Хозяин

Гурги цепляется за корни деревьев, перепрыгивает через кочки и пни, чтобы успеть за своим новым хозяином. За своим первым и единственным хозяином, вернее сказать. Правда, тот никак не хочет этого признавать, отмахивается и морщится при каждом упоминании этого слова, как будто оно таит в себе что-то плохое. Может, так и есть: слово и правда немного зловещее, но такое притягательное, почти магическое, и Гурги повторяет его раз за разом, в такт своему прерывистому дыханию: хозяин, хозяин, хозяин… Пожалуй, единственное, что приятнее произносить, — это его имя. Резко и плавно, с жаром и смущением. Его хозяин такой молодой, такой статный, такой скромный, и у него самое звучное имя в мире. Но каждый раз, когда он говорит его вслух, то вздрагивает, как будто оно и правда обладает волшебной силой. Гурги так долго ждал своего хозяина, что не может усомниться в нём ни на секунду. Тот гневно приказывает ему прекратить своё преследование, кричит и топает ногой, а Гурги сжимается и прикрывает голову мохнатыми лапками. И не уходит; только дрожит от страха за своё непослушание. Если он покинет его, то умрёт — неужели хозяин не понимает этого? Почему кривится и отказывается, когда Гурги пытается услужить ему, почему желает прогнать? Чуть позже Гурги прыгнет прямиком в Чёрный Котёл — во имя Тарана, его повелителя с прекрасным именем и прекрасным лицом. И выживет; и тогда тот назовёт его другом, а Гурги подумает, что он так ничего и не понял, что вовсе не дружба ему нужна. Но не скажет об этом — чтобы не расстраивать хозяина, особенно после того, как тот впервые разрешит ему остаться.