Заживо влюбленный

/POV.txt/ Веревка была хорошей, крепкой, гладкой. Такие используют альпинисты, чтобы карабкаться по горам, скалам или, может быть, даже небоскребам. За нее было не жалко отдать несколько тысяч рублей вместе с доставкой в такую глушь. На бирке заботливо вышито - "Сделано в Германии". Обратите внимание, да? Реклама и ярлычки, наверное, у кого-то являются отдельным фетишем. Но мне эта веревка в обычном деле не пригодится. Если посмотреть на округу - у нас и гор-то нет, холмов даже. Поля вокруг да лес захудалый. Правда, животина в нем еще не перевелась, но как факт - это не самая лучшая достопримечательность нашей округи. По документам мы даже деревня, только вот на деле - село. Почему? А потому, что людей у нас слишком мало, чтобы назвать это деревней. По документам они еще есть, да только разве ж это жильцы? Много брошенных домов, которые продают вместе с землей за бесценок. Мы не одни такие - деревень таких много. Собственно, что я тут делаю? Живу без риска быть узнанным и непонятым. Некоторые мои пристрастия вызвали слишком сильное желание сбежать из военного городка сюда. А что? В этом доме есть электричество, тарелку я установил, интернет у меня имеется, а что еще фрилансеру вольному нужно? По сути, ничего. Общения мне всегда хватит и в сети, а вот с жизнью... У каждого наверняка есть что-то грязное и пошлое. Самое сокровенное. И не всегда это любимая поза, в которой кто-то любит трахать свою половинку. Я даже не про комнатное дрочево перед немецкой порнушкой на мониторе. У каждого в голове найдется то еще дерьмище, которое не захочется показать никому, а спрятать, зарыть подальше да поглубже. Можно сказать, что по этой причине я здесь. Ни одна девушка не поймет этой страсти, что ли. Сложно сказать. Первый раз я испытал это в тринадцать, когда жизнь, по закону жанра, была для меня мрачной, черной и вообще никчемной во всех смыслах. Тогда я попытался повеситься на детской скакалке в собственном шкафу. И я все подготовил, долго мучился, руки резал. Вены вскрывать не хотелось - все-таки боли я боялся. А вот задохнуться было более заманчиво. Тогда я был ростом не слишком велик, а шкаф добротный был. До сих пор вспоминаю и радуюсь. Табуреткой мне послужила коробка из-под коньков. С коньками в ней же, кстати. Предварительно я наслушался депрессивной музыки, даже записку написал, да и пошел к своему импровизированному эшафоту. Вдох, выдох. У меня тогда руки тряслись, честно. Я надел петлю себе на шею. Даже помню, какой холодной была эта скакалка, какая была гладкая. У нее были фиолетовые ручки и ядовито-розовый жгут с запахом китайской пластмассы. Меня тогда сильно трясло, а сердце колотилось как бешеное. Когда я стоял на этой чертовой коробке, уже поправив петлю на шее, до меня начало доходить то, что напряжение у меня не только от страха. Предвкушение собственной смерти, того, что я делал, - оно гнало по крови не только адреналин. Странно было, очень странно. Когда ты раза три обламываешься с девушками по причине того, что тупо не стоит, а с петлей на шее ощущаешь откровенный стояк, который пульсирует, обдавая жаром, все становится крайне странным. Но это заводило только больше, до какого-то безумия и даже боли, потому что узкие джинсы просто не давали простора. А руки тряслись. В тот момент мне пришла в голову самая главная оправдывающая меня мысль: "Я все равно умирать собрался. Могу и подрочить перед этим". Джинсы были спущены почти до колен, боксеры туда же, пока я упирался одной рукой в заднюю стенку шкафа, а другой дрочил в собственное удовольствие. Сердце колотилось как бешеное, было так до дикости жарко в этом замкнутом пространстве. Я непроизвольно ерзал, специально крутил головой, чтобы туже затянуть жгут на шее. Я уже почти задыхался в тот момент, когда уже готов был биться головой об стенку, чтобы усилить удушье, пока по телу и негнущимся ногам пробегали разрядами волны наслаждения. В тот миг я оступился. Коробка практически выскочила из-под меня, потому что вся масса была на самом ее краю, она упала, а я повис на этой чертовой розовой веревке, болтаясь как пнутая кем-то груша. Земля ушла из-под ног вместе с коробкой. Рука скользнула по стенке шкафа, не найдя опоры. Хвататься было не за что. Я хрипел, дергался, но вместе с пришедшим страхом я ощутил самое удивительное в своей жизни. Дикое, необузданное наслаждение, которое выхлестывалось из меня вместе со спермой. К счастью или, наоборот, разочарованию - почти сразу же после этого жгут порвался со звонким хлопком, крайне больно ударив меня по щеке. В голове стоял мутный звон, словно меня оглушили ударом по голове еще до самого падения. Я грохнулся прямо на край многострадальной коробки, распахав себе лоб. До сих пор я являюсь гордым носителем данного тонкого шрамика над правым глазом. После того раза мне вроде бы даже захотелось жить, петь и танцевать. Спермотоксикоз не бил мне в мозг яростным воздержанием, а на душе стало ощутимо легче. Стоит ли говорить, что этого хватило от силы месяца на три? Пожалуй, я просто скажу, что в следующий раз я предусмотрел вариант спасения, закрепив рядом с собой из хорошей крепкой веревки две петли, за которые можно было бы ухватиться. Почти задушив себя, я смог подняться, подтянувшись, да и выбраться из веревки. Конечно, к тому моменту дело было сделано, а я уже окончательно понял, что прошлый раз не был совпадением. А еще я могу сказать, что такого пристрастия вполне достаточно, чтобы от вас отвернулись близкие. Я не хочу вспоминать тот день, когда мама без предупреждения заехала ко мне в съемную квартиру на день раньше. Я думал, что в этих стенах могу не скрываться, пользуясь удобным крюком от сломанной люстры. Что ж, я ошибался. Учитывая, что есть люди, которые кончают от дерьма на собственном лице, я не могу назвать себя больным. Просто у меня есть свой собственный фетиш, пусть и не самый приятный. После одного раза, когда я откусил себе часть языка, залив кровью почти всю ванную, я не слишком люблю говорить скороговорки и вообще разговаривать с людьми. Так что в этой глуши мне спокойно, приятно, а еще есть огород. Местные жители ко мне не суются без приглашения, а любые их посещения назначены в определенные дни. Живу я здесь почти как король, а ведь по меркам города у меня ничтожная зарплата. Только вот в такой глуши эта зарплата обеспечивает меня на всю катушку, да и откладывать выходит. По пятницам тетя Люба приходит ко мне и приносит молоко, яйца, да и еще что по мелочи. Все самое натуральное и вкусное - такого молока в городе не найти. Я же в свою очередь делаю ей бизнес, покупая все это за нормальные деньги. Этой тетке я доверяю, даже ключ у нее есть от моего дома. Хорошая тетка - даже если я вышел куда, всегда деньги ей оставляю, и ни разу она меня не обманула, всегда оставляла сдачу, если я много положил. Так что жизнь, можно сказать, удалась. Быть подобием затворника меня устраивает, а что будет дальше, не особенно волнует. Даже если и умру как-нибудь, что я вполне предполагаю, то не так страшно. Эти мысли стали каким-то странным понятием для меня. Чем-то вроде официальной помолвки с женщиной, с которой я регулярно имею хороший секс. И буду прав в таких фразах. Для себя прав. /26.07.12/ Юноша лет двадцати пяти заботливо и с некоторым любованием готовил трос, завязывая узел на одной из балок у самого потолка. Укрепленная винтами, она вызывала явное доверие. Стоя на небольшой табуретке, юноша проверял состояние балки, на которой закрепил трос с завязанной петлей. Заодно он окинул беглым взглядом две ручки на стене, прямо рядом с собой. Именно на них он полагал подтянуться, чтобы избежать смерти. Именно этот вариант нравился ему больше остальных, и отнюдь не легкостью. В этом варианте спасения не было полной гарантии, что только вызывало сладкую дрожь в теле. Чтобы подтянуться, оттянуть затянувшуюся петлю и снять трос с шеи, нужна была подготовка. Которой он занимался достаточно часто, чтобы с легкостью подтянуться на руках десятки раз. Предвкушение очередного танца со смертью и побега было чем-то вроде особого ритуала. Надевая на свою шею и чуть затягивая петлю, он уже начал расстегивать ремень джинс. Только вот заметил, что в одной из рукояток, привинченных в стене, не хватало винта. Проклиная себя за невнимательность, он поспешно снял петлю, поскольку обе ручки были необходимы в нормальном состоянии. Требовалось найти новый винт или гвоздь, чтобы снова усилить конструкцию. Неловкое движение, и табуретка выскользнула из-под ног. Не в тот момент, не в то время. Юноша не успел ухватиться за петлю, падая вниз. В диком смешении силуэтов вещей комнаты он успел заметить только черную тень небольшого сейфа, в котором хранил свои сбережения. Глухой удар отозвался ярким вспыхнувшим звоном в голове. Мир резко почернел еще до того, как он смог бы ощутить, что лежит уже на полу, распластавшись сломанной куклой. Чувство полета замерло там, где началась резкая боль. Его тело нашли только на следующий день, когда доверчивая женщина принесла молодому человеку молока и пару банок собственноприготовленных солений. Одна из банок с грохотом разбилась об деревянный пол, когда она увидела владельца дома, лежащего в луже крови. Одиноко висела приготовленная петля, лежала кривая табуретка с подогнувшейся ножкой. Дикий крик и последующие причитания никто не услышит. Чуть позже она побежит прочь из этого дома, чтобы судорожно стучаться в калитку местного врача. Новость о смерти городского парня будет разноситься по деревне вместе с криками этой женщины. Когда врач, запыхавшийся, прямо так, в старых спортивных штанах и засаленной футболке, вместе с участковым придет в дом юноши, кровь уже будет черной и сухой. Тело будет продолжать лежать все там же, только теперь в комнате дома будет еще и уксусный запах рассола, разлитого по полу. Осколки и небольшие огурчики вместе с травами будут так же лежать в этой душной комнате. Юноша будет бледен, на шее у него найдут следы ранних попыток убить себя. Такие синяки он закрывал воротниками, даже в жару предпочитая завязывать бандану на шее. Пульса не найдут. Спасать было уже нечего. Конечно, родственникам будут отправлены письма, их постараются найти, только вот морга в этом месте не было. Держать тело на летней жаре было рискованным делом, поэтому юношу хоронили в спешке. Малочисленные жители уповали на то, как страдал мальчишка, раз столько раз пытался умереть. Кто-то винил во всем одиночество, кто-то город. Все города. Деревенские жители предпочитали винить во всем нечто большое, незнакомое, внушающее недоверие. А недоверие вызывало у них практически все новое. Простенький, сколоченный из голых досок, гроб был зарыт на местном кладбище, что было в стороне от крайнего дома. Мужики постарались, вырывая восьмифутовую яму. Кто-то молился, кто-то ворчал, что его нужно хоронить за оградой. Но все же ему в этом повезло, как думали многие - он умер случайно, пытаясь убить себя. В этом простые люди видели даже спасение, веление божие, которое дало парнишке новый шанс или стало его судьбой. Только вот ввиду обстоятельств никто так и не удосужился понять, почему же тело не коченело. Возможно, им было это не интересно, ведь куда увлекательнее был просто сам факт. Спустя четыре часа после завершения похорон юноша откроет глаза, медленно выбираясь из зыбкого сна. Феномен летаргии наблюдали во многих столетиях, но так и не изучили. Или же своеобразная кома, которая оказалась следствием сильного сотрясения, вынудила его так глубоко заснуть. Тем не менее, он медленно возвращался из мутного путешествия в собственное ничто, еще не понимая, почему все равно было темно. Он ощущал то, что открыл глаза, даже мог поклясться в этом, но все равно было настолько темно, что невозможно было различить, открыты ли они. По телу пробегала тысячами иголок судорога, конечности слишком долго пробыли недвижимыми. Он еще не понимал, что запах влажной почвы ему не мерещится. Попытавшись двинуться хоть немного, он уперся локтем в жесткую стенку. Как, впрочем, он и ощущал явный дискомфорт из-за того, что сам лежал на чем то преотвратно жестком. Разум его напоминал взбудораженную воду в илистом водоеме, но с каждой минутой отзвуки головной боли возвращали мысли. Неловкие, отдаленные, лишенные воспоминаний последних моментов. Он попытался приподняться, но ударился лбом обо что-то твердое, холодное и безумно непреклонное. Боль отозвалась новой волной, юноша тихо хрипло застонал, сам еще не узнавая собственного голоса. Но страх, всколыхнувшийся где-то на грани его души, уже подсказывал отгадку на его положение. Юноша попытался двинуть ногой, но снова встретил жесткую преграду. Запертый в тесном, давящем месте, он вдохнул запах сырой земли. Из всех звуков, что он мог слышать, он слышал только биение собственного сердца, которое колотилось, отзываясь бешеными ударами прямо в мозгу. Почти оглушая, затмевая собой уже прерывистое дыхание. Он начал понимать, где может находиться. И как только эта догадка стала очевидна, он раскрыл рот, пытаясь кричать, но только нечленораздельно хрипел. В панике он попытался сдвинуться, вырваться, но только безуспешно бился о стенки. На жизнь у него оставалось не больше часа.