Холодная пустота внутри

- Ты был весьма невежлив, сын, - говорит Люциус Тем Самым Голосом, и внутри у Драко все сжимается от страха. Опять. Поттер сидит в кресле, лениво развалившись, мелкими глотками, будто нехотя, цедит скотч и наблюдает за происходящим с каким-то холодным снисхождением. Что ж, герой сильно изменился за последние несколько лет, прошедших после победы. Нет больше у светлых героя. Да и самих светлых почти не осталось. Прощальный подарок Лорда, гореть ему в Аду. - Проси. Прощения, - веско роняет отец, и Драко опускается на колени. - Простите меня, Мастер, - тихо, дрожащим от напряжения голосом говорит он. От былой ненависти к школьному врагу не осталось и следа. Теперь он до дрожи боится его. Боится и хочет так, что мозг буквально расплавляется от этих противоречивых желаний – принадлежать и спрятаться как можно лучше. Поттер лениво хмыкает и вытягивает ноги. Он бос, одет лишь в тонкие хлопковые штаны. Он вообще делает, что хочет. И с кем хочет. - Проси лучше, - угрожающе советует отец, и Драко становится на четвереньки и медленно ползет к креслу. Длинная мантия путается, мешая ползти, мелкие жемчужные пуговки попадают под колено и причиняют боль. Не такую, конечно, как может причинить и причиняет отец, но мелкую, мешающую, неприятную. Прижаться растрескавшимися от нервного напряжения губами к смуглой узкой ступне. Гарри и отец недавно вернулись с Гоа, где арендовали огромное бунгало, оттуда Поттер вернулся шоколадным от загара, яркие глаза еще больше выделялись на его смуглом красивом лице. Целых три недели покоя. Можно было читать, ездить верхом, ходить в гости. Но к концу уже седьмого дня Драко почувствовал беспокойство. Хотелось ощутить на себе насмешливо-равнодушный взгляд, увидеть хоть издали то жестокое совершенство, что предпочло холеного, холодного, властного Люциуса его мягкому, уступчивому сыну. - Простите, Мастер, - какая кожа нежная, и пахнет лотосовым маслом. Опять отец делал ему массаж стоп. - За что? – голос звучит низко и чарующе, обманчиво-мягко. - За то, что был груб с вами. За то, что посмел дерзить. Гарри, сделав еще небольшой глоток, молчит. Значит, не прощает. Значит… - Раздевайся, сын, - приказывает Люциус. В его голосе едва скрытое предвкушение. Драко знает, как ему нравится наказывать сына. С тех пор, как ему исполнилось тринадцать, нежная кожа спины, ягодиц и бедер редко заживала до конца. Рубцов, конечно, не оставалось, но вот шикарные красные полосы, оставляемые различными кнутами, розгами и стеками, никогда полностью не сходили. Не поднимаясь с колен, Драко стянул мантию, жилет и рубашку. - Полностью, - поторопил Люциус. Неловко стянув и брюки вместе с бельем, Драко аккуратно сложил одежду стопкой и, по-прежнему стоя на коленях, выжидающе замер. - Ложись на живот, - раздалось из-за спины, и он поспешил выполнить приказ: отца, когда он, как борзая, чует запах жертвы, лучше лишний раз не дразнить. Драко лег и нежно прижался к ступне Гарри щекой. Тот не возражал. Иногда ему это даже нравилось, и тогда наследнику Малфою было легче переносить наказание. - Что бы сегодня для тебя придумать, а, Драко? Стек? Нет, придется тащить сюда лавку, а Гарри, вроде, не против того, что ты целуешь ему ноги. Правда ведь, Гарри? Поттер лениво цедил скотч и молчал, но ногу не убрал. - Кнут, пожалуй, подойдет, - задумчиво продолжил лорд Малфой, и Драко тихо вздрогнул – этим орудием отец владел безукоризненно. Те несколько раз, что ему доставалось именно кнутом, были самыми запоминающимися в череде множества наказаний. - Ты готов, Драко? - Да, отец, - отозвался тот и прижался губами к теплой коже Гарри. Свистнул кнут, Драко вздрогнул, и его спину пересекла первая алая полоса. - Раз, - тихо сказал он и в каком-то отчаянии потерся щекой о босую ступню. Второй удар кнута пришелся на ягодицы, и их обожгло острой, будто вспарывающей кожу болью, но Драко почти не дрогнувшим голосом произнес: - Два, - и лизнул высокий крутой подъем, перевитый выпуклыми реками вен. Поттер хмыкнул и чуть приподнял пальцы, и Драко принялся их увлеченно облизывать, скользя между ними языком, всасывая в рот, лаская губами и представляя, что это вершинка крепкого, толстого члена, который ему тоже иногда давали попробовать. В знак того, что простили. Зло, остро свистнул кнут, и обожгло уже бедро. Люциус бил с протяжкой, но старался не повредить кожу – рваные, бугристые рубцы на коже наследника были никому не нужны. - Три, - выдохнул Драко, прикрывая заблестевшие от слез глаза – отхоженные места горели, как окаченные кипятком. Поттер чуть приспустил штаны и огладил свой начинающий просыпаться член. Драко, глядя на него снизу вверх и, смаргивая слезы, сосал его пальцы, мечтая заменить их членом. Упругим, горячим, с блестящей темной головкой. - Поднимись, - приказал Люциус. Драко быстро поднялся на четвереньки и жадно посмотрел на игрушку, которую лениво, будто бы нехотя, оглаживал Гарри, глотая скотч. В глазах у него была скука. - Можно? – хрипло спрашивает Драко, глазами указывая на член. - Давай, - позволяет Гарри, а Люциус снова разматывает кнут. Драко жадно заглатывает едва твердую плоть, захлебываясь слюной, урча от нетерпения. Ему позволили! Гарри не сердится на него! - Еще два удара, Люциус, - холодно разрешает Гарри. - Не больше. Драко в этот момент ощущает горячую, до слез пробирающую благодарность. Он зависим от Гарри, и они оба знают об этом. Еще две болезненных, острых вспышки, и Поттер отталкивает Драко. - Покажи мне спину. Тот поворачивается и замирает, когда горячие пальцы прослеживают длинные багряные росчерки, наливающиеся синевой. Гарри гладит вспухшие на коже, налитые темной спекающейся кровью полосы, похожие на толстых, длинных дождевых червей, и, выловив из бокала лед, обводит их, слизывая отдающие алкоголем капли. Драко прерывисто, тяжело дышит, как и Люциус, горящим взглядом следящий за своим любовником. Он всегда ревнует его к сыну. Всегда. Но в этом доме все решает Гарри, как бы Люциусу ни хотелось обратного. - Иди на место, Драко, - отстранившись, велит Поттер и снова откидывается в кресле. Младший Малфой отправляется в свой угол и становится на колени. Гарри, поднявшись из кресла, подходит ближе и аккуратно, поглаживая запястья, связывает их за спиной кокетливой розовой ленточкой. Драко знает, что будет дальше. Гарри, Мастер, который никогда не будет принадлежать ему, возьмет свое. Он будет брать долго и жестко и, возможно, наколдует небольшое зеркало для невольного зрителя, и сын, наследник, сможет посмотреть, как его отец, стоя на коленях, будет послушно подставляться своему жестокому хозяину. Как Гарри будет брать его, резко и долго, намотав длинные светлые волосы на темную от загара руку. Драко почувствует себя отомщенным. Он любит Гарри, и все трое, присутствующие в этой комнате, знают об этом. - Люци, - Гарри небрежно взмахнул рукой, и перед Драко действительно возникло небольшое зеркальце, в котором, помимо его бледного лица с потрескавшимися губами и огромными испуганными глазами отражался и замерший в ожидании отец, отбросивший кнут. – Иди ко мне, Люци. Люциус плавным движением опускается на пол у кресла, глядя на хозяина снизу вверх. - Раздевайся, - последний глоток скотча, и пустой стакан плывет по воздуху к каминной полке. Только Малфои, единственные во всей Магической Англии, хотя бы отдаленно представляют себе пределы сил Поттера. – Медленно. Я хочу видеть тебя. Лорд Малфой скользит на середину комнаты и медленно тянет за узел шейного платка, развязывает его и небрежно роняет на пол. Легкая шелковая мантия стекает с идеально ухоженного, подтянутого тела, и на хозяине поместья остаются лишь носки на старомодных подтяжках и туфли из тонко выделанной крокодиловой кожи. Гарри все так же равнодушно смотрит на своего великолепного любовника, поглаживая член, а потом поднимается одним хищным движением, будто перетекая из одного положения в другое. Люциус напрягается, как породистый, норовистый жеребец, почуявший наездника. Его тонко вырезанные ноздри раздуваются, а кожа покрывается мурашками. Гарри обходит кругом него, будто прицениваясь, оглаживает рельефную спину, ямочки на пояснице, упругий зад. Из дальнего угла комнаты подъезжает притянутый магией стул с мягким сидением и высокой спинкой. - На колени, - тихо приказывает Гарри, и Люциус послушно опускается на пол около стула. – Голову сюда, - длинные светлые волосы стекают блестящей волной с сиденья, обитого холодным голубым шелком, к которому хозяин поместья прижимается пылающей щекой. – Покажи мне себя, Люци, - Малфой, прогнувшись в пояснице, выше поднимает идеальные ягодицы и разводит их руками, обнажая розовую, чуть припухшую дырочку – хозяин редко утруждает себя нежностями. – Хороший мальчик, - голос Гарри звучит все так же холодно, но Люциус буквально задыхается от похвалы. – Скажи мне, чего ты хочешь? - Тебя… - Что? - Вас, хозяин. Я хочу вас, - голос Малфоя-старшего стал низким и чувственным, он вытекал из его губ, как темный густой мед, околдовывая, лишая воли. Возможно, кто-то и поддается этим чарам, но не Гарри. - Как ты меня хочешь? - Сильно. Больно. Так, как умеешь брать только ты. Гарри приспускает штаны и за волосы поднимает голову Люциуса со стула. - Руками держи себя открытым, - приказывает он, и его любовник, выгибаясь от усердия, оставил руки на ягодицах и раскрыл рот. Гарри толкнул его к своему паху и прикрыл все такие же холодные глаза, а Малфой усиленно заработал языком, стараясь доставить ему хоть искру удовольствия. Это было сложно – Поттер был на удивление неэмоционален. - Соси лучше, - предупреждает Гарри, сильнее сжимая кулак на светлых волосах. Сочно причмокивая, Люциус, напрягая все мышцы, пытался удержать хрупкое равновесие. В живот ему врезался стул, руками он продолжал удерживать разведенные ягодицы, а горлом ласкал довольно крупный член. Драко во все глаза смотрел, как его жестокий, практически несгибаемый отец послушно подчиняется, подставляясь с явным удовольствием, широко раскрывает красиво очерченные губы, пропуская блестящий от слюны член на всю его длину, как тонкий аристократический нос утыкался в курчавые жесткие волоски в паху у Гарри, как тот прикрывал яркие глаза и сжимал рот в тонкую линию. Драко до боли в сердце хочет быть на месте отца, хоть так. Хоть как-нибудь. Но Гарри раз за разом пресекает его попытки сблизиться, ничего не объясняя. - Обопрись, - слышится приказ, и Люциус, поспешно поднявшись, опирается розовыми, натертыми о ковер коленями о мягкое сидение стула и с удовольствием прогибается в пояснице. Гарри обходит его по кругу, надавливает рукой на спину, заставляя лечь грудью на высокую резную спинку. Вычурные завитушки больно впиваются в нежную кожу, и от этого еще слаще. Люциус нетерпеливо стонет, но попросить не решается. Хозяин небрежно оглаживает его задницу, проводит по чуть неровным краям сжавшегося отверстия и проникает внутрь сразу двумя пальцами. Ни в какой подготовке Малфой, конечно, не нуждается, но Гарри почему-то нравится ощущать, как сжимается вокруг его пальцев нежная горячая плоть, нравится ощупывать Люциуса внутри, наблюдая за тем, как жестокий лорд, склонный к садизму, крутит задом, пытаясь сильнее насадиться, как краснеет от напряжения его широкая спина, а розовый член покачивается между ног, как полный соков стебель экзотического цветка. Гарри всегда вставляет с размаху, заставляя любовника давиться болезненным стоном – кричать нельзя, хозяин не выносит криков боли, особенно от него. Закусив губу, Люциус буквально задыхается от ощущения чужой злой власти над собой. Всей кожей впитывает взметнувшуюся вокруг магию, исходящую от Гарри как свет от Солнца. Движения крепкого члена, достающего, казалось, до самой печени, были убийственно-неторопливыми. Люциус изнывал от желания, мечтая о том, что Гарри схватит его за волосы и оттрахает так, как трахал в самом начале их странных отношений – грубо и почти горячо, до боли впиваясь в плечо и рыча сквозь зубы. Со злостью. Без равнодушия. - Много думаешь, Люци, - звучит холодный голос. У Поттера даже не сбилось дыхание. Секс для него – такая же скучная рутина, как и вся остальная жизнь. Но у Люциуса зависимость от Гарри. Он – как опасное леденящее внутренности зелье, которое, попробовав однажды, уже невозможно оставить на дне шкатулки. - Сильнее, Гарри. Умоляю. Выеби меня до кровавого тумана перед глазами, чтобы я потом обессилено лежал у твоих ног и благодарил Мордреда за то, что ты есть. Гарри едва слышно вздыхает и начинает грубо вколачиваться в любовника, вызывая у того задушенные крики и тихие благословения. Позже Люциус долго и со вкусом вылизывает опавший член хозяина, униженно стоя на коленях и надрачивая себе, собирает губами терпкую влагу с расслабленного теперь естества, курчавых волосков и крупных яиц. Кончая, он смотрит Гарри в глаза, надеясь вложить в этот взгляд все свои чувства: одержимость, униженную преданность, желание целовать следы узких смуглых стоп, приминающих пушистый ковер. Потом они пьют чай, не утруждая себя одеванием. - Зря ты мне не позволил выпороть Драко как следует, - светским тоном заявляет Люциус. – Он не имеет права так говорить с тобой. Гарри равнодушно молчит, отпивая горячий напиток, щедро разбавленный молоком. Его не интересует тема разговора. Его последние три года не интересует вообще ничего. Люциус расценивает молчание как согласие и, нехорошо ухмыляясь, обращает свой взор на узкую исполосованную спину сына, предвкушая новое наказание. Розги. - Поди сюда, Драко, - елейно приказывает он, и их с Гарри нагота вдруг заканчивается – одежда занимает свое место, повинуясь взмаху загорелой руки. - Ты осознал свою вину? – интересуется Люциус. - Да, отец. - И в чем же она? - Я был груб с хозяином. - Верно. И будешь наказан. Снова. - Да, отец. Гарри ставит на стол чашку и заставляет исчезнуть подлокотники кресла. Этот молчаливый приказ понятен обоим Малфоям. Сердце Драко заходится от болезненного предвкушения, а Люциус чуть досадливо морщится, стараясь, чтобы этого не заметил Гарри. Он ревнует его. Всегда. Тонкое, почти прозрачное тело Драко вытягивается на коленях Гарри. Ладони его, узкие и бледные, упираются в пол, как и ступни, а живот почти с комфортом устраивается на твердых горячих бедрах. Гарри редко позволяет просто так полежать на себе, и от осознания того, что желанное сильное тело так близко, Драко охватывает восторг. Его не интересует ни гибкий вымоченный прут в руках у отца, который, когда наказание закончится, превратится в измочаленную волокнистую тряпку. Что уж говорить о заднице и спине самого Драко? Но он все равно счастлив. Смуглая ладонь оглаживает его спину, касается ягодиц, бедер. За эти мимолетные, равнодушные ласки Драко готов простить ему все на свете. - Мастер, постарайтесь не подставлять руки под розгу, - деловито просит Люциус, примериваясь. Зеленые глаза сузились, превращаясь в две убийственные щели, и внутри у старшего Малфоя все похолодело. - Это ты постарайся, Люц, - отозвался Гарри. – Очень постарайся меня не огорчать. - Да, Мастер, - покаянно отозвался Люциус, опускаясь на одно колено. – Простите меня. Гарри снова призывает толстодонный бокал, наколдовывает лед и наполняет его едва ли наполовину. Делает глоток и откидывается на спинку кресла. Люциус тихо, едва слышно выдыхает. Кажется, гроза миновала. Тонкий прут со свистом рассекает воздух, И Драко вздрагивает всем телом. Горячая ладонь Гарри проводит по внутренней поверхности бедра, и это примиряет наказываемого с его участью. Хорошо. Хорошо, когда Мастер касается его. Хоть так. Еще один удар, перекрестно ложащийся на первый. Алые росчерки, гораздо более злые и тонкие, ложатся поверх синюшных толстых выпуклых канатов от кнута. Драко тихо поскуливал – привыкнуть к порке невозможно, лишь морально смириться, оставалось терпеть. Терпеть, стараясь сосредоточиться на ощущении теплой ладони, гладящей ягодицы, на тепле твердых бедер под животом, на терпком, до рези в глазах родном и желанном запахе Гарри. Несмотря на исхлестанную спину, прижатый к желанному телу член начал предательски твердеть. Тут Драко испугался по-настоящему – если об этом узнает отец… Но Люциус не обращал внимания на странные полузадушенные стоны сына, на его нетерпеливое, странное ерзанье. Гарри был холоден, как звезды на осеннем небосклоне и не спешил равно выдавать Драко и останавливать его истязателя. Белая, нежная кожа спины младшего из Малфоев превратилась в ярко расписанное полотно авангардиста – тонкие рельефные полоски крупными болезненными стежками прошивали ее, послушные воле безумного жестокого художника. Люциус был страшен. Обычно невозмутимый и даже холодноватый, сейчас лорд совершенно не владел лицом: румянец неровными алыми пятнами раскрасил его щеки, глаза приобрели какой-то безумный блеск, а губы стали ярко-алыми и наводили на мысль о вампире, только-только отведавшем свежей крови. Розга, наносившая хлесткие, короткие удары, сливалась в сплошную полосу, а безжалостная рука, казалось, не знала устали. Драко тихо всхлипывал, и тонкий шелк белого персидского ковра раскрасили неровные капли его слез. - Достаточно, - холодно приказал Гарри и перехватил руку совершенно потерявшего человеческое обличье Люциусу. – Убирайся. - Но… - Вон, - тихо выговорил Поттер, и его любовника будто окатило холодной водой. Он отбросил розгу, посмотрел на исполосованную спину сына и устало, даже чуть ошарашено провел рукой по лицу. – Иди и не являйся, пока я тебя не позову, Люциус. - Да, Мастер, - хрипло, едва слышно произнес он и торопливо, вышел, натыкаясь на мебель, будто не до конца понимая, где находится. Драко тихо плакал, лежа поперек колен, и рука Мастера оглаживала выпуклые полосы, лежавшие так густо, что они сливались в одно размытое, вспухшее пятно неправильной формы, иссиня-красной кляксой расплывшееся по спине и ягодицам. На спину полился холодный бальзам, растираемый горячей рукой, дарящий облегчение, буквально вытягивающий нестерпимый жар, терзающий измученное тело. Младший Малфой осторожно сполз на пол, уткнувшись заплаканным лицом в обтянутое тонкой тканью колено Гарри. - Спасибо, Мастер. - За что? За то, что позволяю издеваться над тобой? За то, что залечиваю результаты этих издевательств? За что ты благодаришь меня, Драко? - За то, что ты есть. За то, что не выдал… моего состояния. Я так тебя… - Молчи. Ты говоришь глупости. - Позволь мне, - умоляющие серые глаза, окруженные мокрыми стрелками ресниц, обратились к нему, как к Богу, на которого была последняя надежда. – Позволь, - он осторожно обхватил свой все еще напряженный член и прижался искусанными в кровь губами к твердому колену того, ради кого жил. Гарри пожал широкими плечами и призвал неизменный стакан с виски. Несколько рваных, судорожных движений – и Драко вскрикнул, забрызгав полупрозрачной спермой дорогой ковер и смуглую ступню своего личного божества. - Прости, - тихо сказал он, снова целуя колено. - Уезжай, Малфой, - холодно отозвался Гарри. – Я не всегда рядом. Когда-нибудь он забьет тебя до смерти. - Я не могу, Гарри. Ты знаешь, почему. - Знаю. Потому и говорю – уезжай. У меня для тебя ничего нет, и уже никогда не будет. Мутно-белые льдинки грустно звякнули в толстом стакане, и Драко захотел стать этим прочным стеклом, которого касались темные губы, хотел обратить свою душу этим темным напитком, чтобы быть выпитым ими, чтобы умереть от поцелуя. - Гарри, почему он? Почему не я? Почему, Гарри? Неужели… - твердые пальцы обхватили острый хрупкий подбородок Малфоя, заставляя посмотреть в глаза. - Потому что мне все равно, кто. Мне давно плевать на всех и на все, Драко. - Но… - Знаешь, каково это – жить без души? Не испытывать ничего, кроме скуки? - Гарри… - У Волдеморта была девятая часть души. Это позволяло ему испытывать ярость, холодное, мстительное удовольствие от пыток, упиваться страданиями других. Я не могу и этого. «Тело, жизнь, магия, душа», - повторил он слова древнего ритуала. - Умирая, мой муж оставил мне свою магию. Я же отдал ему душу. Не самое ценное из перечисленного - жизнь - осталась мне. Бесполезная. Одинокая. Пустая. В ней нет места даже для жалости, Драко. Поэтому я говорю тебе в последний раз – уезжай. Ты не заменишь мне возлюбленного, выкупившего у Смерти мое существование, заплатив за нее своим, а твои страдания не вызывают во мне ничего, кроме брезгливого недоумения. Глупость – не равна любви, Драко. Малфой утер слезы и, поднявшись, упрямо склонил голову. - Тогда вы должны понять меня, Мастер. Ведь моя жизнь без вас – то же самое, что ваша – без него. Я останусь. Гарри снова пожал плечами и погладил выпуклый вензель, образованный давно зажившими толстыми шрамами. Всего две буквы SS, переплетающиеся напротив сердца. Сердца, вот уже три года бьющегося по привычке, не ускоряя и не замедляя своего ритма, обещающего долгую и спокойную жизнь, ничем не отличимую от небытия.