Научись думать вслух

POV 3-е лицо Боль. Физическая и душевная. Хотя бы раз в своей жизни, но человек испытывает эти два состояния, ощущая на себе глубину ран, которую оставляет каждая из них. Если спросить человека: какая боль оставляет самые неизлечимые раны? Он скорей всего ответит - душевная и, наверное, будет прав, но только до того момента, пока ему не откроют глаза и не расскажут о других состояниях, показывая, что никакой разницы между душевной и физической болью нет. К примеру, можно взять человека, который порезался кухонным ножом, когда мыл посуду или готовил. Больно. Неприятно. Но рана затянулась и всё прошло… Забыл. Забыл до того времени, пока новая боль, гораздо сильнее, чем та, что была в первый раз, не ранит его тело. О ране, полученной от ножа, он забудет и больше никогда не вспомнит, а вот шрам от ранения в коленную чашечку будет напоминать о себе. Да и сам сустав, который со временем начнёт ныть от слабой боли, крошиться от полученных травм и, в конце концов, под конец жизни, начнёт доставать обладателя сильной болью. Если спросить этого человека о боли, он ответит, что скорее будет страдать от душевных терзаний и быстрее согласится на то, чтобы душа имела скрытую рану, а не его больная нога, из-за которой он все реже и реже ходит. Ведь боль она и есть боль. Другой такой случай, когда человек, который раньше не знал о таком слове, просто-напросто не понимал, что так может быть, попадает в ситуацию, где с двух сторон, как движущиеся стены в фильме ужасов, его накрывают два этих состояния. Души и тела. И он не знает, как с этим бороться? Как терпеть или что сделать, чтобы утешить хотя бы одно из своих страданий. Такой человек и скажет вам, что разницы между любыми состояниями боли нет никакой. Он живет. Он чувствует. Другой вопрос, если вы процитируете слова, которые из уст в уста передавались народами и, наконец, были присвоены одному очень знаменитому человеку, если же вы произнесете эти слова, находясь рядом с ним, то вы забьете в его сердце и душу стеклянный нож, который, только проткнув свою цель, распадётся на множество кусочков. «Пока мы чувствуем боль, мы живём!», - эти заветные слова, которые ранят его ещё сильнее. *** Небольшая уютная комната, которая сейчас охраняет сон своего маленького хозяина. Окутанная полумраком, она не перестаёт видеть всё, что в ней происходит. Замечая каждый шорох, каждое движение в ней. Будь то лёгкое дуновение ветра, от которого колеблются занавески, или сильный грохот упавшей вещи. Сон хозяина не похвастается своей чуткостью, поэтому комната и её стены, которые, не зная усталости и времени, могут оставаться спокойными за нежное тельце, которое, укутавшись неплотным одеялом, тихо спит, уткнувшись лицом в подушку. Наверное, самая главная проблема любой такой комнаты - это отсутствие возможности рассказать о том, что она видит. А ей бы очень этого хотелось. Ведь она, как любящая мама этому малышу, который не так давно стал первым хозяином её владений и теперь своим присутствием скрашивает её одиночество. Но, что бы она не делала, как бы не мечтала, не просила и не старалась рассказать о том, что она увидела в третью ночь, когда её хозяин видел очередной сон,не получалось. Казалось, всё должно было быть, как обычно. Невысокий мальчик, вернувшись, по-видимому, с долгой учебы, не спеша вошел в комнату и, сложив все свои учебники на стол, отправился по указу владельца всего дома заниматься готовкой. В его детских глазах… Стены смогли разглядеть отчаяние, должно быть, не так давно, ему не приходилось делать подобных вещей, и кто-то другой награждал его вкусными завтраками, обедами и ужинами. Но это отчаяние проскользнуло лишь на долю секунды, как будто вспомнив о чём-то важном, его лицо резко переменилось, и, спустя несколько секунд, на нём засияла улыбка. Как будто получив новые силы из воздуха, он снова побежал делать свою работу, наверное, не менее легкую, чем была, пока он учился. Комнате об этом никогда не узнать… Мальчик пропал на несколько часов, и только стрелки часов быстро и в то же время медленно идя своим ходом, давали понять ей, что время движется, что оно не застыло. Когда паренек с каштановыми волосами вновь вернулся в свою комнату, её стены опять уловили очередные нотки усталости, которые он так умело прятал за своей маской. Скинув с себя сиреневый легкий свитер и бежевые джинсы, он нацепил на себя длинную растянутую кофту и, погасив в помещении свет, нырнул под прохладное одеяло, которое вскоре от теплоты его тела тоже должно было нагреться. Ему понадобилось всего полчаса, чтобы окунуться в сон, и ровно час, чтобы перестать замечать движение вещей вокруг. Стены снова стали разглядывать его ангельские черты лица. Теперь большие глаза были тонкой ниточкой из-за закрытых век. Подул ветер… снова заставляя занавески качаться из стороны в сторону. Приоткрылась дверь. И когда стены этой комнаты успели упустить из виду своим чутким взором главный момент? Высокий парень, на тело которого надеты темные шорты и, кажется, его обычная сиреневая рубашка, проскользнул внутрь комнаты и, осторожно сев на краешек кровати, запустил свою руку в волосы мальчику. Нежно гладя его и перебирая прядки, он слегка привстал, чтобы развернуться и позволить себе залезть на кровать с ногами. Он придвинулся к спящему мальчику, и, кажется, в его действиях комната не заметила ничего страшного и даже на мгновение сочла это за проявление заботы о человеке, который лишился в одночасье всего. Комнате было известно о его потерях… Мужчина, что сейчас обнимает его и еле касается своими губами его закрытых век, сам поведал комнате о его боли. Наверное, случайно. Но и это теперь она знает. Осторожно убрав одеяло, он оставил его у изголовья кровати и, вернувшись к юному телу, продолжил свои ласки. Слегка задрав его длинную кофту, он коснулся своей теплой рукой живота мальчика и провел поглаживающими движениями вдоль него, опускаясь ниже и залезая тонкими длинными пальцами под резинку трусов. Опять же… Комната не знала, что такое любовь… Скорее всего она просто была не знакома с определением однополой любви, и для неё любое проявление нежных чувств было похоже на любовь. Продолжая целовать спящее лицо мальчика, он начал осторожно двигать его рукой в районе паха, стараясь доставить удовольствие то ли ему, то ли себе. А может одновременно и то и другое. Пять минут… каких-то пять минут и веки мальчика дергаются, сон безвозвратно покидает его, а длинные ресницы, дергаясь от ласк, сообщают первоисточнику о том, что его подопечный уже не спит. - Крошка, - склоняясь над ухом, тихо шепчет он. – Пора усвоить ещё одно новое правило этого дома, я надеюсь, ты не будешь возражать, если я продемонстрирую тебе его сегодняшней ночью. Я и так долго ждал, - на его последнем слове мальчик медленно открывает глаза и мутным взором смотрит на своего свежего собеседника, в чьих движениях совершенно не заметно намёка на усталость. - Шаки, прости. Я, кажется, не слышал, что ты мне сказал, ты можешь повторить? - тихо двигаются его тонкие и ровные губы, которые тут же закрываются его собеседником, завлекая в поцелуй. Робкий… Нежный… Не долгий. Комната чувствует, как мальчика одолевает страх, как бешено стучит его сердце. Он, разрывая поцелуй, дергается в сторону и испуганно смотрит на человека по имени Шаки, чьё имя прозвучало в новинку для этих стен. - Что ты делаешь? – шепчет он, переводя своё дыхание. - Лишь знакомлю тебя с ещё одним правилом этого дома – твоей будущей обязанностью, - голос парня становится выше, обретая нотки главенства. - Я не понимаю тебя, - тихо произносит малыш, стараясь вжаться в спинку кровати. - Поймёшь, когда придёт время. Сейчас мои объяснения не дадут тебе ровным счётом ничего, - парень схватил за руку мальчика и, резко дернув на себя, прижал его к себе. – Я лучше продемонстрирую то, чему ты должен будешь научиться, - тихо произносит он прямо в губы и, проводя своей рукой по его лицу, останавливается на подбородке и снова тянется за новой порцией поцелуев. Кажется, на этом должно было всё закончится, но то, что четыре стены увидели дальше, заставило лезть друг на друга выдирая свои волосы. (Если бы только такое было возможно!). Шаки одним четким движением развернул мальчика, не боясь нисколько за его здоровье и сохранность организма, он положил его на живот, плотно прижав сверху своим телом. Сплетя свои руки с его, он прижал их к кровати, полностью обездвиживая юношу. Поцелуи приобрели дерзкий и настойчивый характер. Он кусал его… Больно. Сильно. Свидетельством этому была кровь, которая сочилась из тонких дырочек. Но мальчик… лишь роняя алмазные слезы на подушку, мужественно держался, не проронив ни звука. - Прости. Знаю, что не поймешь и не примешь эту боль. Но придёт время, и она будет двигать тобой, - жарко произносит парень, продолжая яростно кусать его плечи, которые оголяются из-за растянутой футболки. Быстро снимает с себя свою рубашку и, оставляя её на том месте, где покоится одеяло, продолжает освобождать себя и мальчика от оков одежды. - Дикки, - еле слышно произносит он одним движением губ. – Расслабься, так будет меньше боли, - но следующие действия заставляют стены выть и содрогаться от увиденной боли в глазах своего хозяина. Кажется, Шаки, произнося слова защиты и беспокойства, совершенно не хотел делать страдания Дикки меньше. По звериному… Хищно… С какой-то садисткой пристрастностью, облизав свои два длинных пальца, он резко приподнял мальчика за талию и приставил их к плотно сжатому колечку мышц, которое, кажется, совершенно не предназначалось для подобных действий. Ведь после того, как первый палец резко и без каких-либо смятений вошёл в мальчика, его глаза снова дернулись, и из них покапали новой волной хрустальные бусинки. За первым пальцем и за теми рваными движениями, что производила рука Шаки, последовал второй, и Дикки, опустив голову на подушку и сжав изо всех сил кулаки, продолжал тихо постанывать от боли, которую ему доставляли. - Почти готов, но если я не сделаю всё до конца… Букет твоих ощущений не будет полон, - быстро вынув свои пальцы из мальчика, он снова нацепил на своё лицо хладнокровие, которое, как показалось комнате, вопреки всему, ему шло! Подставив к не до конца растянутому колечку мышц свою набухшую плоть, он начал входить в него. Толкаясь. Сильно. Рвано. Быстро. Принося телу Дикки колкую боль, от которой он вот-вот был готов задохнуться. Резко дернув его тело на себя, он обхватил его за талию, плотно прижав к себе и покрывая его тело поцелуями, которые сопровождались укусами, стал снова быстро и часто двигаться. Боль… Которая пронзала тело малыша… Казалось, сама эта царица отражалась на стенах, заставляя её биться в истерике и порывах ярости. Хотелось кричать «Отпусти его! Не трогай!», но разве вещи это умеют? Нет! Всё, что происходило дальше… Всё, что было потом… Комната помнит… И каждый раз, когда дверь открывается ночью, судорожно вздрагивает от ожидания новых мучений.