Он тебя съест!

Воздух наполнен сладостным ароматом теплого хмельного сентября: прелые листья, влажная мшистая земля, россыпь тонконогих юбчатых опят на поваленном дереве, кислые осенние яблоки, прозрачные от золотистого сока, распирающего изнутри нежную мякоть и тонкую кожицу. Лунный свет почти не пробивается сквозь плотное сплетение еловых ветвей, зато чуть дальше влево, где мохнатый пятачок ельника сменяется облетающим ивняком, пожухшая трава кажется почти серебряной, подернутой легчайшим кружевом беспокойных теней от сплетенных веток. И все-таки, даже для глухого лесного часа слишком тихо. Попрятались таинственные шорохи и шепотки, в изобилии живущие в любой уважающей себя чаще. Я отлично чую напряжение, мерзким привкусом оседающее на языке, ближе к гортани. По-змеиному пробую воздух, вдыхаю поглубже носом. Ну, точно. Чужак здесь. Чужак где-то близко. Равноденственские звезды, крупные, подобные хрустальным бусам, смеются сверху. Беспокойство мягко толкает в спину. Отбрасываю с лица отросшие за четверть года волосы, повожу плечами. Затекшие мышцы спины приятно ноют. Холодно. Ползут по коже мурашки, непрошеные, липко-мерзкие. И я вдруг понимаю, в чем дело. Мой лес болен. В моем лесу льется кровь, и смерть теперь тут частая гостья. И еще. У меня в лесу кто-то живет. Тот самый учуянный чужак. Я встряхиваю головой, выживая из волос окуклившихся жуков, комья земли и чешуйки семян. Почва под босыми ногами сырая и мягкая; я ее сильно потревожила. Теперь под корнями древней ветлы будто раскопанная могила. Ну ничего. Я вернусь сюда с рассветом. Только вдоволь наемся, да разберусь с нахалом, посмевшим обосноваться на моей территории. Я могла бы обрасти перьями и взвиться ввысь, к далекому обглоданному месяцу; могла бы упасть на брюхо и затаиться чешуйчатым клубком под валежником. Но я выбираю родной и привычный мех, жесткий и теплый, как полагается. Лицо вытягивается, лопатки корежит, руки и ноги обретают чувствительность – мягкие когтистые подушечки. Позвоночник ведет назад. Я по-новому гляжу на черно-белый выпуклый мир и срываюсь с места. Я не понимаю, откуда он возникает. Просто в какой-то момент поворачиваю голову и натыкаюсь на долговязую фигуру в человеческой одежде. Сердце на миг пронзает отравленная булавка страха, но я, по счастью, быстро вспоминаю: я здесь Хозяйка. Тело снова сводит судорогой, и я встаю на ноги, позволяя волосам укрыть мою наготу колтунистым шерстяным покрывалом. Я знаю, мои глаза все еще светятся в темноте. Обычно это внушает противнику некоторое подсознательное опасение. Однако чужак, как видно, ничем не удивлен. Он все так же стоит у узловатого, начавшего еще в прошлое равноденствие подгнивать ясеня. Вместо лица – белая поверхность, похожая на бугристую луну. Руки и ноги… Конечности несуразно длинны. Белые перчатки почти сияют в темноте. За спиной же его мечется гибкое темное что-то, похожее на тень и на еще множественные руки. Или на щупальца. От чужака остро пахнет бессчетным чужим ужасом, теплой человеческой требухой и опавшей листвой. Не так отчетливо – опятами, мокрым лишайником и (что за бред?) теплыми пирогами. Я скалю зубы. Он чуть-чуть склоняет безликую голову к плечу, затянутому в отглаженный черный пиджак. Красивый костюм, вот только испорчен: на плотной ткани то тут, то там виднеются влажные потеки. Кровь совсем свежая, даже не успела начать сворачиваться. А потом я чую человека. Живого человека, очень напуганного. - Пр-р-рочь отс-с-сюда! – рычу, вкладывая в низкий звук как можно больше угрозы. Я не знаю, что этот чужак за тварь, но я его почти боюсь. Надо же, чтобы и он меня боялся. - Пр-р-рочь, или с-с-сдохнеш-шь! Он молчит. Я изготавливаюсь к прыжку и ожесточенной драке. Кусты позади него шуршат, слышится сорванное дыхание и быстрые спотыкающиеся шаги. Из зарослей, заставляя меня недоуменно затрясти головой, выбирается человеческий ребенок. На девочке оборванное платье, одна туфля сгинула в безвестности, нежно-лазурная лента расплелась и пушистые каштановые кудряшки растрепались. Девочка смотрит на нас с чужаком громадными круглыми глазищами, а потом решительно становится между нами, закрывая безликую тварь собой. - Не трогай его, ты! Чужак протягивает руку к детскому плечу. Я предупреждающе взрыкиваю. - Остор-рожно! Он людей убивает! Таких, как ты! - Он убивает тех, кто меня обижает! – вздергивает носик девочка. – Отчим меня бил, и Слендер затащил его в лабиринт! Полицейская из участка никогда мне не верила, а потом я узнала, что она трахается с ним, и Слендер ее убил! А на самом деле он очень хороший. И ему нравится, как я рисую. Правда? Она преданно смотрит на чужака и берет его запакованную в белую перчатку руку в свою маленькую ладошку. Девочка пахнет выпечкой, молоком и сладкой человеческой кровью. Она не боится чужака. Чужак не боится меня. А я… А у меня живот сводит от голода. Раз не удастся завести ее, молоденькую, свеженькую, как-будто-спасая, что ж, будем охотиться так. Очень хочу есть, что и озвучиваю жалобным голосом. - Бедная, - сочувствует девочка и достает из кармашка платья леденец. – Вот. У меня конфета есть. Будешь? - Нет, - я качаю головой. – Понимаешь, я хочу съесть тебя. - Жаль, - она по-прежнему совершенно не боится. – Потому что тогда Слендер съест тебя. - А он вообще кто такой? – интересуюсь, чувствуя, как скелет снова ворочается под кожей. Тянутся ребра, сводит ноги. - Не знаю, - честно отзывается этот странный ребенок. – Но если ты хочешь меня обидеть, лучше беги! И я слушаюсь. Я – Хозяйка! – слушаюсь. Падаю на брюхо, черной гадюкой ползу в траву. Догони змею, чудовище. Смежаю веки, позволяя безболезненно перестроиться сетчатке. Видимо, это и есть моя ошибка. Когда я открываю глаза, чужак уже передо мной…