Mon nom est Sebastien

Все стихло в больничном коридоре. Поникли цветы в граненой стеклянной вазе, раскрытый на сороковой странице журнал на узком стеклянном столике терпеливо ждал проходящего мимо пациента или визитера, чтобы тот любезно закрыл его или захватил с собой в палату. Но не открывались двери, не проходили мимо снующие туда-сюда люди, не было никого, кто дышал бы или плакал, смеялся бы от счастья или бился в истерике. Все застыло. В очередной раз. Не слышно ни одного звука, даже тикающие часы остановили свой ход. Солнце взошло над Нью-Йорком, разливаясь по улицам яркой звездной водой. Но город все еще стоял в тени американской ночи. И тогда, пошатываясь, из палаты рядом с палатой Себастьяна Лефебра, вынырнул Дэвид Дерозье. Он остановился в дверях, слушая пустоту, помялся с секунду, а затем дверь за ним горько захлопнулась. Все снова обрело движение. Стрелки часов стремительно побежали по циферблату, солнце взошло выше, люди высыпали на дороги, зашумел Бродвей и Таймс-Сквер. Медсестры поползли по коридору, разнося лекарства, бежали люди, скулили дети. И привыкший к тишине, обездвиженный Дэвид застыл в потоке человеческого ритма, не в силах услышать собственный. Музыка его сердца была настолько тихой, что не улавливалась с первого раза. К ней надо было прислушиваться. И лишь одна женщина на всем свете могла сделать это. Та, которой Дэвид доверял и та, которая до сих пор держала его на плаву. Он вспомнил о ней, вспомнил о том, как далеко она осталась. Его волосы колыхнулись на ветру, создаваемом людьми и их беготней. Он тяжело вздохнул и поднес руку к карману, где уже который день покоился телефон. Ни одного сообщения или звонка он больше не желал слышать, но отдал бы все, чтобы услышать ее голос. Чудовище, сломавшее его, застыло вместе со временем и его внутренностями. Можно было поклясться - именно это чувствуют люди на грани жизни и своей кончины, но это была всего-лишь временная спячка. Дэвид засунул телефон обратно, сделал шаг назад и снова спрятался в палате, утопая в тишине, горькой, противной, тягучей пустоте такого же бездарного дня, как и все им прожитые. *** - Дэвид. Я привыкла будить его, свернувшегося в углу и утопающего в отросших волосах. Он лежал, завернутый в кожаную куртку, и лицо его не было тронуто болью. Во сне ему наверняка снились дни, когда все было хорошо, дни, когда был жив его внутренний Дэвид с его хваленными жизненными силами. Снилась его жена, снились вечера, проведенные с Себастьяном, который так любил петь, сидя на раскладном стуле на террасе своего загородного дома. Сон и реальность - две такие противоположности, между которыми Дерозье еще удавалось балансировать. - Просыпайся. Он открыл глаза. Спокойное лицо исказилось гримасой боли. Эта чертовка всегда была рядом и покорно ждала своей очереди, чтобы заползти в обессиленное тело Дэвида. - У тебя с сотню пропущенных, - я сглотнула, как же хотелось просто втащить Дерозье в палату рядом, усадить у Себастьяна и заставить поверить в то, что он справиться. Тот единственный раз, когда мне так хотелось влезть в чье-то тело, только чтобы изменить ситуацию, которая не могла измениться самостоятельно. - Но твое счастье, что из Монреаля летают самолеты. Вставай, твоя жена уже побывала у Себа в палате и ждет тебя в кафетерии внизу. Молю, обезопась ее от этого чудовищного кофе. Дэвид не ответил мне. Вместо этого он просто встал, опираясь о стены, схватил телефон, оставленный на койке и нырнул в коридор. Я просто молила Бога. Единственное, что я делала. *** Дэйв шел по онкологическому отделению, еле переставляя ноги. Он смутно видел что-то впереди себя, а о том, что спал - даже не помнил. Его мешки под глазами скатались в цистерны. Здесь не нужен был сон. Единственное, что было нужно - чье-то полное выздоровление. Он влез в лифт, столкнувшись глазами с медсестрой, накануне допросившей Пьер и Пьера. Он не знал ее. Но столько боли она увидела в его глазах, столько страниц почти дотла сожженной книги она прочитала, что составило огромного труда не заплакать прямо здесь, аккуратно придерживая поднос с лекарствами. Дэйв отвернулся, считая этажи на цифровом табло. Четвертый, третий, второй... Возможно, он даже не слышал Пьер, когда та говорила, что в кафетерии его ждет Мари. Возможно, ее слова его просто не заботили, а, возможно, он просто не мог и не хотел ее видеть. Но смысл ею сказанного дошел до него, когда он уже подходил к пристанищу с отвратительным кофе. Задрожали его колени, свернулась в комок трахея, отняв у него дыхание, рухнули с концами остатки самоконтроля. Он увидел ее, сгорбившуюся, сидящую за столиком, поправляющую спутавшиеся белые волосы и все исчезло. Все исчезло. - Здравствуй, Дэвид. - Она встала перед ним, с интересом разглядывая осунувшееся лицо. - Я не хотела тебя будить. Он не осилил ее взгляда и голова его с хрустом подалась вперед. Ударившись подбородком о грудь, он застонал. - Все еще обижаешься? - Она снова спросила. - Дэйв, я думала мы оставили все это в Канаде. - Я не обижаюсь. - Я знала. Просто проверила. Они медленно присели за столик. Дерозье утопил руку в волосах и, стараясь не выдавать внутренней паники, посмотрел на жену. Она выглядела ничем не лучше его - те же синяки под глазами, тот же мятый вид и бесконечная боль в ярко-васильковых глазах. Но в ней была сила, он знал это. И знал, что она собиралась делиться. Он был многим обязан ей. Половину всей совместной жизни единственная, кто был на его стороне, сейчас сидела перед ним, не зная как связать и пары слов, чтобы хоть как-то помочь ему. Она была совсем не похожа на Пьерин, даже во внешнем виде ничего общего, но что-то все-таки связывало их. Словно лекари забредших в лабиринт душ, они всегда жаждали помогать тем, кто в этом чудовищно нуждался. - Послушай, Мари. - Дэвид накрыл дрожащую руку жены своей. Недолго подумав, он проделал то же самое с другой рукой. - Я знаю, ты хочешь помочь... - Ты прав. - Я просто потерялся. - Он сглотнул и опустил голову. - Я запутался, я еще никогда не бывал в таких ситуациях, из которых не мог бы найти выход. Ты понимаешь? - Ты задаешь настолько глупые вопросы, что не удивляйся, если я ударю тебя по щеке. Милый. Дэвид почувствовал, как по его лицу несмело ползет улыбка. Улыбка. Он улыбался. - Вот это новости. - Несмотря на то, что в Мари силы, на самом-то деле, было немногим-то больше, она придвинулась к мужу и тоже попыталась улыбнуться. - Дэвид Дерозье, почувствовал что-то? - Я улыбнулся. - Сознался он. - Просто вспомнил, как мы с тобой соревновались. Кто кого победит в словесной борьбе. - Кажется, это твой первый проигрыш. Я не знаю охотника за колкостями, кто был бы лучше тебя, Дерозье. - Спасибо. Милая. Они оба улыбнулись. Теперь не стесняясь этого. - Ты была у Себа. - Заметил Дэйв. Мари сглотнула, но утвердительно закивала головой. - Я не знаю, как зайти к нему. - Толкни дверь. - Я серьезно. Все шло слишком хорошо, чтобы чудовище внутри Дерозье сдалось без боя. Мари прорывалась сквозь неприступную стену, выстроенную мужем, делала настолько маленькие и ничтожные попытки, что каждый разбитый кирпичик отдавался победой внутри нее, рождал фейерверки. - Всем сложно, Дэвид... - Зашептала она. - Мне, тебе, Пьеру. Пьерин. Подумай о ней. Дэвид поднял глаза. - Подумай о ней. - Повторила Мари. - Каково ей? Себ умрет. - Что-то вспыхнула. - Останемся мы с тобой, Бувье и его жена, а с чем останется Пьерин? Дэвид заметил сходство между Мари и Воклен после следующих ее слов: - Уже через пять лет в это же время, Дэйв, Себа не будет. Прямолинейность убивала его. Ныли кости. Стреляли нейроны. - Ты сейчас не себя спасешь, а нас с ней. Если пойдешь к нему. Я волнуюсь за тебя больше, чем за собственную жизнь, и она тоже. Пожалуйста. - Ладно, Мари. В помещении, пропахшем кислотой ненастоящего кофе, Дэвид Дерозье в последний раз за эти четыре недели плакал на плече у своей жены. Что-то новое росло в нем. Что-то сильное убивало монстра, сломавшего его до основания.