От тебя никуда не деться.

Это так безумно глупо и нереально, что я начинаю сомневаться в здравости своего рассудка. Я всю жизнь был трусом, и, на самом деле, не изменюсь никогда. Эй, смелая и умная Грейнджер, считаешь ли ты сейчас, что превосходишь меня? Или же это всегда было для тебя абсолютно естественно и правильно? И ты, сложив руки на груди, закатываешь глаза и говоришь о том, какой же я недоразвитый. На самом деле, мне плевать, что ты обо мне думаешь. Человек, которой всю свою жизнь считал грязнокровок и магглов грязью, никогда не сможет измениться. Конечно, он может сделать пару исключений и свято верить в то, что он стал другим – таким, каким должны быть те, кто на стороне добра. Грейнджер, я никогда не был и не буду на твоей стороне. И вторым сортом тебя считать не перестану. Но я не могу не признать, что в тебе что-то есть. То самое, что заставляет невежд думать, что они теперь полностью на стороне героев, на стороне магглолюбцев, но я не могу так обманываться. Нет, Грейнджер, если бы ты была хотя бы из самой забытой и забитой волшебной семьи, то ты была бы действительно лучше всех, а судьба сыграла с тобой злую шутку, когда ты родилась в семье магглов. Однажды я сказал тебе что-то такое, а ты в ответ пригрозила снова врезать мне в нос. Теперь-то я могу залечить его прямо на месте, но дело вовсе не в этом, правда? Потому что каждый раз, когда я тебя вижу на очередном коридоре министерства, ты отворачиваешься. Я для тебя стал олицетворением той самой страшной жизни, которую ты вела вместо последнего учебного года, я свидетель того, как тебя пытала Беллатриса Лейстрендж, я изучал тебя все эти годы со стороны, а оттуда, как известно, видно лучше. Ты отворачиваешься, потому что боишься того, что однажды я тебе все это напомню. Выплюну в лицо все то, что я помнил на протяжении стольких лет, такой нехороший местный недо-Пожиратель смерти, который терроризирует только тебя. Нет, Грейнджер, ты ошибаешься, я этого не сделаю. Я не прочь был бы снова над тобой поиздеваться, но это уже неинтересно, прошли те времена, когда я готов был чуть ли не ловить тебя в коридорах и говорить гадость за гадостью, смотря, как ты бесишься и ничего не можешь сделать, просто из-за того, что ты такая правильная. Это раздражало даже близких тебе людей, я действительно до сих пор не понимаю Поттера и Уизли, которые терпели это с самого первого курса. Это один из тех вопросов, на которые я не найду ответа. Если бы кто-то из знающих меня и тебя людей узнал, что я осторожно следил за тобой эти годы, он посчитал бы, что это шутка. Я бы и сам посмеялся, если бы мог. Грейнджер, я действительно не понимаю, что заставляет меня это делать. Правда. Это как дурацкая привычка, от которой ну никак не отвязаться. Узнавать, что у тебя все по-прежнему хорошо на работе (кто бы мог сомневаться), что Уизли сделал тебе предложение, что ты смогла протолкнуть свой новый несомненно важный и нужный законопроект и так далее до бесконечности. Я убил на это половину своей жизни и уже думаю остановиться. Даже пытался. Не смог. Однажды мы столкнулись с тобой в зале суда. Я даже не помню, почему именно я туда пришел, помню, что сидели мы рядом, судили какого-то совсем юного парня, чуть младше, чем мы с тобой, а ты нервничала все это время. Несколько раз опрокинула чернильницу, хотя почти ничего не писала. Стучала ногой. Теребила край мантии. К твоему нахождению поблизости я относился абсолютно равнодушно, мне было действительно все равно, пока я не вспомнил все свои мысли на этот счет. Я не помешан на тебе. У меня совершенно отдельная от тебя жизнь, которой нет для тебя места. Ты существуешь лишь в моей голове, в тех мыслях о прошлом, которые посещают иногда меня в минуты одиночества. Мы с тобой слишком серьезно относимся к прошлому. Ты до сих пор шарахаешься от меня, готова плюнуть в лицо Захария Смиту, который работает в соседней от тебя комнате, все так же носишься с домовиками, хотя, видно, что уже перегорела, и так же цепляешься за Уизли, который вовсе не твой уровень. А я все еще живу в старом доме, не в силах его бросить или хотя бы как-то по-другому его переделать, пытаюсь выделываться перед Паркинсон, наплевав на то, что жалко при этом выгляжу, слежу за тобой и считаю всю вашу троицу своими врагами. Я даже поделать с собой ничего не могу, когда выискиваю взглядом в толпе бешеную копну волос: наверное, надо тебе подарить расческу на рождество. В тебе нет ничего, что могло бы привлекать меня, как мужчину. Но ты олицетворение моего прошлого, от которого я не могу отказаться. Мы видели так много друг о друге, что сразу забыть это не получится. Но я надеюсь, что однажды я пройду мимо тебя, не оглянувшись, а ты не будешь нервничать, оказавшись рядом со мной в лифте. Но пока, лежа в одиночестве и безделии на кровати в своей комнате в старинном фамильном особняке, я буду чувствовать непонятную тоску по прошлому и по тебе в частности. Потому что ты и есть прошлое. Тебя нет в настоящем, не будет в будущем, но все-таки в гостиную, где тебя пытали, я пытаюсь заходить как можно реже. Потому что еще не отпустило. И я буду выискивать тебя взглядом в коридорах, убеждаться, что ты жива и вполне счастлива, и идти дальше, снова прощая себе эту небольшую слабость. Сегодня я шел по коридору и почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернулся, а там ты, Грейнджер, с огромной папкой документов, взъерошенная и настороженная. Я кивнул тебе и пошел дальше. Когда я посмотрю на тебя и ничего не почувствую, то я пойму, что наконец распрощался с прошлым. Советую тебя тоже об этом задуматься, а то достало, что храбрая всезнайка Грейнджер рядом со мной трясется, как последний трус.