Белое пятно

За время пребывания на острове не раз мне приходилось бороться с разного рода трудностями; легко никогда не было, и в особенно неудачные дни я чуть было не впадал в отчаяние, но каждый раз мне хватало воли, чтобы перетерпеть невзгоды. Однако произошёл как-то случай, которого я стыжусь до сих пор и который из-за стыда же малодушно не включил потом в основные свои мемуары. Это произошло на следующий день после того, как я освободил из плена туземца, названного мною Пятницей, и спас его тем самым от смерти. Он весь из себя представлял определение слова благодарность, лопотал что-то, не отходя от меня ни на шаг, ластился беспрестанно, а я… у меня тогда словно рассудок помутился. К тому времени я пробыл на острове уже почти бессчётное количество суток — конечно, это не может служить оправданием, и всё же несколько лет, проведённые в совершенном одиночестве, не считая общества диких коз и перепёлок, кого угодно могут свести с ума. Но даже я о себе был лучшего мнения: мне всегда казалось, что соскучился я по простому человеческому общению, а оказалось, что не хватало, в первую очередь, другого — самого что ни на есть низменного плотского желания. Даже сейчас, когда я вспоминаю это, то борюсь с желанием закрыть глаза, хотя этим не помогаю себе нисколько, даже наоборот, заставляю те сцены приобрести большую отчётливость. Никогда бы не подумал, что даже длительное воздержание способно было пробудить во мне этот животный инстинкт по отношению к бедному аборигену, ко всему прочему, юноше. Но в тот момент этот вопрос не интересовал меня вовсе; я сосредоточился только на том, как блестело его тело, почти чёрное, такое горячее и совершенно обнажённое. И если сначала, держа его крепко за кудрявые волосы, я представлял на его месте какую-нибудь пышногрудую девицу, то под конец ни о чём уже не думал. А он только лопотал в два раза громче и в два раза быстрее и почти не вырывался. Когда всё закончилось, я уполз — именно уполз, не решаясь встать на ноги от сковавшей меня стыдливой слабости — в свой шалаш. Ночь та была ужасной, куда хуже, чем первая ночь после кораблекрушения; и я, кажется, плакал и просил у него прощения, а самым худшим было то, что извиниться ему в лицо у меня не хватало духа. Утром я вышел из своего убежища с твёрдой уверенностью в том, что он уже поджидал меня с дубинкой, готовый проломить мне голову за содеянное, и, честное слово, я не стал бы этому противиться. И он действительно ждал меня. Ждал… с какими-то фруктами в руках. Вполне возможно, что он не осознал в полной мере того, что между нами произошло, а может быть, решил, что его освободитель имел право на такую услугу, если эту мерзость можно считать услугой. В любом случае, мы даже подружились после и пережили немало приключений, о которых большинство уже наслышаны. И всё же: он не сбежал от меня тогда, потому что не испугался, или, наоборот, потому что я подчинил его себе окончательно, я так и не понял; и не было ещё такой вещи в моей жизни, которой бы я так жаждал узнать и которой узнать ни за что бы не захотел.