Mon nom est Sebastien

Прошла целая вечность с тех самых пор, как врач прописал мне золофт. 50 миллиграмм, одна белая таблетка с утра, чтобы волна химии помогла вымыть депрессию и психические расстройства. При необходимости можно было повысить дозу еще на 50 мг. Во время курса приема я так и делала, придерживаясь позволенных мг в сутки, но эти четыре недели давно прошли. Теперь глотать таблетки стало делом привычки, и я совершенно ничего не могла с собой поделать. Сертралин кончался. Слава богу, в тот момент, как я обнаружила полное отсутствие новой пачки, Себастьян спал, и я могла спокойно выйти на улицу. Даже если он и проснулся бы, Пьер снова уложил бы его таблеткой димедрола. Наши жизни стояли на препаратах. Это был самый настоящий дырявый день, когда я ничем не хотела заниматься. Появившаяся необходимость в таблетках немного расшатала меня и заставила подняться в кровати, но я бы ни за что не встала просто так. В тот день Себ спал, а значит, у него не могло быть приступов. Это успокаивало нас с Пьером и давало возможность отдохнуть перед днями, когда ему не захочется спать. - Привет. – Пьер оторвался от просмотра какого-то фильма в телевизоре, и повернул ко мне голову. Его ноги были задраны и покоились на спинке дивана. Он сонно поморгал, и лишь потом ответил: - Привет. У тебя закончились таблетки? Я не была удивлена, что Бувье задал мне этот вопрос. За все то время, что мы сидели дома, не высовывая и носа на улицу, единственной причиной, по которой я могла выйти за пределы квартиры – новый рецепт и новая пачка таблеток. Иногда не только сертралина, но и димедрола для Лефебра. И совсем-совсем редко – за психолептиками для Пьера. - Да. Собираюсь заглянуть к Тейлор и получить еще одну пачку золофта. Он продолжил смотреть на меня пустыми глазами. Мне стало страшно. То, что Бувье все чаще начал замыкаться в себе, было небезызвестным для меня фактом, но в последнее время все это обострилось. Я не имела понятия, что с этим можно сделать. Да и, признаться, я не смогла бы в любом случае. Силы покидали и меня саму. - Купи кремовых роз. Я кивнула. Мы часто покупали цветы, чтобы перебить запах медицинского спирта у себя дома. Точнее, обычно мы заказывали их через интернет, но сегодня была хорошая погода, и нетрудно было сходить самим. - Пьер, а ты не хочешь присоединиться? Совсем недолго, тем более мы дали Себу совсем маленькую дозу сегодня. – Я устало кивнула головой, просто для того, чтобы убедиться, что я еще живу. Бувье нахмурился, взвешивая предложение. Его местами выцветшие ресницы неопределенно задрожали, будто он действительно метался, стоит ли ему выходить на улицу или нет. Я ждала его ответа, скрестив руки на груди. Плечи немного ныли от того, что я мало двигалась. Наконец, Пьер вновь посмотрел на меня, пытаясь сфокусировать. Без психолептиков его движения были немного заторможенными, а сам он – вечно напряженным. Тогда прогулка была тем более необходима. - Да, хорошо. – Он откинул от себя плед и на шатающихся ногах поплелся по лестнице вверх. После этого он вернулся, кивком сообщив мне, что за Себастьяна незачем беспокоиться. Его сон был беззаботным, а значит, ему было очень хорошо. На улице отчетливо пахло весной. Мы с Пьером шли молча, устало пряча взгляды от щелкающих по разным сторонам дороги камер. Надо же, какая странность - умирающий человек всегда интересует людей больше, чем ныне живущий. Словно люди падки на что-то, срок чей недолговечен. - Надо достать коляску, - пробормотала я. - Мы не вывозили Себа на улицу с прошлого месяца, когда врачи сказали, что слишком много кислорода мешает ему думать и справляться с болью в груди. Пьер откликнулся кивком, и я знаю, что его взбесило мое объяснение - он был осведомлен не хуже моего. Деревья редели, коттеджи сменялись особняками. До аптеки оставалось буквально пару шагов. Это был тот самый период в наших жизнях, когда жизнь Лефебра висела на чем-то еще более тонком, чем волосок. Первый месяц после того, как нам сообщили, что он болен раком чертовых легких. Пьер открыл дверь аптеки прямо передо мной, пропуская вперед. Неуверенно засеменив короткими шагами в сторону кассы, я равнодушно бросила рецепт и несколько смятых купюр. Рецепта у Бувье с собой не оказалось, поэтому он согласился на одну из моих таблеток, которые пусть слабо, но могли заменять эффект его психолептиков. Нас провожали угрюмыми взглядами. - Что будем делать сегодня? – спросил Пьер, когда мы медленно прогуливались вниз по улице к цветочным лавкам. - Я не знаю. Не могу и часа высидеть рядом с ним, особенно, когда он кашляет. Господи, Пьер... - Снова позвоним Дэвиду? Пьерин, сколько можно?! Купив несколько охапок самых разных роз, мы поспешили вернуться домой. В укрытие, где ничего не мешало быть собой и оставаться наедине с собственной болью и отчаянием. Тем более я мечтала поскорее разбудить Себа и поставить огромную вазу с цветами поближе к его кровати, ведь аллергии у него, как оказалось, не было. Не разуваясь, я сразу бросила цветы в воду и поспешила поставить чайник. Подумав, что это лучшее время для приема лекарств, я еще и отправила в себя очередную таблетку. Пьера на горизонте не было. Видимо, прогулка вымотала его, и он отправился спать. Я хотела помочь ему. Очень хотела. Но было столько причин, по которым это казалось просто невозможным. Нам всем надо было сдаться, и лишь плыть по течению, изредка гребя веслами от направления к острым скалам. Услышав возню в спальне, мы оба мигом ринулись на шум. Себ проснулся раньше положенного срока, что было тревожным звонком. Его организм перестал принимать препараты до конца, их действие теперь замедлилось. - Доброе утро, - я сказала. Внутри меня взрывался атомный реактор, но снаружи я оставалась непреклонной. Пьер же молчал, и только слепо смотрел в одну точку где-то на подушке Себастьяна. Тот неловко помотал головой и снова устало прикрыл глаза. Если можно было поставить его силы на часу весов, она бы даже не колыхнулась. - Но, вообще-то, тебе еще очень рано вставать, спи. – Я приблизилась к кровати и присела на корточки. На глаза наворачивались слезы, которые в любом случае не выдали бы меня, скатившись по щекам. Не я, а уже мое тело контролировало себя при Лефебре, потому что ни я, ни оно не хотели причинять ему боль. Я улыбнулась и коснулась его руки. - Я чувствую запах. – Себ поморщился. Это было привычной реакцией на что-то постороннее, например, тот же аромат цветов. Особенно аромат цветов. Наконец, я скользнула пальцами по тыльной стороне его ладони и сжала ее. К горлу подступил комок. Глаза Себастьяна медленно открылись, фокусируя происходящее. Он вновь дернул ноздрями, чтобы уловить этот сочащийся из коридора запах роз, и его хмурое лицо тут же начало разглаживаться. Пьер хрипло дышал, опираясь на стойку с лекарствами. Его карие глаза с ужасом оглядывали темную комнату. - Открой занавески, - сказала я ему, не обернувшись. Взгляд Себа, наконец, стал ясным и уже мог различать меня, Бувье и помещение, в котором он находился. Ярким белым лучам, просочившимся сквозь открытые окна, Себастьян даже улыбнулся. Тяжело повернув ко мне голову, он блаженно закатил глаза и ответно сжал мою руку. Слезы все так же предательски стояли на глазах, не желая падать или сохнуть. Они образовывали пленку, через которую я могла едва ли разглядеть мужа. Я моргнула. А потом еще раз. Теперь его очертания перестали казаться расплывчатыми. Но слезы лезли снова и снова, когда я смотрела не его трясущиеся губы, на его падающие от тяжести веки, на шею, настолько исхудавшую, что сплетение венок и капилляров ясно проглядывалось под ничтожно тонким слоем кожи. Пьер присел рядом, кладя дрожащую ладонь на живот Себа. Сколько сил мне стоило отвернуться, чтобы слезы-таки скатились по моим щекам, и я могла еще хоть немного продержаться при Лефебре. Сглотнув, Бувье не своим голосом приказал мне нести цветы. Ничего яростного не было в этом голосе. Ни капли раздражения, ненависти на весь мир за то, что это происходит с ним и его другом. Лишь полнейшая отрешенность, такая же, как и в его глазах. Убивающая без орудия преступления, режущая без ножа, но оставляющая самые глубокие раны. Выйдя из комнаты, я шумно сглотнула комок слез и, прижавшись к перилам лестницы, бесшумно всхлипнула. В приоткрытые губы капали слезы, по торчащим костям проходилась дрожь. Мои пальцы до побеления костяшек сжимали красное дерево, пока я отчаянно не приказала себе взять себя же в руки и спуститься вниз, за вазой. Одному богу известно, сколько нам тогда оставалось. Но и я, и Пьер, и сам Себ знали, что история близилась к концу. Толкнув дверь, лицезрев никакого изменения в муже и лучшем друге, я с усталой улыбкой на лице подвинула большую корзину с розами прямо к кровати Себа. Никаких следов того, что я плакала. Ни единого доказательства того, что почти сдалась. Бувье сорвал один бутон и медленно поднес к своему носу. Вдохнув, преодолев желание опрокинуть все эти чертовы вазы и всю комнату, он раскрыл ладонь Лефебра и вложил в нее розу. По моим скулам холодно пробежалась дрожь. - Как там Дэйв? Ему еще не надоело каждый день ездить туда-сюда по вашим просьбам? – Спросил Себ, пуская бутон к себе под одеяло. Я молча сглотнула, позволяя Пьеру самостоятельно искать подходящий ответ. - Ты так же дорог Дэйву, как и нам. – Он большим пальцем погладил щеку Себа и прикрыл глаза. – Очень дорог. - Кстати... - Поспешила вставить я, запнувшись, когда Себ резко перевел взгляд на меня. – Врач перенес прием на завтра, мы с Пьером как раз хотели достать... Коляску. Грудная клетка Себа поспешила подняться наверх. Он сделал глубокий вдох, немного подвинувшись на кровати, и кивнул. Химиотерапия, говорили врачи, приносила плоды, но они не спешили нас радовать. Борьба с раком - точно игра в рулетку. Каждый из нас мечтал вырвать Себа из лап болезни, но это было делом лишь времени и удачи. Вздохнув, я вышла из комнаты. Там сегодня делать было больше нечего. Пьер заставил Себа проглотить таблетку, а затем присоединился ко мне на кухне. - Я кое-что сказал тебе у комнаты. – Прошептал он, вырвав меня из вороха каких-то собственных ненужных мыслей. - Прости. Я не слышала. Он неопределенно заерзал на стуле, а затем достал из кармана свернутую в несколько раз бумажку, вдоль и поперек исписанную почерком моего мужа. - Он написал это и передал мне. Сказал, если он вылечится, то споет это тебе. Мы сели считать таблетки. Но мысль о том, что я могу никогда не услышать песню, мне посвященную, не покидала меня до самого выздоровления Себастьяна Лефебра.