Я люблю тебя больше жизни!

Доверься мне, любовь моя, я никогда не сделал бы тебе больно. Только потерпи, сейчас, да… Ты так кричишь. У меня душа плачет, когда слышу это. Малыш, еще совсем чуть-чуть... Как бы я хотел вернуться назад во времени и чтобы ты тогда сказал: «Добе, какие горы? Ты что, совсем? Это не отдых!» Ты ведь не любишь высоту, тебе страшно, но ты согласился поехать. Ведь я хотел! Боже, боже, я никогда не прощу себе, если мы не выберемся отсюда. Ты знал, как я хотел испытать себя в пешем походе, как хотел провести время с тобой здесь. И вот мы на месте, я никогда не прощу себе это. Никогда. Саске, любимый, пожалуйста, не кричи, я не могу больше это слышать. Все внутри меня умирает, будто это я сейчас лежу под грудой камней, будто это моя нога превратилась в ужасное кровавое месиво под весом булыжника в пару тонн… и будто это мне ручной пилой при отсутствии обезболивающих отрезают все ту же ногу. Как бы я хотел быть на твоем месте, Саске, но только не так, нет. Слезы застилают глаза. Прости, мой хороший, прости меня. Сверху из кое-как вырезанного в камне отверстия видно лицо врача ─ он с нами здесь последние полчаса. Говорит, что нужно как-то отвлечь тебя, как-то утихомирить, ведь эти ужасные крики могут снова потревожить горы, и, не дай Бог, камни снова сдвинутся. Я просто не могу больше: снимаю с себя остатки рубашки и этим самодельным кляпом затыкаю твой рот. Саске, любимый, пожалуйста, потерпи еще чуть-чуть, совсем немного осталось. Целую тебя в лоб, пытаюсь точнее, но я весь дрожу от глухих рыданий. Нет, нельзя, никаких слез, я должен успокоить тебя, но я не могу. А вот ты можешь: сжимаешь зубы на кляпе и, выгибаясь от боли дугой, сжимаешь мою руку, веля продолжать. И я продолжаю. Знаете, я никогда не забуду этот запах. Гниль, будто пропитавшая весь воздух, песок, кровь и ─ самый ужасный ─ запах человеческой кости, до предела нагретой под чертовой пилой. А я все пилю ─ да, именно я, не врач, он не пролез к нам. Но предлагал выйти мне, так как тебя отсюда не вынести, но ты не можешь вылезти сам, а в щель между камнями, образовавшаяся при обвале, настолько мала, что я разбил все локти в кровь о горную породу, делая самое страшное в моей жизни: зажимая рот моему любимому, и лишая его ноги. «Отлично, у вас отлично получается, осталось всего пару движений», ─ врач. Ха, подбадривает. Лучше бы молчал. Гляжу на моего ангела ─ измученного, сходящего с ума от боли. Все бы отдал, чтобы забрать эту боль себе. Встречаюсь с ним глазами и… Вижу наше утро, мы добрались до вершины, инструктор наконец-то не мешал нам и я смог обнять тебя. Мы стоим на краю склона, тебе страшно ─ ты не любишь высоту, но ты так счастлив. Я прижимаюсь к тебе и целую в шею, а ты кричишь во все легкие: «Я ЛЮБЛЮ ЕГО БОЛЬШЕ ЖИЗНИ!» Инструктор в шоке смотрит на нас, а мы так счастливы, как никогда в этой жизни, как ни с кем другим. Кто же знал, что через какие-то полчаса шуткой судьбы ты решишь отдать жизнь за меня. Мы решили взобраться еще чуть повыше, и остаться до вечера, полюбоваться закатом, но, сами того не ведая, стояли на слое недавно сошедшего селя. Секунда, две, шаг, второй, и все движется, крутится, и ты отталкиваешь меня как можно дальше. Я вижу, как тебя просто смывает волной камня. Так мы здесь и оказались. До того как пришла помощь прошло часа четыре, инструктор Какаши смог выбраться сам и вызвал спасателей, вот только и они не помогли... Но эти часы мы с тобой были вместе, мы говорили. Я был зол на тебя: зачем ты это сделал? Зачем попытался меня спасти? Это я должен быть на твоем месте. Земля была мягкой, и ты просто не успел вытащить ногу из грязи и песка, тратя драгоценное время, чтобы спасти меня ─ попытаться спасти. И знаешь, чего я больше всего боюсь? Что я в последний раз сказал, что люблю тебя, и ты в последний раз это услышал… ведь то драгоценное время было потрачено на разборки. Может, шанса больше не будет. Саске… Крики, крики, крики. Я схожу с ума, Саске. Так больно мне не было никогда. С каждым стоном боли, срывающимся с твоих губ, я мучительно умираю. Три Два Один Все, я смог, я сделал, что был должен. Только не теряй сознание, мой хороший. Врач боялся, что обезболивающее может убить твое израненное тело и... не дал его нам. Поэтому ты так мучился. Поднимаю тебя на руки: твое лицо теряет любые выражения, на щеках грязные разводы от слез и песка, твои глаза пусты, мне страшно, так страшно. Обнимаю тебя за талию и поднимаю вверх. Спасатели вытягивают тебя, я тут же лезу вслед, еле пролезая в узкий выход. Меня тут же берут под руки врачи, но я вырываюсь, в ушах звенит от тишины – ты больше не кричишь. Вертолет, я вижу его, ты уже там, меня сажают следом. А я уже и пошевелиться не могу, только смотрю на тебя. И ты вдруг поднимаешь руку. Врач, боясь, что ты сможешь пораниться, перехватил ее, но увидел, что ты тянешься ко мне. И я упал на колени перед твоей каталкой, беря тебя за руку, целуя каждый пальчик. Врачи думали, что у меня нет особых повреждений, но, когда увидели меня сзади, заметили, что у меня вывихнуто плечо и локтевой сустав, что голова, спина ─ все разбито в кровь, что пальцы просто переломаны. Да я, наверное, и в сознании чудом, но я буду с тобой сейчас. Ведь ты держишься. Я очень старался помочь тебе, Саске, как бы больно тебе не было. Врачи делают что-то: уколы, капельницы, но меня не трогают, видя, что я не уйду, не успокоюсь, не смогу просто лежать, ожидая своей очереди. Вертолет еще не взлетает, двигатель отключен и поэтому я слышу как ты, смотря на меня своими прекрасными глазами, весь в крови и грязи, поворачиваешься ко мне, слегка привставая на локтях, говоришь: «Я люблю тебя больше жизни…» Твой голос хрипит, я почти не разбираю слов, скорее читаю по губам, а ты… Ты целуешь меня, а я плачу. Боже, Саске, как я люблю тебя.