Легкий туман горечи

Она была… мягкой. Красивой ее назвать было нельзя: полноватая, наполовину нерусская, но невыносимо нежная и женственная. Именно такая, какой и должна быть будущая мать. Именно такая девушка, с которой и хочется быть рядом, а не трахнуть и исчезнуть; именно она разбудила во мне желание успокоить бушующую молодость и провести остаток дней с одним человеком. С ней, только с ней. Я не помню, как мы познакомились. Такое чувство, что я знал ее всегда; мы были друзьями – да, я тоже любил ее только по-дружески до тех пор, пока она не попросила меня об одной услуге. Что за услуга? Не будем пока об этом; не думаю, что стоит вываливать это с первых же строк. Я защищал ее от ненавистников. От тех, кто обзывал ее из-за матери-армянки; черт возьми, какое им было дело до того, кто ее родители? Важно только то, кем была она сама – а она была чудесной. Добрая, робкая, улыбчивая с друзьями; любящая дочь и нежная подруга, а еще – способная студентка, почти отличница. Многие относились к ней тепло, почти все, кто знал ее. А кто не знал – смотрели на внешность, презрительно кривили губы и отворачивались. Не подумайте лишнего, я не пытаюсь никого защищать. Защитить я хотел только ее, пусть есть еще кто-то, нуждающийся в этом гораздо больше. Но, видно, я такой эгоист, что думал только о своих близких… Она говорила, что я вообще слишком добрый, и в чем-то она была права. Я слишком человеколюбив, слишком мягкосердечен, но оберегать всех хотя бы в нашем городе я не пытался. Только ее. И она платила мне полным доверием. У нее было два друга: я и Наташа, а у меня друзей не было совсем. Что такое друг? Я относился к ней по-особенному, но назвать ее так не мог. Но и влюблен в нее тоже не был. Она рассказывала мне все; не сказать, чтобы мне это было интересно, но я поддерживал ее, помогал ей пережить трудности, утешал и подбадривал. Она не утаила от меня и свою влюбленность – я не одобрил ее, сразу сказал, что тот парень воспримет это с издевкой, но больше я ничего не мог сделать. А потом она обратилась ко мне с просьбой. Она решилась предложить тому парню близость в надежде, что это подарит ей хоть немного счастья, но боялась и мучилась сомнениями. Она боялась боли, она не была уверена, что он будет с ней достаточно осторожен, и потому она попросила меня быть ее первым мужчиной. Не могу сказать, сколько для меня это значило. Такая открытость, безграничное доверие; она знала, что я буду аккуратен и мягок настолько, насколько на это способен человек, знала, что я буду делать все, чтобы доставить ей удовольствие, забыв о себе. Она не сомневалась, что это никак не отразится на нашей дружбе – впрочем, тут она ошиблась; видимо, я все же не настолько идеален, насколько она себе это представляла. Но я же тоже человек и имею право на свои маленькие слабости, так ведь? Но она считала меня каменной стеной, надежной и нерушимой, а я чувствовал себя защитником и покровителем, и это тешило мою гордость. Мы переспали. Она очень волновалась из-за своей внешности, своего не слишком стройного тела, немодельной фигуры, а я боялся причинить ей боль. Но если она и почувствовала ее, то никак этого не показала, и потом я долго обнимал ее, поглаживая по темным волосам, а она что-то сбивчиво шептала заалевшими губами. Она благодарила меня. Меня! За то, что я так к ней добр; как это звучало смешно и неуместно – я просто не мог бы иначе, это все равно что благодарить птицу за то, что она ловит мух, или дождевого червя за то, что тот рыхлит землю. Надо сказать, мне было трудно: ее тело не будило во мне желания, и весь ее вид вызывал тягу не трахать, а любить и защищать. Но что поделать? Отказать в той просьбе я ей не мог. И я не знал тогда, что вижу ее последний раз в жизни – последний раз такой счастливой и спокойной. После ее ухода я долго думал, не предложить ли ей мою руку? Сердце она уже забрала, так что речи о нем не шло; но нужно ли оно ей вместе с кольцом, вот в чем был вопрос, и я полночи ворочался, проклинал свою мягкость и думал о том, что таким вопросом могу запросто разрушить нашу дружбу. Нет, я ее не любил. Я просто хотел быть рядом и оберегать ее. Просто хотел видеть ее матерью, смотреть на ее улыбку, обнимать ее плечи. Любовь ли это? Нет, конечно, нет. Это просто забота. А мог ли я сделать ее счастливой?.. Этим вопросом я мучаюсь и теперь, и он так же бессмысленен, как и все мои слова, которые я сейчас произнес. Какая теперь разница, что было бы, сделай я хоть что-то иначе. Изменить прошлое? Поменяться с ней судьбой? Я был бы счастлив, будь это возможно, но уже поздно. Я звонил ей на следующий день, но ее телефон был выключен. Я волновался, но окончательно потерял спокойствие только потом, еще спустя ночь; следующим утром мне позвонила ее мать – мы хорошо общались с ней, и теперь, зная о том, как я был дорог ее дочери, она посчитала нужным сказать мне, что с ней надо попрощаться. Пластиковые трубки, сводящие с ума белые стены больницы и ослепительные лампы дневного света. Ее лицо было похоже… ни на что оно не было похоже, я никогда еще не видел настолько искалеченных людей, которые даже с трудом могут приоткрыть потемнелые заплывшие веки. А может, она не могла открыть их из-за слабости, усталости или… нежелания жить. Я мягко прижимался щекой к ее руке, шепотом умолял ее держаться, но она слабо улыбалась в ответ разбитыми губами и шевелила ими, словно пытаясь что-то сказать, но разобрать слова в ее дыхании было невозможно. Она умирала долго – стонала и выгибалась от боли, срывая с губ запекшуюся корку крови, а потом снова откидывалась на подушку и пыталась улыбнуться. Рядом была и Наташа, и, наверное, ее мать, а может, еще кто-то – я не помню, я не видел. Помню только оглушительный писк остановившегося прибора и молчаливо закрывшего пальцами ее веки врача. И тогда я почувствовал себя ничтожеством. Человек, которого я хотел уберечь от бед, которого я любил не меньше родной матери, доверившийся мне – а я не смог. За что она поплатилась жизнью? Для меня это было уже не важно. И простить себя я тоже никогда не смогу. Она считала меня надежным и сильным. А я оказался слишком слаб, чтобы ее защитить, и слишком привязан к ней, чтобы искать потом виноватого. Расследовала ли это потом милиция, нашли ли кого-то, наказали ли? Я не знаю. Я просто уехал из того города, оставив это все в прошлом. Все прошло. Закончилось. Ничего не будет больше – ни человека с мягким именем Ира, ни той легкой улыбки, ни желтых лент в кудрявых косичках. Воспоминание подернулось дымкой, и я даже не знаю, было ли оно, или мне это просто приснилось - а может, я просто придумал все это в очередном приступе бреда? Кто знает, может, ее и правда не существовало никогда, но я всегда буду помнить о ней, и эти воспоминания будут подергивать мои мысли блеклой горечью.