Честный поединок

      — Ты, кажется, говорил, что боишься потерять сноровку. Так давай же. Ударь.       У этой наглой полупташки насмешливый взгляд и тонкие губы. Два клинка в опущенных руках с непропорциональными, но довольно изящными кистями. И даже в самой глубине светлых, странного лилового оттенка глаз на фарфоровом личике нет и капли страха. И его это злит, просто бесит, до тошноты.       Да, Зубная Королева – так она зовёт себя – совсем не боится Ника, который только что разносил в щепки деревья в окружающем Сантофф Клауссен лесу. Не пытается говорить никаких успокаивающих и утешающих фраз, на которые так щедр добрый маг Омбрик. Она просто дала Нику затрещину — хлесткую и сильную. И бывший атаман почему-то ещё не ударил в ответ, хотя у него никогда не было такого правила – не бить женщин. Он же не читал книжек о том, что благородные разбойники так не делают. Он вообще не читал в детстве книг. И всё же…       Тусиана ждёт. Её поза кажется совсем расслабленной, клинки тускло поблёскивают в свете низкого прохладного солнца. И снова это движение – склоняет к плечу голову, как делают обычно птицы. Смотрит изучающее. И наконец слабо улыбается:       — Так что?       Ответ он цедит сквозь стиснутые зубы:       — Я должен спасать Кэтрин, а не драться с тобой. Почему мы вообще вернулись?       — На подготовку к любой битве нужно время, — тон её по-прежнему спокоен.       — Чёрта с два.       — Ты не веришь своему колдуну?       Ник молчит. Он не собирается говорить этой едва знакомой птичке, что, в общем-то, он не верит никому. Никогда. Он сам воспитал себя именно таким, ведь прочему миру на его воспитание было плевать. И даже самая глубокая и крепкая привязанность – к старому волшебнику, к маленьким жителям деревушки, к чокнутому Кролику, — не изменит этого. Он слишком привык, что всё, имеющее для него хоть малую ценность, рано или поздно сгорает, рассыпается, исчезает и ускользает сквозь его пальцы. Сегодня это случилось с малышкой Кэтрин. А что дальше?       — Ты странный. Знаешь?       Невольно его пробирает на нервный смешок:       — Более странно только то, что мне говорит об этом женщина-птица.       А ещё странно то, что эта улыбка заставляет самого его почувствовать себя немного легче. Настороженно поглядывая на Тусиану, он спрашивает – по возможности небрежно:       — Ты с нами? Останешься? Хочешь мести?       — Хочу, чтобы дети не боялись, — тихо отвечает она. — И всё.       Ник смотрит на переливчатое гладкое оперение. Один вопрос мучает его уже очень долго, с того самого момента, как он услышал историю этой женщины от Омбрика. Но тогда задавать его было некогда. Теперь же – когда оба они подвешены на издевательской нитке собственного отчаяния, — самое время для разговоров по душам:       — Почему ты делаешь это? – он неопределенно жмёт широкими плечами и ощущает, что они по-прежнему напряжены, будто между лопаток загнали железный стержень. – Вся эта возня с молочными зубами, монетками и прочим хламом. Ты ведь могла бы…       Фея обрывает с таким же, как и у него, сухим смешком:       — Рубить головы, как ты?       — Ну… допустим. Плохим ребятам.       Когда она опускает взгляд, он замечает длинные дрожащие ресницы. Выступившие на скулах пятна румянца – явно нервного. И прикушенную губу:       — Твоих родителей… — слабые нотки ярости вдруг прорываются и звенят в воздухе, но тут же исчезают за ровным мягким тоном, — разрывала когда-нибудь обезумевшая толпа фанатиков? Ты видел, как они тянут к тебе руки в последний раз?       Он молчит. Она не поднимает глаз:       — Я просто... пытаюсь делать что-то, чтобы тех, кто присоединится к толпе, было меньше. Дать хотя бы немного добра, Ник. Это нужно. Всем.       Последнее слово, кажется, срывает в нём что-то, и вновь поднявшаяся, едва чуть-чуть уступившая злоба похожа на осыпающуюся груду камней. Добро? Всем? Как же его от этого иногда тошнит! Каждый раз, слыша все эти слова, он ловит себя на одной и той же мысли. Ему здесь просто не место, среди этих «добреньких»!        Крик, вырвавшийся из горла, не похож на звук человеческого голоса. Но бросок Ника не застаёт Тусиану врасплох.       Её клинки моментально скрещиваются с клинком Северянина. Женщина-птица усмехается и ничего не говорит. Отражая удар за ударом, отступая, но вовсе не проигрывая, она позволяет ему выкрикивать себе в лицо одну за другой резкие яростные фразы:       — Добро для всех? – резкий свист разрубаемого шашкой воздуха, сверкнувшие азартом глаза напротив. — И для Короля Обезьян, которому ты чуть не перерезала глотку? – от звона металла знакомо режет уши, как же давно Северянин не рубился уже с сильным противником, с которым бой похож на танец, а не на пьяную потасовку... — У тебя найдётся добро и для Кромешника?       С каждым словом он подступает ближе, и ему плевать на то, что у противницы два клинка. Он сомнёт её быстротой и силой, едва ли она обучена чему-то большему, чем то, что показала в битве с армией Короля Кошмаров. Двигается красиво, грациозно, с птичьей вёрткостью, а от её оперения рябит в глазах… Но всё это ей не поможет. Женщина, женщина-полудикарка никогда не победит лучшего атамана самой жестокой из всех существовавших когда-либо казацких шаек. Ник в этом уверен – каждый его удар может перерубить пополам... если бы он хоть раз достиг цели.       — Тебя легко разозлить. Но лучше бы ты умел драться так, как рычишь.       Он не ослышался? Она продолжает? Она ещё может вообще дышать и говорить, когда он загоняет её в угол, между двух плотно растущих деревьев?       — Сейчас ты это увидишь!       Она даже не пытается взлететь, нет и её маленьких зудящих копий – Зубных Фей с острыми пиками. Честный поединок. Честный поединок, в котором он почему-то никак не возьмёт верх. И, кажется, Тусиане наскучило отступать. Теперь она идёт на него сама, и то, как пляшут в лесном воздухе её клинки, то и дело норовя ужалить, — пожалуй, устрашает. Неплохо для женщины, снова отмечает про себя Ник. Но у него есть оружие посильнее – ярость. И он её снесёт.       Он тигриным прыжком кидается в сторону и обходит Тусиану. Всего несколько шагов достаточно, чтобы зайти за спину, это приём он проводил десятки раз, и почти всем его противникам он стоил жизни. Конечно, Северянин не собирается даже чуть-чуть ранить свою новую союзницу, он лишь кое-что покажет ей… и может быть, немного сорвёт злость. Пташке нужно преподать урок, иначе они никогда не сработаются, а ведь старина Омбрик, кажется, хочет этого. Сейчас…       Все эти мысли – одна резкая молния, продолжение острого клинка. Он уже почти видит Тусиану обезоруженной. Знает, какие слова скажет ей – и о доброте для всех, и об умении владеть клинком, и о затрещине. Осталось только плашмя попасть по тонкой кисти и, воспользовавшись замешательством, — по второй, а потом опрокинуть. С Кэтрин это всегда срабатывало. Но…       Он не совсем осознаёт момент, в который Тусиана разворачивается. И уж точно не понимает, почему ноги у него подкосились, а вялое бесцветное небо оказалось прямо перед глазами. Ладонь, только что крепко сжимавшая рукоять казацкой шашки, пуста. А противница стоит над ним, и снова её плечи расслабленно опущены, а лицо бледно. Клинки тускло блестят. Хочется зарычать и снова ринуться на неё, но именно в это мгновение на мшистой земле Ник вдруг осознает, что сбил дыхание и не слишком-то церемонился с собственными сухожилиями. У него болит всё, как не болело уже много лет. В последний раз так было, когда он – желторотый юнец, едва-едва десяти лет, – впервые оказался в бою. Самом ужасном в его жизни. И сейчас он не может даже подняться.       — Ты… — хрипит он. С языка рвётся брань, но пока он сдерживает её – к тому же ему больно дышать, а каждое слово требует этого простого действия.       — Успокоился? – снова на тонких губах улыбка. Тусиана бросает свои клинки в траву и, наклонившись, берёт в руки его шашку: — Какое красивое оружие… может быть, мне забрать его себе? У тебя ведь есть волшебный меч…       Дышать уже стало немного полегче, как и говорить. И он с усилием мотает головой:       — Оно никогда тебе не подчинится. Казацкая шашка — как лошадь. Она понимает, к какому хозяину попала. Верни.       При этих словах в лиловом взгляде появляется что-то новое, подобие любопытства и… одобрения? Тонкие бледные пальцы по-прежнему аккуратно скользят по клинку. Ник смотрит на них, мысленно проклиная чёртову пташку на чём свет стоит. Ненадолго отводит глаза… но почему-то снова начинает смотреть на эти руки, ласково касающиеся оружия. Так, будто Тусиана и правда могла бы владеть им?       — Ты прав. И… неожиданно слышать от такого дикаря столь и взрослую мудрую мысль.       Это дитя джунглей его зовёт дикарём? Не удержавшись, Николас смеётся. И она смеётся в ответ. Северянин прислушивается, пытаясь уловить, кого в этом смехе больше – женщины или птицы. Манерные барышни и безмозглые трактирщицы, которых он когда-то знал, так не смеялись. Так не смеялась малышка Кэтрин. И даже у Чаровницы Леса смех не такой. У Тусианы он какой-то… другой. И от этого смеха ему становится ещё легче, ещё спокойнее. Он почти верит, почти готов наконец слушать собственное сердце. Слушать и услышать. Как странно. Ведь Тусиана же…       — Что ты так на меня смотришь?       …всего лишь дикарка, совершенно чудная.       Она удивительно стремительна. Только что стояла – и уже нависла над ним и недвусмысленно нацелила остриё клинка ему в горло, легко упираясь коленом между его ног. В знак полного поражения он приподнимает свои ладони:       — Ничего, — смотрит на свою шашку. — Верни.       Не отвечая, она хмуро всматривается в его лицо. Будто пытается что-то прочесть или что-то решить. Или и то и другое. Ник опускает руки и более не предпринимает пока попытки двинуться. Просто наслаждается этим ощущением расслабленности. Таким редким в последнее время.       — Врёшь.        Неожиданно Северянин, по-прежнему всматриваясь в склонённое над ним лицо, замечает: в эту минуту Тусиана, бесстрашный противник, похожа на маленькую девочку. Настороженную и готовую обидеться. Очень сильно и непонятно на что, как и все маленькие девочки. Но его это не злит, скорее чертовски забавляет.       — А если я скажу, что ты красивая и начинаешь мне нравиться, ты меня не убьёшь? – он вежливо приподнимает бровь. Но клинок никуда не исчезает. – Ну хватит. Омбрик тебя заколдует, если я…       Она наклоняется ещё ниже, упираясь свободной рукой ему в грудь:       — Как с тобой можно разговаривать или драться, ты…       Этим моментом Ник пользуется сразу – перехватывает тонкие кисти, на миг сильно сдавливает правую – просто обезоружить. Не выпуская, подаётся корпусом вперёд и прижимает Тусиану к земле всем своим весом. Она упрямо вырывает руки, но здесь он точно сильнее – и это немного поднимает ему настроение. Для Ника Северянина день без выигранной битвы – не день.       — Со мной, — он с удовольствием скользит взглядом по лицу соперницы и самодовольно улыбается, — обязательно нужно разговаривать. Тогда со мной можно вообще не драться. Но тебе ведь это не подходит, правда?       Она снова молча дёргается, пытаясь спихнуть его с себя. Нику нравится эта быстрая перемена во взгляде – от уверенности к смятению. И… Северянин не может не замечать, что Тусиана красива. По всей Империи частенько говорили об удивительных созданиях, птицах Сирин… Кажется, одну из них он сейчас случайно поймал.        Когда Ник наклоняется ещё ниже, его снова пытаются оттолкнуть, снова молча. И он всё же позволяет себе ещё одну небольшую выходку – повинуясь непонятному порыву, прикасается губами к тонким губам, осторожно пробуя их на вкус. Чувствует, как Тусиана сжимается – испуганно или смущённо, как стискивает зубы. И на миг невольно задумывается – а были ли у этой дикарки вообще мужчины? Впрочем, он не задерживается на этой мысли надолго – отстраняется и спокойно предлагает:       — А теперь ты можешь снова меня ударить. Заслужил.        Ник Северянин выпускает тонкие запястья и садится. Он ждёт любых проявлений гнева – в ту же минуту. Готов даже к тому, что гнев будет довольно страшен, — и почему-то совсем об этом не жалеет. Но Тусиана по-прежнему лежит с закрытыми глазами, совсем неподвижная. Так, будто она…       — Эй? Ты жива? Может быть, твоей расе нельзя целоваться с людьми? – с невольной тревогой осведомляется Ник. Кто их разберёт, этих летуний…       Угол её рта изгибается в улыбке. Не открывая глаз, она глухо спрашивает:       — Хочешь знать, почему ты проиграл бой, Ник?       Честно говоря, ему плевать, он уверен, что следующий обязательно выиграет. И вообще бой сейчас – последнее, что его волнует. И всё же Северянин вопросительно поднимает бровь:       — Допустим, хочу.       Она медленно протягивает ему руку. В первую секунду в ладони ничего нет, затем в лёгком зеленоватом свечении появляется что-то маленькое, белое. Это что-то Ник узнаёт сразу. И снова ловит себя на желании выругаться, ударить. Честный бой? С повелительницей всех чужих детских воспоминаний? Какой же он дурак…       — Чей это зуб?       Он уже знает ответ. И всё равно ждёт его.       — Твой. – Она снова сжимает пальцы. — Ты потерял его после той резни на площади в Архангельске. Как назывались эти люди…       — … жандармы, — глухо отзывается он, сжимая кулаки. – И да. Ты вернула мне всё, что я тогда чувствовал. Я тогда впервые убил. Впрочем… ты, наверно, представляешь, какое это приятное чувство, когда твоих друзей топчут конями и рубят шашками. Ты…       — Я их смотрела, Ник… — неожиданно тихо откликается она. – И… мне очень жаль.       — Тебе жаль… Тогда зачем ты так поступила?       — Чтобы напомнить, что в ярости ты становишься слабым, Ник. Ведь… тогда, в том бою, ты не смог никого спасти. Не забывай об этом.       Снова она открывает широко расставленные глаза. Он давит улыбку и качает головой:       — Ты была бы опасным врагом, Тусиана. Хорошо, что ты друг.       — Как и ты, — отзывается она. Касается своих губ кончиком указательного пальца. – Но ты зря сделал это.       — Почему?       — Летуния должна оставаться рядом с тем, кто впервые поцелует её. Даже полукровка, как я.       — Насколько рядом? – с невольным любопытством спрашивает он.       — Хотя бы на одной планете, — она приподнимается на локте.       Почему-то ему кажется, что она чего-то недоговаривает. И всё же пока он делает вид, что верит:       — Тогда это не так плохо. Я даже не против.       Она опускает глаза. Ник надолго задерживается взглядом на её ссутуленных плечах и тонкой беззащитной шее. Тусиана, кажется, вся состоит из обмана – быстрая, хрупкая, вёрткая. О том, какая сила скрыта в ней, можно узнать только в минуту своего поражения. Когда она спокойно, глядя в глаза, перережет тебе горло. Или напомнит о том, кто ты на самом деле.       Северянин наконец встаёт, убирает в ножны шашку и протягивает противнице руку:       — Надо вернуться в Корневище. Омбрик ждёт. Думаю, я вполне выпустил пар.       Она не обращает внимания на галантный жест. Поднимает с травы свои клинки и тоже прячет их. Идя вперёд, Тусиана, кажется, не собирается даже оглядываться на него – словно между ними ничего и не было. А может… для неё ничего и не было? Ведь что эта птичка может знать о…        На этой мысли Ник мотает головой, снова начиная сердиться. Этого ещё не хватало.       — Эй, ты!       Она оборачивается, замирает и даже позволяет ему положить на своё плечо руку. Смотрит внимательно, приподняв острый подбородок, — снова в её чертах что-то детское и настороженное. Северянин под этим взглядом неожиданно смущается, но всё же предлагает – грубовато и, как он сам надеется, небрежно:       — Может быть, ещё повторим? Как-нибудь? Мне нравится, как ты дерёшься.       На этот раз улыбка искренняя. И лиловые глаза от неё как будто сияют чуть ярче. Тусиана опять наклоняет к плечу голову, оценивающе глядя на Ника. И наконец кивает:       — А мне нравится, как ты целуешься. Так что… может быть.