Он лишь замена мне

Он живёт в Атлантиде долго, достаточно долго для того, чтобы найти хороших и верных друзей. И достаточно долго для того, чтобы попасть в неприятности, оказаться во власти влиятельного человека, о некоторых привычках которого лучше бы никому не знать. Несколько лет назад Пифагор вошёл в прекрасный город Атлантида преисполненный надеждами на светлое будущее, пусть тогда за ним тянулся мрачный след прошлых поступков и ошибок. Он был немногим младше, чем сейчас. Но после пережитого, Пифагор понимал, каким же тогда юным, наивным и глупым он был. В Атлантиду ему проложило дорогу не только невыносимое чувство вины перед родным братом, с которым его разделяла непреодолимая пропасть, но и жажда знаний. Новое захватывало юношу. Он не мог успокоиться, пока не изучал весь вопрос досконально. Атлантида был развитым городом, в котором жили самые известные философы и много мудрецов. Он мог отправиться куда угодно, но выбрал именно этот город. Именно в самый первый день своего пребывания в Атлантиде Пифагор и встретил Гептариона. Удивительно, как схожи встречи его и Ясона с этим человеком. Вот только светловолосому юноше никогда не хватило бы храбрости дать отпор. Всё произошло быстро. Пифагор оступился и вылил содержимое своего кувшина прямиком на племянника царицы. И, возможно, было бы лучше, если бы мужчина просто отправил его в темницу или убил. — Простите, господин... Я глупец, совершенно не смотрел, куда иду. Умоляю, простите, — юноше было известно, что лесть и пресмыкательство были приятны царским особам, и если он хорошо себя покажет, то, возможно, его просто отпустят. Но Гептарион не производил впечатления человека, способного купиться на столь грубый жест. Его зеленые глаза, в которых плескалась тьма, внимательно изучали лицо Пифагора, скользили по светлой коже, ярко выраженным ключицам. Взгляд путался в волнистых волосах и оценивал наивные голубые глаза. И не будь юноша тогда так напуган, он бы непременно заподозрил неладное. — Как твоё имя? — губы Гептариона изогнулись в лёгкой усмешке. По спине Пифагора пробежал холодок, несмотря на удушающе горячий воздух вокруг. — П-пифагор, — из-за собственного оглушающего сердцебиения юноша едва мог расслышать слова Гептариона. — Ты прощён, Пифагор. Моё имя Гептарион, и я племянник царицы Пасифаи. Завтра ты явишься во дворец, — его голос звучал беспрекословно. Юноша просто не нашёл в себе сил спросить, для чего ему стоит явиться. Только теперь, оглядываясь назад, Пифагор понимал, что всё оказалось слишком просто. Не мог человек столь гордого вида, состоящий в близком родстве с царицей, вот так отпустить его. Расплата должна была наступить. И она наступила, но совсем не так, как ожидал юноша. Он попал в зависимость от собственных чувств, а предательское тело не слушалось его. Сейчас ему трудно вспомнить, в какой именно момент это началось. Гептарион никогда не настаивал, но выражал свои желания предельно ясно. Вначале ему было достаточно только смущенной и взволнованной болтовни Пифагора. Он посылал за ним несколько раз в неделю. Иногда юноша наблюдал, как бравый воин тренируется, как искусно он управляется с мечом и движется. Однажды Пифагору представилась возможность увидеть всю силу Гептариона, когда тот участвовал в панкратионе. Он не мог скрыть своего восхищения. Племянник царицы был великолепен. Каждое его движение было искусным и хладнокровным, несмотря на скользившую в них жестокость. Гептарион любил обладать, завоёвывать и получать то, что желал. Он смело брал то, что хотел. И вскоре Пифагор понял, что он тоже стал тем, чего жаждет мужчина. В то время он чувствовал странное восхищение этим сильным человеком. Гептарион был полон тьмы, но не боялся и не стыдился её, а принимал и использовал это зло в своих целях. Он не сожалел и не просил прощения. То, что Пифагор отчаянно пытался найти в себе, но не находил, он видел в Гептарионе. И поэтому он не смог сказать «нет». Потому что это было бы ложью. Он хотел разделить с этим человеком хоть что-то, почувствовать его власть, сдаться на его милость. Он ненавидел это и одновременно любил. Любил прикосновения грубых рук, которые иногда могли дарить нежность, этот голос, который лишь в мгновения истинного блаженства с благодарностью произносил его имя. Как Гептарион был властью и силой для Пифагора, так Пифагор был светом и добротой для Гептариона. Когда не стало тех редких встреч, тех жарких, стыдливых до покусанных губ ночей, Пифагор чувствовал себя ничтожеством. Таким, каким не чувствовал себя даже после гибели отца. Он был опустевшим сосудом. И тогда он чуть было не потерял себя, не опустился на самое дно... Именно так он и познакомился с Геркулесом. Пытаясь залить эту пустоту в таверне. А потом появился Ясон. Человека, менее похожего на Гептариона, чем он, Пифагор ещё не встречал. Тот свет, что исходил от этого чужеземца, поразил юношу в первую же встречу, когда он оказался прижат горячим телом к полу. Ясон сиял. Пифагор никогда не был поэтичным, но глаза темноволосого юноши сияли куда ярче солнца, звёзд и искр самого яркого пламени. Столько тепла и доброты было в его улыбке, что порой Пифагору казалось, что он забывал, как дышать. Ясон был другом, который не побоялся отдать за него жизнь. И Ясон был тем особенным человеком, который был способен пролить свет на тьму, бурлящую где-то глубоко внутри. С появлением чужеземца жизнь вдруг стала полной. Пифагор никогда не замечал, что в его жизни образовалась брешь, пустое место для кого-то особенного. И это место теперь по праву принадлежит Ясону. — Пифагор, так кто он? — разраженный голос друга прорвался в мысли забывшегося юноши. — Его зовут Гептарион, — произнёс Пифагор. — Он под покровительством Посейдона, — что ж, может, эти слова заставят Ясона хоть немного одуматься. Он проявил храбрость, защитил неповинного старика. Но теперь они все в большой опасности. Гептарион стал намного яростнее, жестокость в нём возросла, и Пифагор серьёзно опасался за их судьбы. — Это должно мне о чём-то говорить? Пифагор оставил пояснения для Геркулеса и снова углубился в собственные мысли. Те картины из его памяти, что раньше вызывали трепет и дрожь, теперь казались сном, продлившимся чуть дольше обычного. Возможно, даже кошмаром. Ведь кто знает, как отнесутся к этому его друзья, узнай они правду. Что скажет Ясон. Омерзительна ли подобная связь в его родных краях? — Эй, — теплая рука легла на спину юноши и он замер, прикрыв глаза, пользуясь тем, что Ясон не может видеть его лица. — Прости, что втянул в это и вас, — наконец, Пифагор повернулся к другу и поймал его раздосадованный взгляд. — Я просто... не мог смотреть. Кем он себя возомнил? Я уверен, этот несчастный старик за всю жизнь сделал столько добра, сколько этому племяннику царицы не сотворить за сто жизней! — Не стоит, Ясон, — мягко улыбнулся Пифагор в ответ. — Ты хороший человек. И ты не мог поступить иначе. В этом, мой друг, твоя суть, — юноша не знал, что нашёл друг в его словах, но на губах Ясона появилась улыбка, такая, от которой сердце в груди на пару мгновений замирало. — Спасибо, я рад, что ты не винишь меня. — Оу, спасибо, что попросил прощения и у меня, жаждущий великой справедливости Ясон! Действительно, ведь меня совсем здесь нет, я сейчас сижу в таверне с Медузой и рассказываю ей о своей любви! — Геркулес снова стал центром внимания, а Пифагор лишь досадливо улыбнулся и покачал головой. Его тучный друг имел просто мистическую особенность говорить своё веское слово в самый неподходящий момент.

***

Теперь Пифагору кажется, что Боги влюблены в Ясона. Их чувство сильно, оно безумно. Потому как сначала, разозлившись на возлюбленного, они посылали ему суровое испытание, обещавшее окончиться плачевно. Но вот, в следующее мгновение Ясон умудряется всех их спасти и всё разрешить благополучно. Пифагор не знает, за какие проступки Боги позволили Ясону возжелать Ариадну. Более неподходящий для страсти объект было найти трудно. Безнадёжней были разве что собственные чувства Пифагора к отважному чужеземцу. Сейчас, глядя в глаза Ясону, Пифагору придётся говорить то, что сделает ему больно. — Почему мне будет не интересно? — Пифагор? — беспомощно, сквозь зубы произносит Геркулес. Боги, почему именно он должен сделать другу так больно? — Панкратион устраивают в честь помолвки Ариадны и Гептариона, — лицо Ясона меняется мгновенно. — Я понимаю, конечно, — Пифагор больше не видит чудесных сияющих глаз. Голова Ясона опускается. Юноше кажется, что он истекает кровью. Его ревность, бессильная злость на чувства друга к этой девушке ускользает, сменяется сожалением. Он готов вытерпеть многое, лишь бы Ясон был счастлив. — Это ведь было невозможно, правда, Ясон? — не слишком обнадёживающее произносит Геркулес. — В смысле... Ариадна богиня на земле, а ты... просто ты. — Пифагору на это хочется закричать, что именно это и нравится ему. Что Ясон — это просто Ясон. Не то, что он из абсолютно чужих, неизвестных и далёких земель, не его героизм, доброта и красота. Это всё составляет его, делает таким, каков он есть. Ариадна... едва ли она была хоть в чём-то ровней его другу. После Пифагор извиняется. И мысленно упрекает себя за то, что откладывал этот разговор. Ему действительно нужно было рассказать Ясону правду. Потому что он в первую очередь его друг. И именно от него он должен узнавать о таком. На следующий день Ясон говорит, что видел Ариадну. И когда он обещает, что это ещё не конец, Пифагору кажется, что речь идёт уже не о завоевании любимой женщины, а о соревновании, инстинкт охотника. И это даёт ему крохотную надежду. Истинное чувство может развиваться постепенно, не только после первого взгляда, слова, жеста... Оно может нарастать с каждой минутой, привязанность крепнуть. И вот, вскоре можно понять, что без этого человека ты уже не представляешь свою жизнь. Однако надежды Пифагора быстро рушатся. Впереди любви к Ариадне шагала безрассудность, с которой Ясон двигался к своей цели. Он участвовал в панкратионе. И его главным соперником, помимо ещё нескольких чуть менее, но всё же сильных воинов, был Гептарион. Тот, что без колебаний вонзит заветный нож ему прямо в сердце. И с кровожадной улыбкой повернёт его несколько раз. Тот, кто участвует в этом с самого детства и тот, кто ненавидит и не может проигрывать. Он лучший в этом. А Пифагор может лишь смотреть. Надежда стремительно гасла. Он понимает, что наделал Ясон, как только видит его на выходе из дворца. Решительный взгляд, уверенность в собственных силах и в глубине глаз лёгкое безумие. Он не хочет с ним говорить. Пифагор хочет взять что-то тяжелое и ударить им Ясона посильнее. Чтобы вбить в его темноволосую голову, что, возможно, Боги не всегда будут влюблены в него. Сейчас, видимо, настал тот момент, когда они снова злятся. А может просто ревнуют своего любимца к Ариадне, так же, как и сам Пифагор. — Что ты наделал? — ему хочется кричать, но вырывается лишь шёпот, полный ужаса. А рука, словно сама по себе, хватает Ясона за локоть. — То, что должен! — твёрдым голосом отвечает его друг. Пифагору едва удаётся скрыть досаду. Видимо, чувства Ясона оказались куда более сильными. — Ты не думаешь о себе. Не думаешь о других. Эта любовь закрывает тебе глаза. Ты слеп, Ясон. Умоляю тебя... — Ясон с какой-то странной яростью вырывается и идёт прочь. Пифагору остаётся только смотреть ему в след. У него нет сил идти за ним и умолять. Он может думать лишь о том, как Гептарион пронзает сердце его друга ножом. — Ты, я посмотрю, совсем неразлучен со своим новым дружком, Пифагор. Видят Боги, если ты будешь смотреть на него глазами побитого дворового пса, люди начнут шептаться, — Пифагор замирает, услышав этот голос за своей спиной. Чуть хриплый, наполненный привычной издёвкой и превосходством. Сейчас разве что в нём чуть больше холода и равнодушия. — Гептарион, — Пифагору остаётся только повернуться к благородному человеку лицом и опустить голову. — Вот так. Признаться, я скучал по выражению полного подчинения на твоём лице, — голос его резко меняется. Быть может для того, кто знает его не так хорошо, эта перемена едва заметна, но Пифагор ясно слышит те интонации, с которыми обычно Гептарион говорит в постели. — Простите меня за дерзость, господин, но едва ли вы скучали, — говорит Пифагор и тут же жалеет. Ему не стоит подливать масла в и без того устремляющийся к небесам огонь и злить Гептариона ещё больше. — Откуда тебе знать? Ты никогда не мог читать мою душу. А вот твою я вижу насквозь, — расстояние между ними сократилось так быстро, что юноша не успел даже моргнуть. — Он лишь замена мне. Думаешь, я не вижу? Он так добр, великодушен и открыт. Но я-то знаю, что тебе всегда было нужно. Не равенство, лишь рабство. Рожденный свободным человеком, ты мечтаешь быть рабом, находится во власти и подчиняться, — низким голосом произносит Гептарион резкие слова. У Пифагора темнеет в глазах от бессмысленной злости. На самого себя. Потому что Гептарион прав. В его душе всё ещё есть та часть, которая жаждет подчинения... Однако большей её частью он тянется к солнцу, к Ясону. — Прошло так много времени, мой господин. Изменились не только вы, но и я. Мы оба изменились, так и не узнав друг друга по-настоящему. Прошу прощения, — отвесив быстрый поклон, Пифагор шагает прочь. Он изменился. Он уже не тот. Но эти слова... они всё продолжают биться в его голове. «Он лишь замена мне». Чтобы понять себя, ему потребуется время. И, может быть, Боги даруют ему прозрение и избавят его от сомнений, которые Гептарион внёс в его душу так умело.