Гороховая, 64

Князь Юсупов нервно расхаживал по комнате, вертя в руках изящный портсигар. Его тонкие длинные пальцы крутили маленькую золотую коробочку то в одну, то в другую сторону. - Но я ничего не могу поделать, Микки! Ничего! - воскликнул он, обращаясь к сидящему в кресле красивому молодому человеку, одетому лишь в темно-лиловый шелковый халат, - великому князю Дмитрию Павловичу. – Я не могу отказаться, это распоряжение Николая Александровича…Я говорил с ним вчера, попытался убедить, что мне не нужны эти сеансы, но он был совершенно непреклонен! - А ему нашептала Немка, уверен… Дьявол ее побери! – выругался Дмитрий Павлович, стискивая кулаки так, что побелели костяшки. – Я не хочу, чтобы ты приближался к этому грязному мужику… - Я тоже не хочу! – простонал Юсупов. Оказавшись возле кресла, он рухнул на колени великого князя и начал исступленно целовать его. - Микки, Микки…Я и так в отчаянии от предстоящей встречи с этим чудовищем… Руки Дмитрия Павловича обвили его талию, притиснули еще сильнее, провели по волосам, по спине, заставляя прогнуться навстречу этим ласкающим движениям. - Darling, прости, я погорячился… Успокойся… Направляясь в Гороховый, Юсупов заранее готовил себя к худшему. Переступить порог этой скандально известной всему Петербургу квартиры – все равно, что утопиться в ватерклозете, он в этом не сомневался. Дверь открыла то ли служанка, то ли приживалка и, низко поклонившись, пригласила войти: - Григорий Ефимович только что звонили, извинялись, что запаздывают, просили передать, чтобы ваше сиятельство их подождали, они скоро будут В кармане у Юсупова лежал наготове сильно надушенный платок, чтобы можно было прикрыть нос, однако, к его удивлению, предосторожность оказалась излишней, - никаких неприятных запахов в квартире не ощущалось, все чисто прибрано, уютная, хотя и довольно-таки простая обстановка. Он едва успел присесть на стул возле накрытого длинной белой скатертью с пышными кистями стола, когда дверь широко распахнулась, впуская Григория Распутина. - Што, Мушка, приехал ужо? – раздался в передней его звучный баритон. - Приехал, приехал, в столовой вас дожидается… - ответила служанка и вдруг опустилась перед Распутиным на колени и принялась целовать его пальцы. – Благословите, Григорий Ефимович… - Бог с тобой…Ну будет, будет. Дело у меня для тебя есть. Бумажки Ване снести надобно. Женщина накинула кофту и, взяв у хозяина квартиры бумажный пакет, ушла. Распутин же прошел в столовую и молча уселся напротив Юсупова. Довольно высокий худощавый мужчина средних лет, длинные темные волосы расчесаны на прямой пробор, густая борода. На нем красная шелковая рубаха с вышивкой, большой золотой крест поверх…Чем больше Юсупов вглядывался в сидящего перед ним человека, тем в большее смятение приходил, - он не заметил в Распутине ничего отталкивающего, по крайней мере, пока. - Ну, здравствуй, князюшка, - произнес, наконец, тот. – Сказывала мне Мама, захворал ты, до баб охоту потерял… Юсупов почувствовал, как в нем поднимается холодная волна ярости. С трудом совладав с собой, он процедил сквозь зубы: - Я не болен и не нуждаюсь в вашем лечении! Меня все полностью устраивает. Распутин внимательно посмотрел на него. - Вона оно как…А Мама-то… - В разговоре с государыней, - перебил его Юсупов, - речь шла лишь о том, что мне необходимо быть способным исполнять изредка супружеский долг по отношению к своей супруге. - Вона оно как… - повторил Распутин, вглядываясь в лицо Юсупова своими глубокими блестящими глазами. – Тогда тебе прямая дорога к Баде…К Бадмаеву то бишь. Уж больно хорошо он лечит травочкой своей…Даст он тебе махонькую-ма-ахонькую рюмочку из травушки своей и у-ух как бабы тебе захочется! Юсупов сглотнул, нервно сжимая и разжимая пальцы, потом кивнул, соглашаясь, и выдавил: - Буду весьма признателен… Распутин улыбнулся и довольно потер руки. - Завтра свезу тебя к нему сам, а то, вишь, расписано у Бади всё на скока-то дней вперед. Всем евоная помощь нужна…Ну а теперича, раз с делами порешили, давай-ка, князюшка, за это выпьем, - сказал он, доставая из недр буфета бутылку мадеры и водружая ее на стол. Следом за бутылкой появились рюмки и блюдо с эклерами. Юсупов, который кроме легкого сухого вина ничего не пил, покачал головой и поднялся со стула. - Благодарю, но мне пора. Меня ожидает мотор. Распутин, пригубив налитую в рюмку мадеру, снова бросил на него долгий странный взгляд, от которого, точно от мороза, пробирало до костей. - Ожидать-то ожидает, да толку чуть…Погляди-кось сам, коль не веришь Григорию Ефимычу… - он кивнул в сторону выходившего в Гороховый переулок большого окна. Отдернув кружевную занавеску и открыв оконную раму, Юсупов выглянул вниз. Над открытым капотом его черного Мерседеса не спеша вился дымок, а рядом суетился, матерно ругаясь, его водитель Мишка. - Что случилось? – крикнул из окна Юсупов. - Феликс Феликсыч, мотор перегрелся, мать его за ногу! – водитель стянул перепачканную мазутом и сажей перчатку и утер лоб. - Когда починишь? - Часа два надобно… Соскочив с подоконника, Юсупов в раздражении с силой захлопнул окно, так что задребезжали стекла, и вернулся к столу. - Садись, князюшка, отведай, что Бог послал, - весело сказал Распутин. – А коль пить не хотишь, так я тебя не неволю. Юсупов махнул рукой: - Ладно…Наливайте. Выпили раз, другой… - Хороша мадера…Ох, Митька, шельмец, какую весчь нужную достал!.. Вино и правда было приятным и легко растекалось по жилам, согревая. Распутин тем временем завел граммофон и поставил пластинку. Комната наполнилась звуками песни «Янки Дудль Ду». Вернувшись к столу, он взял бутылку и поболтал ее. - Ну что, еще махнем? Юсупов кивнул и недоуменно тряхнул головой. Он только что поймал себя на том, что не отрываясь смотрит на большие, сухощавые, с выступающими жилками руки Распутина, разливающие мадеру, на его длинные костистые пальцы. Он не понимал, что с ним такое, но не мог отвести взгляда – словно не человек сейчас сидел рядом с ним, а огромный магнит, с невероятной силой притягивающий к себе. Юсупов ощущал волны тепла, исходящие от Распутина, ощущал его запах – запах пота, елея и хвои. Он вдохнул его раз, другой, чувствуя, как по телу словно разбегаются гальванические искры, как затуманивается взгляд и не хватает воздуха. Будто в замедленной синематографической съемке Юсупов видел, как Распутин залпом допивает бутылку мадеры прямо из горлышка, отпихивает ее в сторону и накрывает своей длиннопалой кистью узкую ладонь Юсупова. От этого простого прикосновения князь ощутил такой прилив крови к паху, что едва не застонал, вцепившись свободной рукой в край стола. Распутин же придвинулся вплотную к Юсупову и, продолжая удерживать его руку в своей, начал целовать его, грубо кусая губы и проталкивая между ними язык. Он делал это все быстрее и быстрее, пока Юсупов не забился почти в истерике, пытаясь потереться пульсирующей каменно твердой выпуклостью паха о своего нежданного любовника. Одно короткое движение – и Распутин выдернул Юсупова из-за стола (стул при этом с грохотом повалился на пол). Прижав князя к стене, сдернул с него брюки, оторвав несколько пуговиц, повернул спиной и надавил рукой на поясницу, заставляя прогнуться. Юсупов не сдержался и вскрикнул от боли, пытаясь отодвинуться. - Я не могу…Прекратите… Но Распутин, кажется, и не услышал его. Рыча по звериному, он продолжал бешено двигаться, с силой притягивая князя к себе, все быстрее и быстрее, а другой рукой блуждая по его телу, щипля за соски и сжимая пенис. Юсупов совершенно потерялся в ощущениях. На глазах выступили слезы. Его Микки всегда был с ним нежен и осторожен, они могли дарить друг другу ласки едва ли не по часу, прежде чем соединиться в любовном акте. Распутин же был как животное, волны похоти, запахи пота и мускуса, вожделения, исходившие от него, обволакивали и лишали разума. Несмотря на боль и стыд, Юсупову хотелось отдаваться ему, более того, даже боль приносила странное, никогда не испытанное раньше удовольствие. Вскрикивая от очередного резкого движения, Юсупов сам подавался навстречу и насаживался, чувствуя, как нарастает в нем горячая мощная волна, так непохожая на обычное сексуальное наслаждение. Поэтому, когда Распутин грубо вцепился Юсупову в волосы и потянул на себя, рыча «Ах ты, блядюга…», весь окружающий мир для него просто перестал существовать, растворившись в ярчайшей вспышке. Юсупов пришел в себя от острого терпкого запаха. Открыв глаза, он увидел, что Распутин сует ему под нос какой-то флакончик. - Ну што, оклемался? Тебя там шофер уже два раза звал. Князь со стоном поднялся с пола. Глаза щипало от недавних слез, все тело ныло, сзади жгло, брюки оказались испачканы в сперме и крови. Теперь надо было добраться до дома и привести себя в порядок. Впрочем, шофера Юсупов не стеснялся, а родители его жили отдельно; гораздо сильнее его беспокоило, чтобы ничего не узнал Дмитрий Павлович. Дойдя на трясущихся ногах до двери, Юсупов оглянулся. Распутин, как ни в чем ни бывало, сидел за столом, попивая мадеру. - К завтреву пополудни будь готов, к Баде поедем. Ну а коли хотение есть, телефонируй мне, да и заезжай, полечу тебя все ж-таки, а то эвон ты, князюшка, без памяти сегодня валялся… - и Распутин лукаво подмигнул ему. Юсупов почувствовал, как заалели у него щеки, и выскочил в парадное, сознавая, что так оно и будет – он захочет снова испытать ту мощную силу, что исходит от Распутина, поглощающую, подчиняющую себе, лишающую всех чувств, кроме животной похоти. Выйдя на улицу, он бросил взгляд на табличку, висевшую на доме (Гороховый, 64), кивнул и направился к своему автомобилю.