***
Тебе двадцать пять, и в окружении первокурсников ты чувствуешь себя чужой и какой-то старой. Стараешься держаться в отдалении от своих будущих сокурсников и одногруппников. Некоторые косятся на тебя, некоторым откровенно плевать на окружающих. А ты по трусливому рада, что сегодня, скорее всего, ничего не будет кроме вступительных речей ректора и деканов. Главное скрыться сразу же, как появится возможность. Ты краем уха слышала предложения пойти куда-нибудь посидеть – познакомиться. Только вот тебя подобная перспектива совсем не радует: тебе не хочется отвечать ни на чьи вопросы о себе, да и выяснять что-либо у других, собственно, тоже. Она возникает внезапно на периферии твоего зрения. - Если сбегать, то прямо сейчас, думаю, больше ничего интересного не скажут, - уверенно произносит она и подмигивает. В уголках ее улыбки притаились хитринки. Голубые глаза кажутся тебе знакомыми, какое-то воспоминание ворочается в глубине, но так и не всплывает на поверхность. - Сбегать? – как-то по-глупому переспрашиваешь ты. Она морщит нос, кивает, смотрит выжидающе. – Хорошо, - соглашаешься ты. Сентябрь стоит теплый. В парке стайки школьников всех возрастов. Вы сидите на скамейке в парке и поедаете ванильное мороженое. И ты так и не узнаешь ее. Это случается позже – в июне. За окном дождь, и завтра экзамен. В комнате тихо, только изредка шуршат листы, да она что-то тихонько бормочет себе под нос. Ты не выдерживаешь и швыряешь учебник в стену. - Я не сдам! – ты уверена в этом, как никогда. - Я не могу больше. Это бессмысленно. Я не сдам! – встаешь, подходишь к окну. - Рогозина, не истери, - недовольно ворчит она, оторвавшись от конспектов. – Сдашь. - Нет… Я не ты, я не могу… - Галя… - ты слышишь, как она устало вздыхает, слышишь, как поднимается с пола, на котором валялась с тетрадкой, передвигается по комнате. – Я знаю, что тебе нужно, - ты вздрагиваешь от звучащего совсем рядом голоса, а она усаживает на подоконник перед тобой медведя. – Вот, он поможет. Ты поворачиваешься к ней в полном недоумении, изгибаешь вопросительно бровь. А она лишь улыбается немного смущенно, но с привычным задором, в глазах хитринки. - Антонова, ты перезанималась? – касаешься ладонью ее лба, она резко, отрывисто смеется, а потом становится серьезной. Смотрит очень-очень внимательно с примесью любопытства. Даже не смотрит – рассматривает, а потом тихо спрашивает: - Ты правда не помнишь? - Помню? – экзамен забыт, она превращается для тебя в загадку, которую ты не в состоянии разгадать. – Что помню? - Не важно. Пойдем, погуляем, - предложение окончательно сбивает тебя с толку, ты трешь пальцами теперь уже свой лоб и хмуришься, косишься на непогоду за окном. Потеки воды на стекле, нападки порывистого ветра на березы во дворе. Лужи на асфальте, преодолеть которые можно только вплавь. - Там дождь! – как будто она не видит всего этого. - Все равно пошли, - упрямо повторяет Валя и тянет тебя за руку. Когда вы насквозь промокшие и продрогшие возвращаетесь назад, отец смотрит на вас как на сумасшедших и идет ставить чайник. А вы смеетесь, оставляете лужи в коридоре. - Решили заболеть накануне экзамена? – интересуется он и получает лишь смех в ответ. Ты кутаешься в покрывало, греешь руки о чашку и смотришь, как она расплетает мокрые волосы. Ты всегда восхищалась ее сложными плетениями, хитрыми узорами, которые она умудряется создавать. - Господи… - выдыхаешь ты: воспоминание, которое до сих пор ускользало от тебя, все-таки позволяет себя поймать. - Галя? – ее ловкие пальцы на мгновение прекращают свой танец с прядками волос. - Это ты! Ты дала мне этого медведя… Ее щеки заливает румянец, она смущенно отворачивается и бормочет почти неслышно: - Мне казалось, тебе он был нужнее… Ты пересаживаешься ближе к ней, не в силах справиться с захлестнувшим желанием обнять ее, прижать к себе. Она не сопротивляется, только чуть поворачивается, когда ты пытаешься поцеловать ее в щеку, и выходит почти в губы. Неловкости нет. Ты продолжаешь улыбаться, обнимать ее, и она льнет к тебе еще сильнее. - Знаешь, - шепчешь ты поверх ее влажных спутанных волос, - я назвала тебя стойким оловянным солдатиком… Ты знаешь – она улыбается.***
Тебе тридцать. На улице духота. Новая рубашка раздражает кожу. Ты смотришь на нее в свадебном платье и ненавидишь весь мир. Ты хочешь быть как можно дальше отсюда. Добавить тысячи километров к тому, что уже вас разделяет. Она поворачивается, смотрит на тебя. В глазах усталая холодная решимость, и ни единого проблеска радости. Нет даже намека. И все равно: - Ты прекрасна, - выдыхаешь и опускаешь глаза. Она прекрасна. И она была твоей. Сжимаешь кулаки, чтобы не наделать глупостей. Не кричать, не требовать ответов, не умолять ее на коленях не делать этого. Антонова не отвечает, даже не улыбается. Разглаживает невидимые складки на подоле, потом подходит, ловит твое лицо ладонями. Заставляет взглянуть на нее. По-настоящему – глаза в глаза. Она, как и всегда – видит, понимает. - Галя… Так надо, - надломленным голосом произносит она. Что это за ответ? - Валечка… Почему? - Просто поверь мне: так надо. Помни, я всегда буду твоим стойким оловянным солдатиком. Так надо… не ответ на твои незаданные вопросы. Но ты слишком хорошо знаешь своего солдатика – другого ты не получишь. Пытаешься улыбнуться. Пытаешься ей поверить. Не получается. Ты так и не понимаешь – почему? «Так надо». Ты поймешь позже… Все сложится внезапно, резко придет в фокус: ее усталое «так надо», родственные связи, твоя головокружительная карьера, покровительство, о котором ты никогда даже не догадывалась. Ты будешь любить и ненавидеть ее одинаково сильно, неистово за то, что она всегда была, есть и будет твоим стойким оловянным солдатиком. За то, что она все решила за тебя. Тогда ты уйдешь – на взлете. Не отвечая на вопросы. Игнорируя недоумевающие взгляды и непонимание. А отцу ты просто скажешь – «так надо». Как когда-то сказала тебе она. Тебе будет сорок, когда придется вернуться. Университет будет гудеть предчувствием летних каникул, и даже сессия будет не в состоянии омрачить этого возбуждения и предвкушения. А Москву в страхе будет держать Органист.***
Тебе сорок семь, и ты сидишь на неудобной жесткой скамейке в приемном покое. Чувствуешь себя точно так же, как и тогда: беспомощной, потерянной. И не было этих тридцати лет, и ты все так же не знаешь, что делать. Иррационально, глупо – ты ищешь глазами ее – девочку с голубыми глазами в легком летнем сарафане и с серым медведем в руках. И не находишь – она по ту сторону стальных дверей под табло «операционная». Ты боишься, что оттуда она может не вернуться к тебе. Боишься сильнее всего. Твой стойкий оловянный солдатик – ты не можешь потерять ее сейчас, когда спустя столько упущенных лет она снова принадлежит только тебе. Как должна была. Ты не сможешь без нее. Все считают тебя сильной, но только потому, что есть она. Она твоя сила и твоя слабость. Позвонив из школы, она сказала: «Они умрут. Если вы не приедете – они умрут. У вас есть полчаса». Ты не услышала за этим в ее медленном увязающем голосе: «Я тоже умру». Она не позволила - твой стойкий оловянный солдатик. - Галина Николаевна? – голос у врача низкий приятный, с вплетенной усталостью после смены и тяжелой операции. Ты видишь его стоптанные кремовые мокасины прямо перед глазами и поднимаешь голову. - Ей повезло. Большая кровопотеря, но сейчас уже опасность миновала. Если все будет хорошо, завтра вы сможете ее увидеть. - Спасибо, - напряжение как пот выходит сквозь поры. Ты наконец-то можешь вдохнуть. Она выстояла, а вместе с ней и ты. Значит, впереди еще будут только ваши годы. Ты уверена: тебе будет шестьдесят, а она все так же останется твоим стойким оловянным солдатиком.