. Я был таким слабым – не мог сказать тебе всего того, что чувствую. Я считал это нормальным и всего лишь покупал тебе шоколадку в ответ на твои вечно грустные улыбки. Как только я остыл, сразу же кинулся за тобой, но было уже поздно. Я сидел в твоей палате, после того, как тебя откачали. Какие шансы есть у парнишки 16 лет против машины, весом в тонну? Ты и в сознание-то не приходил целую неделю. А я был рядом. Не знаю как, но я ощущал, что ты чувствуешь – я здесь. Смотреть на тебя, обвешанного всякими проводами и трубками, было нелегко. Сердце на куски разрывалось от жалости к тебе и от чувства вины. Наконец ты открыл глаза. Мое сердце от радости стучало так, что мне казалось, будто ребра трещат. За секунду в голове пронеслось все то, что мне так необходимо было сказать – как сильно я тебя люблю, что мы будем делать, когда тебя выпишут, как много шоколадных блинчиков испечет твоя мама. Твои глаза, затуманенные болью, резко закатились, веки начали беспокойно подрагивать, пальцы на руках скрючились и сильно сжали простынь. Приборы угрожающе запищали. Мной овладел ступор: мышцы налились свинцом, мозг превратился в оплавленный воск. Я не мог сдвинуться с места. Я видел, как в тебе сгорали остатки жизни. Я видел, как ты умер. Для тебя больше не будет «завтра», «вчера» и «сегодня», ты уже не придешь домой, не скушаешь своих любимых блинчиков; ты не придешь ко мне, не подаришь мне ни единого поцелуя. Все, что тебя ждет, – это деревянный ящик и земля. Ощущаю себя свечой, которая вот-вот догорит. Смотрю на часы – 3:42. Спать до сих пор не хочется. Я встал, прошелся по комнате; так и не решился раздвинуть шторы. Уже которая ночь проходит без сна. Снова и снова возвращаясь ко дню нашей ссоры, с мучительной ясностью понимаю, что всего лишь одно ласковое слово могло в корне изменить ситуацию. Это так мерзко – знать, что ничего нельзя исправить. Именно поэтому я несколько раз пытался покончить с собой. Каждый день, просыпаясь в объятиях, быстро целую его в сонливую мордашку и надеюсь, что мне все приснилось - что я не видел твоих скрюченных пальцев, сжавших простыню, твоих закатившихся глаз и дергающихся век. Но я поворачиваюсь и вижу чужого человека, не тебя. Пусть он и похож на тебя, но тебя он не заменит, это точно. Пусть я говорю это поздно, но я всегда любил и буду любить тебя, как бы пафосно и громко это не звучало. Я проклинаю и ненавижу себя за то, что считал, будто у нас вся жизнь впереди, за то, что так и не успел сказать своему чуду о своих настоящих чувствах. В углу моей комнаты стоит письменный стол. Раньше на нем всегда царила чистота, а теперь он погребен под кучей исписанных бумажек, запечатанных в конверт. Это письма тебе. Письма, которые навсегда останутся лежать там, куда я их положил.