Теряя, обретаешь

Луи казалось, что он бредит. Иначе как еще объяснить то, что сказанное Гарри просто отказывалось укладываться у него в голове. До Луи долетали только бессвязные обрывки скучных и избитых фраз вроде "нам надо расстаться", "ты не виноват", "я нашел другого". Юноша даже помотал головой, пытаясь прогнать этот странный звуковой морок. Он ту же услышал как со стороны хруст в шейных позвонках и подумал о том, что пропустил последний сеанс массажа у Кайли. Луи думал о чем-то постороннем, потому что он не верил Гарри. Не верил в то, что говорит Гарри. Потому что есть объективно существующая реальность, в которой Гарри просто не мог говорить подобные вещи. Стайлс заметил остекленевший взгляд парня и сбившееся дыхание. Ругнушись про себя, он протянул руки к Луи, сжал его плечи - Луи зажмурился от такого знакомого ощущения рук Гарри на его плечах - и резко встряхнул. Голова Луи резко дернулась, откинувшись назад, и по глазам Гарри ударил отблеск яркого солнца в волосах цвета карамели. Медленно, очень медленно Луи поднял голову и посмотрел прямо в горящую зелень глаз Гарри. Они горели изнутри ярким светом, словно фосфорицированные, и Луи в тот момент подумал, что эти глаза уже давно так на него не смотрели. И даже сейчас это был не совсем тот взгляд: в них было не желание и не страсть, они горели ожиданием. От Луи ждали реакции, реакции, как от гребаной собаки Павлова. Луи моргнул, на тысячную долю секунды отгородившись от Гарри закрытыми веками. Новый взмах ресниц словно посыл импульса к его мозгу, заставляет последний работать и перерабатывать получаемую вот уже на протяжении последних десяти минут информацию. Осознание пришло к Луи вместе с расширившимися зрачками глаз цвета небесной лазури и враз вспотевшими ладонями. Вдох. Спокойный и ровный, будто вдохнул чистый огонь, и вот уже пламя бежит по гортани, опаляет глотку, рвется за грудину и оттуда - в легкие. И жжет, и жжет, мешает говорить, и снова жжет... - Луи, прошу, не заставляй меня повторять, - жалобно просит Гарри, смотря на Луи своими невозможными изумрудными глазами. Повторить? У Луи приподнимаются брови. Он обескуражен. Повторить? Да он издевается. - Нет, повторять не нужно. Я... я понял, - голос вырывается через прожженную гортань на удивление ровный и лишь совсем чуть-чуть хриплый, словно припорошенный пеплом. А Гарри стоит, удивленный и немного выбитый из колеи, не отпускает плечи Луи. Окончательное осознание наваливается неподъемным грузом, и Томлинсону кажется, что он ослеп. Он уже не видел перед собой Гарри, он вообще ничего перед собой не видел, только свет и очертания силуэтов, как через толстое матовое стекло. Луи дернулся в сторону, почувствовав, что давление рук Гарри ушло. Томлинсон кивнул и, развернувшись на пятках, бездумно пошел по коридору их с Гарри общей квартиры на просторную застекленную лоджию, залитую солнечным светом. Он продвигался на ощупь, целиком полагаясь на свои ощущения. Он ничего не видел, ничего не чувствовал, а силы отказали ему. Он опустился в плетеное кресло и откинул голову на спинку, прикрыв глаза. Но свет продолжал бить даже через закрытые веки, отзываясь набатом в висках. Гарри кинулся вслед за Луи, остановившись на пороге двери, ведущей на лоджию. Стайлс больным взглядом смотрел на дорогого ему человека, которому он так не хотел причинять боль. Но и обманывать его и обманываться сам он больше не мог и не хотел. Это было бы нечестно по отношению к Луи. А Луи почувствовал, как его тело начала сотрясать мелкая дрожь, его зубы застучали, словно от холода, и он невольно обхватил руками себя за плечи, пытаясь унять дрожь, но у него не получалось. Гарри сделал шаг навстречу Луи и заметил, как того трясет. Стайлс тут же бросился к нему и обхватил его плечи, заключая в свои объятия, почувствовав, как дрожь стихает. В ту же секунду Луи захотелось умереть, потому что он знал, что вот так, как сейчас, больше не будет никогда. Это прощальное объятие, это прощальный поцелуй в висок, это прощальный шепот ему в шею. И от этого хотелось кричать. Луи Томлинсон редко плакал в своей жизни, но сейчас ему отчаянно захотелось заплакать, но он не мог, и его глаза были болезненно сухими и горячими. Гарри стало невыносимо плохо, когда он сейчас видел такого Луи. Он понимал, что в этом только его вина, и от этого было тошно. Когда Луи снова заговорил, слова вырывались из его горла с неохотой, словно не желая разрывать плотную ткань тишины, окутавшей лоджию: - Не надо, Гарри. Иди, не надо, - в подтверждение своих слов парень помотал головой из стороны в сторону, с неохотой высвобождаясь из кольца рук. Стайлс с болью кинул еще один взгляд на Луи, кивнул сам себе и поднялся на ноги. Поколебавшись пару мгновений, он развернулся на каблуках и вышел из комнаты и из жизни Луи. Луи просидел в кресле около часа, бездумно смотря в никуда. В его голове не было ни одной не то что бы дельной, даже связной мысли. И только одно он понимал: Гарри ушел. Ушел навсегда. Ушел и даже не попытался что-то исправить, или что-то спросить у Луи. Рука Томлинсона непроизвольно потянулась к мобильному, лежащему на столике около кресла. Не смотря на дисплей, парень нажал два раза на зеленую кнопку вызова, и вскоре из трубки послышались гудки. А потом на другой стороне провода раздалось такое родное и знакомое: "Зэп-зэп, Лу!". И на губах шатена невольно появилась мягкая улыбка. А губы прошептали в трубку только одно слово: "Приезжай". И в этом "приезжай" было столько всего и сразу, что уже через пятнадцать минут человек, с которым говорил Луи, стоит на пороге его квартиры. Шатен сразу же натыкается на обеспокоенный взгляд теплых карих глаз в обрамлении длинных загнутых ресниц. Брови сведены к переносице, высокие скулы напряжены, губы сжаты в тонкую полоску, а его смуглая кожа была непривычно бледной. Томлинсон облокотился плечом о дверной косяк, позволив улыбке на короткий миг осветить свое лицо. Зейн Малик. Самый близкий Луи человек, самый дорогой друг. Луи притянул Зейна за ворот его кожной куртки и, не дожидаясь вопросов, обнял его. Луи был гораздо ниже ростом, чем Зейн, и сейчас голова Луи покоилась у Зейна на груди, даже не доставая до плеча. Малик захлопнул входную дверь ногой и обхватил Луи руками, утыкаясь носом в его затылок. Блестящие шелковистые волосы цвета карамели пахли родным и таким знакомым запахом дерева после дождя. Сам же Луи казался еще более крошечным и тонким. Он заметно похудел за последние месяцы, сбавив в весе почти пять килограмм, что сильно беспокоило Зейна. И сейчас, когда он сжимал в объятиях это хрупкое тело, ему казалось, что он сходит с ума от навалившихся разом ощущений. Близость с Луи всегда опьяняла, дарила ощущение полета и заставляла еще крепче сжимать парня в своих руках. Но тут Зейн почувствовал, как его рубашка, в том месте, где покоилась голова Луи, стала влажной. Сердце Малика сжалось, и он забыл на несколько секунд, как дышать. В груди образовалась черная звенящая пустота, а сердце забилось быстрее. Не может быть, Луи никогда не плакал. Никогда. Из всех пятерых ребят в группе именно Луи был самым страшим по возрасту, старше самого Зейна на год, и всегда был негласным лидером. С Луи редко спорили, с его мнением считались, именно его позиция по тому или иному вопросу зачастую оказывалась решающей. Хотя на публику Луи играл иначе, создав себе амплуа беззаботного шутника и проказника, беспечного и чересчур заносчивого. Мало кто знал, каким был настоящий Луи: уверенным, заботливым, любящим и твердым, который готов был постоять за любого из ребят, искренне считающих его своим братом. А Луи сам часто любил шутить по этому поводу, говоря, что к четырем сестрам у него прибавилось сразу четыре брата. Но потом Луи начал встречаться с Гарри, и в тот день, когда они объявили об этом ребятам, сердце Зейна раскололось пополам и продолжило дробиться на маленькие кусочки каждый раз, когда он смотрел на счастливых Гарри и Луи. У них были идеальные отношения, как и полагается любой идеальной паре: они проводили все время вместе ("Зей, прости, просто Гарри устроил романтический ужин", "Приятель, я бы с радостью, но Гарри приготовил сюрприз"), они делали парные татуировки ("Хей, бро, как тебе эта надпись?", "Зей,смотри, по-моему эта лента в виде знака вечности просто очумительна!"), они преодолевали многие испытания ("Плохиш, я вообще не понимаю, что менеджменту от нас нужно? Зачем мне встречаться с Элеонор? Гарри злится!","Друг, Гарри столько общается с этим идиотом Гримшоу, как ты думаешь?.."), они мечтали ("Зет, Гарри сказал, что мы однажды поженимся, дурак он!.. Люблю его", "Зей, Гарри хочет все сказать Модесту по поводу Элеонор, а может?..")... Все, что касалось их пары, было просто неземным и совершенным, и как бы Зейн не радовался за своего Томмо, он ревновал. Болезненно, низко, ненужно и неуместно ревновал. Потому что Луи был больше не его, он всецело принадлежал Гарри, а Зейну доставались лишь жалкие остатки Луи, его внимания, его заботы, его любви. Зейну хотелось большего, но он был не вправе требовать этого от своего друга, потому что он видел, каким был Луи рядом с Гарри, и поэтому он не хотел ничего менять и довольствовался тем, что у него было. А было у него все равно многое: он был самым близким человеком для Луи после Гарри, он проводил с Луи больше всего времени, даже больше, чем тот проводил с Гарри, в конце-концов он знал о Луи больше, чем тот о себе знал сам. Он не то, что понимал Луи с полуслова и полувзгляда, он предугадывал каждое его слово и каждый его взгляд. А Луи умеет это ценить, отдавая Зейну многое взамен. И Зейн не мог бы быть более счастливым даже при всем желании. А сейчас, чувствуя слезы друга на своей рубашке и сжимая его в своих руках, он чувствовал, что произошло что-то серьезное. Он даже боялся себе представить, что именно: что-то с семьей? или с Гарри? или с ребятами? или с менеджерами? Зейн осторожно гладил Луи по голове, и в этот момент Томлинсон поднял на него свои глаза. Зейн перестал дышать, увидев взгляд, которым на него смотрел этот юноша. Голубые глаза цвета прозрачного синего льда от слез сверкали, ресницы слиплись и от слез сделались еще более черными. А в самих глазах плескались горе вперемешку с отчаяньем и бескрайней болью. Кто же мог так его расстроить? - Гарри... - голос Луи был хриплым и низким, а когда парень произнес это слово, Зейн все сразу понял, это имя как спусковой крючок, как взмах флага на финише. - Он... мы расстались. Он... ушел. Зей, он просто ушел... - бессвязно говорил Луи, пальцами крепко вцепившись в куртку Зейна и смотря на него умоляющим взглядом. - Гарри... Гарри... Это имя словно насквозь пробивало тело Луи пулями, дробило его кости, вбивало гвозди в мышцы, загоняло расколенные иглы ему под кожу. И с каждым новым "Гарри" Луи отстранялся от Зейна. А потом он закрыл лицо руками и упал перед Маликом на колени, продолжая беззвучно плакать. А внутри Зейна тем временем клокотала буря, готовая вырваться наружу. Волны гнева разбивались о скалы разума, потоки злости разливались по всему его телу, врываясь в артерии, леденя кровь и одновременно заставляя ее бурлить холодной яростью. Лицо его исказилось: в сузившихся глазах мелькнуло что-то хищное, губы сложились в звериный оскал, а сквозь стиснутые зубы вырвался звериный рык. И тут же Зейн присел рядом с Луи, прижав его к своей груди и шепча ему на ухо какие-то глупости. Он прижимал Луи к себе все ближе и ближе, словно пытаясь впитать его боль, чтобы этому красивому молодому человеку стало хоть на капельку легче и лучше. Теперь он был уверен, что сможет принять в себя боль Луи, ведь причина боли самого Зейна исчезла. Гарри Стайлс. Его теперь больше не было в жизни Луи. И Малику было стыдно признаться, но таким счастливым он не чувствовал себя давно, с его плеч словно сбросили груз, долгое время тянувший его к земле. Остались только опасения по поводу состояния его Томмо, но Зейн был уверен, что это все мелочи и что все у них будет хорошо. Это он и шептал Луи, что у них все будет хорошо. А Луи крепче держался за Зейна и кивал. *** - Ведь все наверное к этому и шло. Смешно, да? Все эти ссоры в последние полгода, мы заметно отдалились, но я не верил, Зей. До сих пор не понимаю, как он так смог? Я бы так не смог. Я трус, похоже. Они сидели в гостиной на диване. Точнее, сидел из них двоих Зейн, а Луи лежал, устроив голову у него на коленях. Слезы окончательно высохли, вместо них из Луи беспрерывным потоком лились слова. Он проговаривал все, что было у него в голове, давая волю чувствам и эмоциям. Зейн мягкими плавными движениями перебирал волосы друга, пропуская шелковистые пряди сквозь пальцы, смотрел теплым взглядом в эти поразительные глаза, которые сейчас казались ярко-синими и горели сапфирами на точеном загорелом лице. Зейн любил все в Луи. Любил тонкость и плавность изгибов его тела, любил его волосы, вечно находящиеся в состоянии художественного беспорядка, любил его невероятные глаза в обрамлении ресниц, любил его брови, дугами возвышающиеся над глазами, любил его высокий гладкий лоб, любил его тонкий аккуратный нос и точеные скулы, любил его красиво очерченные губы. И весь он напоминал собой ваяние талантливого скульптора. Каждая черточка его лица словно была высечена из камня, поражала своей резкостью и стремительностью линий. Зейн вдыхал знакомый запах самого дорогого ему человека, ощущал горячее дыхание у себя на животе, вслушивался в приятный мелодичный голос Луи и не понимал. Не понимал, как человек с сердцем и душой мог такое сделать с Луи. Мог вот так запросто стереть улыбку с этого лица, мог убрать смех из этого голоса и заставить исчезнуть волшебные шаловливые искорки из этих глаз. Как Гарри смог? - Нам всегда говорили, что мы обречены быть вместе. И начиная с Х-фактора мы жили согласно этой фразе. Любили, мечтали, стремились достичь новых вершин вместе. Мы дали клятву друг другу быть вместе всегда, мы обещали друг другу преодолеть все трудности и испытания, жить свободно... Мы хотели даже пожениться, Зей. Мы выбирали дом. Наш дом. Мы только несколько дней назад сидели на этом диване и спорили о цвете обоев в фойе. Дьявол, Зейн, мы хотели создать семью. Почему все так получилось? Почему мы не смогли? В этом не может быть виноват только Гарри. В этом есть и моя вина. Я что-то делал не так и не замечал этого. Я что-то делал для него и не замечал, что ему это больше не нужно. Я делал и делал и проваливался каждый гребаный раз. Черт, я даже не понял, что у него появился кто-то другой, и что этот другой Ник-гребаный-Гримшоу. За что он так так со мной? Что я сделал не так? Сердце Зейна сжалось, каждое новое слово Луи жестко било его по щекам, по рукам, по всему телу, как если бы он сам был виновником этой ситуации. Тут Малик заметил, как Луи приподнялся на локтях и сменил свою позу, сев прямо напротив Зейна и уставился на него совершенно невыносимым взглядом. Зейн прикрыл глаза, чтобы не видеть такого Луи. Потому что он боялся не сдержаться. Потому что если с обычным дурачливым и смешливым Лу-Лу он умел себя контролировать, то вот с таким новым беззащитным и убитым Луи он себя контролировать не умел. Он долго привыкал к тому Лу-Лу, за смехом и шутками пряча свои собственные слезы и боль. И все ради того, чтобы быть рядом со своим Луи. Ради одной его улыбки и дружеского объятия он готов вытерпеть многое: его поцелуи с Гарри, его бесчисленные "люблю", адресованные Гарри, его нехватку времени из-за того, что ему нужно было побыть с Гарри. Это была жгучая ревность, но ревность далеко не дружеская. Зейн Малик полюбил Луи с их самой первой встречи. С первого взгляда, улыбки и жеста Луи Томлинсон его очаровал, с невероятной легкостью захватив его мысли и сердце и не отпуская ни на миг. Луи стал для Зейна солнцем. И Зейн тянулся к своему солнцу, совершенно не боясь сгореть, ведь Луи никогда не мог причинить Зейну боль. Он грел его в своих лучах, и Зейн чувствовал себя самым счастливым человеком на планете. Он по-настоящему улыбался, только встретившись со взглядом Луи, он искренне смеялся только вместе с Луи над их общими шутками, он радовался от всего сердца только, если Луи радовался сам. Зейн жил, в полном смысле этого слова, только если рядом был Луи, его солнечный мальчик. Тут слух Малика зацепился за последнюю фразу Луи "Что я сделал не так?", и Зейн резко раскрыл глаза и кинул горячий взгляд на Луи, захотев ему сказать все и сразу: что он ни в чем не виноват, что он самый замечательный из всех людей, что он любим и не одинок. И вот Зейн смотрел на этого нового Луи, такого беззащитного и уязвимого, и чувствовал, что впервые за четыре года он может не вытерпеть, не справиться сам с собой. Он смотрел в эти глаза, и это были глаза человека брошенного, человека разбитого и глубоко несчастного, и Зейн понял, что пропал. Он просто не мог, даже если бы он сейчас постарался, он не нашел бы сейчас нужных слов. Он вообще был не способен сейчас говорить. Вместо этого Зейн внимательно посмотрел ему в глаза и, притянув Луи к себе, прижался своими губами к его губам в немного нервном и неуверенном поцелуе. Он боялся не получить ответ, но уже в следующий миг он почувствовал, как губы Луи медленно шевельнулись. Зейн с каждым новым движением губ приобретал всю большую уверенность, и вот уже карие глаза смотрят настойчивым взглядом в закрытые глаза Луи, а его рука ложится ему на спину, притягивая Луи ближе к себе. Луи отвечал поначалу робко, осторожно, словно не веря в происходящее, но не ответить на поцелуй он не мог. Потому что это Зейн. И Зейн никогда не сделает ему ничего плохого, никогда не причинит вреда. И эта мысль заставила Луи крепче вжаться в тело Зейна и отвечать на поначалу робкий и нежный поцелуй со всей страстью. Луи отстранился первым, смотря на Зейна. Зейн ожидал увидеть там многое: ненависть, ярость, обиду, боль, - но не то, что он там увидел. Там была любовь и нежность. И благодарность. Зейн хотел что-то сказать, но Луи прервал его, приложив свой палец к его губам и ослепительно улыбнувшись так, как только он умел: освещая все вокруг, заставляя Зейна улыбаться так же ярко и открыто, вселяя в них чувство радости и легкости, а еще - надежды. *** Гарри нервничал. Он в очередной раз провел рукой по идеально уложенным волосам, в сотый раз одернул края новой футболки и поправил лацканы замшевого пиджака. Тяжело сглотнув и бросив еще один взгляд на напольные часы у входа в ресторан, он начал постукивать пальцами по столу - сбывались его худшие опасение. Луи не пришел. Ну, или он опаздывает вот уже на сорок минут. Это была их первая встреча после разрыва. Первая встреча и первый их разговор за последние две с лишним недели. Если честно, Гарри вообще не хотел бы его сейчас видеть. Просто он боялся, боялся увидеть сломленного и разбитого Луи, потому что чувство вины его только недавно отпустило, и он не мазохист желать его возвращения. Ник не понимал, зачем это нужно Гарри, Гарри и сам не понимал,но ребята достали его звонками. Лиам угрожал выбить из него всю дурь и тупость, хотя он сомневается, что это удастся сделать быстро, так как, по мнению Лиама, этого добра у Гарри оказалось навалом. Ниал взывал к его совести, умоляя "быть человеком" и обо всем обстоятельно поговорить с Луи. Звонил Пол, их охранник, и сказал Гарри, что он не может дозвониться до Луи, и что если с его "пикси" что-то случится, то Гарри солнышком в зените светят отбитые почки, фингалы и другие травмы. Это еще хорошо, что у их группы сейчас что-то вроде хиатуса, и его не допекают звонками менеджеры. Не звонил ему разве что только Зейн, и это Гарри казалось наиболее странным - как-никак, а все-таки лучший друг Луи. Гарри глубоко вздохнул и, повертев в руках телефон, мельком глянув на время, решил идти домой. Похоже он его и не дождется, так что... Гарри уже встал, чтобы уйти, но тут он краем глаза уловил движение прямо перед ним. Стайлс поднял голову и замер. Луи. Он что-то ему быстро говорил, но Гарри не слышал. Выглядел парень просто роскошно. На нем был новый костюм темно-синего цвета и рубашка такого же цвета в мелкую белую крапинку, застегнутая на все пуговицы, которую выгодно подчеркивали ремень цвета красного дерева и мокасины того же оттенка. Гарри перевел взгляд на его лицо и отметил, что Луи постригся. Волосы были стильно уложены и зачесаны назад, но длина их стала заметно короче. Он был тщательно выбрит, кожа казалась необычно нежной и гладкой на вид, на губах играла лучистая улыбка, обнажающая белоснежные зубы, но больше всего Гарри поразили его глаза: они сверкали яркими сапфирами, переливались перламутром в тусклом свете ламп и торшеров. Они горели жизнью и счастьем. Гарри повалился на стул, ошеломленный. К такому он был не готов. - Гарри, ты меня вообще слушаешь? - обеспокоенно проговорил Луи, рука которого в привычном жесте коснулась лица Стайлса. Прикосновение обожгло Гарри и ввело в окончательный ступор. А Луи продолжил: - Извини, что опоздал. В Сити была совершенно жуткая пробка, думал, простою там до второго пришествия. Долго ждал? - Н-нет, - пробормотал Гарри, в оцепенении наблюдая за тем, как Луи опускается в кресло, кладет руки перед собой и смотрит на него любопытным взглядом. В этот момент к их столику подошел официант и принял небольшой заказ. Дождавшись, когда официант уйдет, Луи начал разговор. - Так о чем ты хотел со мной поговорить? - напомнил ему Луи. Гарри прокашлялся, снова одернув край футболки. Да, он определенно ожидал совсем другого. И осознание этого заставило злость и беспомощность подняться в нем и выплеснуться наружу. - Отлично выглядишь, Бу, - с прищуром произнес Гарри, удовлетворенно заметив, как при кличке Луи чуть дернулся. - Гарри, спасибо, но я прошу больше не называть меня так. Это только для семьи, - в голосе отчетливо зазвучал металл, а аквамариновые глаза потемнели и сузились. Мысль, пришедшая в голову Гарри в этот момент, заставила его вздрогнуть: "Зачем я тебя бросил, Бу?" - Я больше не семья? Даже если мы больше не встречаемся, это не значит, что мы больше не друзья. Собственно, об этом я и хотел поговорить, - Гарри вновь посмотрел на Луи сверху вниз и облизнул пересохшие губы. - Ну так говори, - Луи повел плечами и покривил губы, показав свое полное безразличие и специально никак не комментируя слова Гарри про семью. - Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Не считай меня монстром, да, я беспокоюсь о тебе. Я, по правде говоря, думал, ты места себе не находишь, а ты... - Гарри замолчал, кинув на Луи красноречивый взгляд. Стайлс неплохо разбирался в людях, а в Луи он разбирался вообще отлично. Он надеялся своей последней фразой пробудить в Луи его вспыльчивость. Он же как спичка, вспыхивает на раз-два. И тогда Гарри сможет снова чувствовать себя спокойно, когда Луи наконец скинет эту чертову маску счастливого беззаботного парня. Он не должен быть таким. Таким, словно все, что у них было с Гарри, совсем ничего не значит. - А я? - вскинул бровь Луи. - А я что, Гарри? Не оправдал твоих ожиданий? Хотел от меня истерику, слезы и мольбу о твоем возвращении? Этого не будет. Стайлс почувствовал, как у него заходили желваки под кожей, как окаменели скулы, как гнев готов был вырваться из груди обидными словами. Руки его сжались в кулаки, и кулаки в следующий миг резко опустились на стол, приковывая к столику внимание других посетителей ресторана. Луи в изумлении приподнял и вторую бровь, когда зеленоглазый парень вновь заговорил: - Да, черт дери, да! Я ожидал от тебя нормальной, естественной реакции на разрыв, как у всех людей, какой она была у меня в конце-концов! А тут приходишь ты, весь сияющий и жизнерадостный. Ведь прошло только две недели... - Прошло восемнадцать дней, - сухо поправил его Луи. И последующие невысказанные слова Гарри разбились об эту фразу. Она значила слишком многое. и слишком многое в ней прозвучало. Значит, Луи все же больно, и он просто носит маску. Или ему было больно, но тогда почему?.. - Почему, наверное хочешь спросить ты? - безошибочно угадал мысли Гарри Луи. - Ты не поверишь, что может сотворить присутствие рядом надежного человека. Этот человек мне помог не упасть, он мне протянул руку в нужный момент, и я ее с радостью принял. Гарри сжал зубы, со свистом втянув в себя воздух, ноздри его раздувались от гнева, а в зеленых изумрудах полыхнуло пламя. Последовал новый удар ладонью по столу и резкое: - Он?! Луи на секунду застыл, не поняв такой бурной и совершенно неадекватной реакции, а потом пораженно откинулся на спинку стула. Он просто не верил своим ушам. Это что, ревность? Или может быть, нежелание отпустить? - А какая, собственно, разница? Вопрос - проще некуда. Но порой именно на самые элементарные вопросы мы и не можем найти ответ. Не мог найти нужного ответа и Гарри Стайлс. В самом деле, какая разница? Его спас на некоторое время внезапно появившийся официант с заказом: черный чай с бергамотом и черный кофе без сахара. Гарри пил только чай, а Луи предпочитал как раз кофе. Томлинсон, который ждал ответа, даже не заметил фарфоровой чашки с дымящимся напитком прямо перед собой. А Гарри, немного поразмыслив, медленно проговорил: - Разница есть. Луи, поверь, я беспокоюсь о тебе. И я говорю не красного словца ради, я переживаю. И если ты так быстро кинулся с головой в новые отношения, это не есть нормально... Губы Луи дернулись и он моментально вскочил на ноги: - Это уже слишком! Я сюда не лекции пришел слушать. Так что сделай одолжение, избавь меня от своих нотаций. В противном случае я просто уйду, - Луи говорил четко и размеренно, выделяя каждое слово. Его глаза стали непроницаемы, а губы сложились в привычную благожелательную улыбку. И только голос, слишком взвешенный, холодный и настойчивый для Луи, выдавал его неспокойное состояние. Гарри судорожно сцепил руки в замок и кивнул: - Да, да... Черт, прости меня. Я сам не знаю, что на меня нашло, - он затравленно посмотрел на Луи, и тот под этим взглядом снова сел на стул. - Просто ты такой...такой красивый, и ты совсем не такой, каким я ожидал тебя увидеть. Я приревновал, это глупо, я знаю. Но ничего не могу с собой поделать, когда ты вот такой сидишь рядом, а я не могу ничего... Я шел сюда узнать, как ты. А вместо этого я сижу сейчас перед тобой и понимаю, что ошибался. Ошибся. Очень сильно ошибся, Лу. На глазах Гарри заблестели слезы, и он раздраженно провел руками по лицу, стараясь не дать выход не нужным сейчас эмоциям. Он схватил чашку с чаем и выпил полчашки одним глотком, в конце сильно закашлявшись. Луи одним движением вырвал у него чашку из рук и салфеткой вытер мокрые дорожки на подбородке, а потом он просто взял руки Гарри в свои в дружеском, успокаивающем жесте и замер, и смотрел на Гарри своими добрыми светящимися глазами, а на губах его играла отрешенная, учтиво-холодная улыбка. И Гарри отчаянно захотелось умереть. *** Когда они вновь собрались все впятером спустя две недели для записи нового альбома, отношения их были почти прежними. Они шутили, смеялись, сглаживали острые углы. Все было так же, но уже ничего не было как прежде. Луи с Гарри рассудительно решили держаться друг от друга на расстоянии, и свести общение к минимуму, при этом сохранив приятельские отношения. Их постепенно растущая дистанция между друг другом заставляла их начать жить новой жизнью, а окружающим помогала свободнее дышать в их присутствии. Парням уже не нужно было обмениваться понимающими взглядами и успокаивающими улыбками, в надежде скрасить напряженность ситуации. За это они были благодарны Гарри и Луи. А Гарри и Луи в свою очередь перестали быть эгоистами, создавая центр напряжения вокруг себя. Гарри часто стал приводить Ника в их студию, стал уделять ему больше времени, но и невооруженным взглядом можно было заметить некую напряженность в их отношениях. Сложно сказать, в чем именно было дело. Скорее всего, на то было сразу несколько причин. И первой из них конечно же была не прошедшая до конца любовь Гарри к Луи. Ник, как более старший и опытный, все это прекрасно подмечал. И это его бесило, злило, раздражало, заставляло цепляться к Луи по пустякам, подкалывая по поводу и без, заставляя отвечать на выпады так же язвительно. Это доходило до смешного. До нелицеприятных замечаний Ника по поводу стиля одежды, образа жизни, внешности Луи в прямом эфире на радио, где работал Ник. До твиттерных войн, за которыми наблюдали миллионы подписчиков. До оскорбления друг друга на различных светских мероприятиях и просто частных вечеринках. И все это каждый раз заканчивалось ничем, а еще тем, что каждый раз Зейн открыто вступался за Луи, а Гарри задумчиво молчал, наблюдая со стороны. И это распаляло Ника еще больше, провоцируя его на новые поступки, о которых сам он потом часто жалел. Ник напоминал раненого зверя, ему было едва ли не физически больно. И Гарри это видел. И старался что-то сделать, но то ли усилий прилагал немного, то ли просто не хотел нужного количества усилий прилагать. Однако отношения их по-прежнему были сильны и стабильны, но в них сменился фундамент: со страсти и желания - на доказывание всем, что их отношения стабильны и сильны и в них море страсти и океан желания. Парни из группы также не могли не заметить разительную перемену в отношениях Зейна и Луи. И вроде бы ничего не изменилось, только все приобрело совершенно новые, необычные оттенки. Они буквально не расставались, все время проводя вместе. Как и всегда, вот только теперь, когда они были вместе, они словно отдалялись ото всех остальных и существовали только друг для друга, растворялись один в другом, смешивали сами себя, отдавали сами себя друг другу без остатка. Они все время шутили и смеялись над только им двоим понятными шутками. Как обычно, вот только изменилась сама тональность шуток, которая плавно перешла из мажора в минор и вскоре совсем смолкла, исчезла - им не нужны были больше слова, они улыбались друг другу глазами, не утруждая себя излишней мимикой, они смеялись без звука, смех в них звучал внутри. Они всегда были рядом. Как обычно, вот только "рядом" превратилось в "близко", даже в слишком близко для обычных друзей: все эти мелкие жесты и многочисленные касания, порывистые объятия и сама необходимость, потребность быть физически близко выдавали их с головой. А потом однажды Зейн написал для Луи песню и спел ее в присутствии всех ребят, ничуть не стесняясь заявлять о своих чувствах, и смотрел он в тот момент только на Луи. А Луи сидел напротив Зейна и не верил, что это происходит с ним. Что ему открыто признавались в любви, не боясь огласки и разговоров, что ему подарили такое прекрасное и светлое чувство, и что подарил ему это чувство прекрасный и светлый человек. А когда голос Зейна стих, ребята с любопытством следили за тем, что будет дальше. А дальше Луи сорвался со своего места и кинулся в объятия Зейна, повалив того на пол. Зейн что-то бормотал про испорченную гитару и слишком бурную реакцию, но Луи не слушал. Он в уже знакомом Зейну доверчивом жесте прижался к его груди и замер, боясь шевельнуться, вслушиваясь в спокойное дыхание и размеренные удары сердца. Сердца, которое принадлежало Луи и только Луи. А Зейн с удивлением отмечал спокойный стук сердца своего мальчика, бившегося в унисон с его собственным. И Зейн знал, что сердце Луи такое же, как и его сердце. И принадлежит оно Зейну и никому больше. А затем Луи пришел в свитере, заметно висевшем на нем, оголявшем шею больше, чем нужно и прятавшем руки Луи в слишком длинных рукавах. И неудивительно, ведь это был свитер Зейна, насыщенного бардового цвета, чуть растянутый, толстой вязки. Все ребята тогда сочли просто своим долгом подколоть Луи на эту тему, а Луи совершенно беззлобно огрызался в ответ. Он был не виноват, что они с Зейном проспали сегодняшнюю репетицию, а когда они собирались с утра, Луи еще обнаружил и таинственную пропажу своей футболки. Потому ему и пришлось надеть зейновский свитер. Не то что бы он был особо против, вовсе нет. Просто в последнее время это случалось слишком часто, и уже стало напоминать подозрительную закономерность. А Зейн, разумеется, никому не скажет, что в нижнем ящике комода их с Луи новой квартиры нашла свое пристанище уже значительная часть гардероба Луи: джинсы, брюки, водолазки, свитера и футболки. И каждый раз после очередной пропажи Луи приходил в вещах Зейна, и каждый раз Зейн думал о том, что никогда его вещи не будут так хорошо сидеть на нем самом, как они сидят на Луи. А случай со свитером просто стал последней каплей, переполнившей терпение Зейна. Малик тогда не выдержал и впервые поцеловал его при всех, притянув Луи к себе за вязаную ткань своего свитера. А еще было то единственное, что больше ни у кого не оставило сомнений. Когда Зейн обращался к Луи, он называл его исключительно Бу, а Луи при этом ни капли не возражал, а только заливисто смеялся и улыбался заразительной лучистой улыбкой, которую тут же подхватывал и Зейн. Луи много раз говорил всем, что детская кличка Бу - это только для семьи, и парни не стремились на нее покуситься, активно придумывая замены: Томмо, Лу, Лу-Лу и другие, на какие только хватало фантазии. А фантазия у ребят была бурная. То, что Зейн часто обращается к Лу, используя запретное слово, первым заметил Лиам. Он тогда битый час пытался узнать, почему Зейну можно, а всем остальным нельзя так его называть. Ниал имел на этот счет пару соображений, которые он и поспешил озвучить. Приличных среди эти двух соображений не было. Зейн с Луи на это все только загадочно улыбались, переплетая пальцы в уже ставшем привычном для них жесте. Лиам и Ниал, глядя на это, только закатывали глаза и отмахивались. И все же вскоре они узнали причину этого привилегированного права Зейна. Это случилось в тот день, когда Зейн сделал Луи предложение, и Луи согласился. В тот момент, когда Луи сказал "да", глаза Зейна осветили своим счастьем все и вся вокруг. Он в ту же секунду подхватил Луи на руки и закружил. Луи смеялся и улыбался, а Зейн кричал примерно следующее: "Бу, я самый счастливый человек на Земле! Ты моя радость, мое счастье. Ты моя жизнь!"А потом ребята увидели фотографии из семейного альбома Луи, на последней странице было несколько новых: там были изображены он сам и Зейн. Лиам и Ниал стали называть их просто "семья", и они откликались. Гарри, конечно, все это увидел и заметил первым. Ведь он сам прошел когда-то через все это: жесты, улыбки и смех. И он просто не мог поверить в то, что все это сейчас происходит не с ним и Луи, а с Зейном и Луи. Это казалось диким, это кричало Гарри о своей неправильности. И Гарри хотелось выть волком, хотелось вопить, орать, кричать во всеуслышание, что это неправильно, неверно, что это чуть ли не противоестественно. И он часто ловил себя на мысли, что сдерживается из последних сил, чтобы не наброситься на Зейна с кулаками, чтобы не схватить Луи в охапку и не увести его за собой прочь от Зейна Малика. Все его нутро, все его естество бунтовало против того, что он видел. Но вот только еще Гарри видел Луи, уже совсем не своего Луи, но такого счастливого, задорного и жизнерадостного, что он не мог не молчать. И радоваться за своего-не своего Луи. Наблюдать со стороны за его смехом и улыбками, за его объятиями и поцелуями с Зейном. За тем, как Зейн проживает жизнь, которой мог бы жить сам Гарри. Мог, но почему-то не жил. И почему-то именно за это Гарри себя ненавидел и винил. Зейн жил его жизнью, его мечтой с Луи. И Гарри ничего не оставалось, кроме как смотреть на все это. И принимать. Учиться жить с этим чувством противоестественности и неприятия происходящего. Он уверен, что сможет. Ведь Зейн, сейчас улыбающийся ему понимающей улыбкой у дверей городского совета Лондона* и держащий Луи за руку, смог когда-то. _____________________ * - гражданские партнерства (аналог брачных союзов) между однополыми парами в Великобритании заключаются, как правило, в мэриях или в горсоветах.