Жить - значит любить, жить - значит удивляться...

Он не перестает удивляться жизни. Сначала он был ручной крысой, но потерял хозяина, потом на его голову свалились маленькие зеленые существа, о которых он начал заботиться, сам не зная почему. Все время, что он существовал на земле, его не терзали никакие посторонние думы, не интересовала жизнь людей и их глобальные проблемы, и он уж точно не мог подумать, что однажды его заставят соприкоснуться с их грязным и жестоким миром, с которым Сплинтер не помышлял иметь ничего общего. Единственной нитью связывавшей его с человечеством был Йоши, тот, кого он любил больше всего и был предан всем своим маленьким звериным сердцем. Рок посмеялся прямо ему в лицо, заставив ненавидеть, когда он обрел, а, может, выработал это качество своей души. Впервые он познал утрату и боль, впервые задумался о смысле всего происходящего, впервые почувствовал сожаление, беспомощность и пожелал быть снова незаметным, инертным, без мыслей и тяжелых человеческих эмоций. Быть просто собой. Тем, кем он был раньше. В первые дни после мутации, он едва не сошел с ума от обилия чувств. Он лежал на холодном полу канализации, куда заполз, чтобы найти убежище от мира. А разум все работал, все генерировал, взвешивал и анализировал, придирчиво нашептывал, заставляя подчиняться не внутреннему чутью, а логике, о которой он смутно догадывался, еще не зная, что это такое. Но он пережил и принял. Он много читал, когда осознал все преимущества своего теперешнего положения. Стремиться ввысь, познавая самого себя - в этом было свое непередаваемое наслаждение. Не было только одного - мира для него, дома для него... Но ведь и претензии предъявить было некому. А потом он вдруг перестал быть одинок. Его судьбу разделили они - слабенькие, маленькие несмышленыши. И он понял, что нашел свое место - среди них. А дом... Дом там, где сердце, там, где семья, там, где ты больше не один. Теперь он каждый день благословлял свой фатум. Он был счастлив. Он думал, что ничего уже не может случиться в его жизни, чтобы опять перевернуло его мир с ног на голову, как это было уже дважды. Но он ошибался. Жизнь действительно удивляет. Теперь он жил ради четырех странных малышей, которые с каждым днем подрастали и учились чему-то новому. Он полюбил их всей душой и был готов защищать их до последнего. Теперь на нем лежала большая ответственность. Теперь он был уязвим. Каждый день он отправлялся на так называемую охоту, на которой добывал пищу себе и своим маленьким зеленым детям. Ему приходилось прятаться в темноте, в тени деревьев, погружаясь в людской мир, который кипел какой-то странной энергией. Все куда-то бежали, спешили, людская жизнь не стояла на месте, а была в постоянном движении. Сплинтера это всегда удивляло. Оказалось, что кормежка дело весьма хлопотное и непростое. Особым открытием стала пицца. Удобное и питательное блюдо, делавшее быт отца намного проще и дававшее ему иногда хоть каплю передышки. Но, конечно, молочную кашу никто не отменял, не говоря уже о других полезных продуктах так нужных маленьким детям для правильного развития. Вопреки осторожности и благоразумию, ему приходилось выбираться в город. Укутавшись по самые глаза, перевязав хвост и усы, чтобы они ненароком не вылезли наружу, дождавшись сумерек, он торопливо, перебежками спешил на рынок, где в конце рабочего дня шумели частницы. Часто у них оставалось по нескольку пластиковых бутылок молока, которые и домой не понесешь, и покупателя не сыщешь. Вот тогда - то торговки готовы были отдать его почти за даром, гораздо дешевле, чем днем. Сплинтер покупал необходимое для сыновей молоко весьма выгодно, успешно сохраняя свое инкогнито, и не делая большой бреши в тощем кошельке. В конце концов, он даже снискал некоторую славу любимого покупателя, который всегда выручал торговок и даже если весь товар был продан, для него всегда находилось нужное. - Папочка! - с криком бросались в его объятия маленькие черепашата, которые, на его счастье, оказывались дома. Уходя и оставляя их одних, он, конечно, опасался, что их убежище может быть обнаружено, или его маленькие непоседы могут покинуть жилище, но такого, слава богу, не случалось. Он обустроил свое жилище в подвальном помещении, над которой находилась фотостудия одного фотографа. Над ними постоянно слышались стуки, ругань, смех девушек и парней, приходивших на съемки. «Не самое лучшее место для того, чтобы растить детей…» - вздыхал про себя Сплинтер, но ничего другого не было. Хозяин давным - давно закрыл подвал на замок, наивно считая, что туда никто не проберется, и никогда не заглядывал. В нем было относительно тепло и сухо - поэтому дети болели очень редко. Трубы не подтекали, проводка не искрила, что было особенно важно для гиперактивного Майка, который, не умея толком ни говорить, ни ходить, активно ползал везде и хватал пальчиками все, до чего только мог дотянуться. Живности в виде паразитов тоже не наблюдалось, что тоже было важно. Ибо малолетний Донни, любимым занятием, которого было что - нибудь долго и пристально разглядывать, иногда пробовал изучаемое на вкус. Правда, божьи коровки по вкусу ему совсем не пришлись. Иногда шум наверху заглушал возню и драки между Леонардо и Рафаэлем, которые, предположительно, пытались поделить отцовскую любовь. Напрасно Сплинтер пытался втолковать Рафаэлю, что любит всех сыновей одинаково. Тот факт, что он уходил, оставляя все заботы на плечи маленького Лео, и соответственно, он был за старшего, до глубины души обижал мальчика. Коренастый, воинственный карапуз уже достаточно крепко стоящий на толстеньких ножках, ходил гоголем и был задирист, как петух. Вскоре он понял, что отец один, а братьев много, значит, и конкуренция за внимание папы очень высока. Особенно много внимания доставалось этим выскочкам Майку и Лео. Раф ревностно следил, как отец возится с самым младшим из братьев, и его охватывала обида. С чего это ему такие нежности, он даже сам на горшок не ходит!!!!! А этот подлиза, который так и крутится вокруг папы, нахваливая себя и отчитываясь за прожитый день, в его отсутствие?!! Отец называет его умницей и гладит по голове! Обычно Раф складывал губы трубочкой, надувал без того пухлые щеки и садился, отворачиваясь ото всех. Впрочем, обида его длилась недолго. Отец чутко относился к настроению своих детей и знал, как снова завоевать расположение своего самого сердитого сына: щекоткой, лаской, гостинцем или сказкой, на которую сбегались все черепашата, даже Майк, который пока плохо понимал слова. А потом он вновь выходил на охоту, скрывая свой вид. Уложив в обед сыновей спать, Сплинтер через вентиляционную трубу пробирался в жилище нерадивого соседа, который жил наверху. Холодильник в доме был набит продуктами, которые хозяин не стал бы искать, подумав, что содержимое съедено голодными моделями, которых он заставлял сниматься несколько часов подряд. Студия представляла собой огромное просторное помещение, заставленное различным профессиональным осветительным оборудованием и фототехникой. Высокие потолки, многочисленные лампы и бра, наполняющие комнату светом и каким - то особенным оптическим волшебством. Чуть поодаль стояли несколько ширм, на которые были аккуратно повешены различных фоны и ткани. Диванчики, маленькие кофейные столики, куча журналов, и на стенах висят работы фотографов, различных стилистических направлений. Была и раздевалка, но обычно модели без стеснения переодевались прямо в зале, не считая это чем-то зазорным. Обнаженная натура являлась частью их профессии. Еще одна загадка современно человечества, которая приводила Сплинтера в трепет и недоумение. Со временем он научился не замечать голых моделей, которые были порой грубыми и пошлыми. Сплинтеру временами казалось, что его уши готовы отвалиться от стыдных речей, которые он слышал. Однажды он пробрался к соседу позднее, чем обычно. В помещении было множество мест, где можно было быстренько юркнуть в тень, чтобы никто не увидел. Кроме того, он никогда не ходил без конспирации, поэтому в случае чего мог и прикинуться клиентом, коих здесь ходило немерено, превращая студию в проходной двор. Да и фотограф с модельками часто после фоторабот были под градусом и веселились напропалую. Сплинтер выглянул из кухни, удивляясь тому, что сегодня в помещении слишком тихо. Слишком - это даже преуменьшение. Непривычное молчание окутывало студию, а вместо дыма сигарет, который обычно бил в чувствительный нос Сплинтера, атмосфера благоухала чистым свежим воздухом, залетавшим через открытое окно. Частенько после визитов наверх он не мог прочихаться, а сейчас с удивлением вдыхал полной грудью. Он осторожно заглянул в студию. На кровати поверх синих шелковых простыней лежала молодая девушка, которая была естественно обнаженной. Она была самой обыкновенной, и он мог бы даже сказать, что самой неинтересной среди моделей, которых он здесь встречал. Он знал, что съемка топлесс называется - ню. Ню - стиль раскрывает красоту женского тела, изгибов и линий, чувственность, женственность, недосказанность. Эти слова он увидел на одном из плакатов, висящих на стене, призванных рекламировать фотостудию. Как он не пытался приобщиться к прекрасному и увидеть хоть что - то возвышенное в позах бесстыдных натурщиц, красота ускользала от его понимания, и он не мог поверить в достоверность этих слов, считая это полнейшим моветоном.Он выглянул, прячась в тени тканей и боясь даже дышать, так как любой неосторожный звук был бы громоподобным в такой оглушительной тишине. Она лежала, раскинув руки и закрыв глаза. Прелестное дитя, чьи волосы блеклыми светлыми локонами ложились на грудь, скрывая ее от постороннего взгляда. Вытянув шею, он попытался заглянуть ей в лицо. Лишенное всякого румянца, болезненно - бледное, оно поражало своей белизной. На минуту ему показалось, что он ошибся - это не девушка, это - кукла.Но кукла открыла голубые глаза и недоуменно посмотрела на фотографа, возившегося с пленкой. -Прошу вас, давайте закончим быстрее. - нетерпеливо произнесла она. Сплинтер был поражен. Обычно модели не спешили уйти. А она хочет… Неужели не останется развлекаться? Фотограф засуетился и, расплываясь в улыбке, забегал вокруг фотозонта, поправляя его так и эдак, попеременно заглядывая в экспонометр и пытаясь химичить с фотоосветителем. - Минуту, мадемуазель - мурлыкал кутила - проклятый диффузор - покрутил он в руках прямоугольную насадку, оправдывая свою задержку. Он постоянно крутил шеей, оглядываясь на девушку, неудивительно, что софтбокс не желал вставать на место. Модель тяжело вздохнула, опустив редкие ресницы. Она приподнялась на локте, принимая позу, и бросила на фотографа нетерпеливый взгляд. Сплинтер оглядывал девушку, недоумевая, почему она здесь. Ничем особенным она не выделялась, но что-то в ней все же привлекало. Что именно? Он еще не разобрался. Сплинтер даже не помнил, сколько простоял, глазея, как обычный мальчишка, не смея двинуться. Ему казалось он начинает что – то понимать, возможно, красоту, которую источала странная совсем не красавица ..... Головой он слегка коснулся холодного матерчатого холста. Ощущение заставило его прийти в себя, устыдиться своего любопытства и как можно поспешнее покинуть комнату. Он забыл о детях, о том, что они ждут его, что их пора кормить, забыл, что Донни простудился, а у Майка режутся два зуба, он плохо спит по ночам и часто плачет....Что Рафаэль настоятельно требует к себе внимания не только от отца, но и от старшего брата, которого тоже начал ревновать к младшим. Из-за этого, криков в жилище только прибавилось. Раф не дает Лео ни с кем играть, кроме него самого. А Донни часто плачет за компанию с Майком, чем расстраивает худенького Леонардо, который видимо вообще не ел в отсутствие отца, предпочитая отдавать свою порцию братьям. Сплинтер смотрел на тощего сына, худую зеленую мордашку, на которой большие карие глаза казались еще больше. Такие понимающие, добрые и молчаливые. Временами ему казалось что Лео все знает, все - все что гложет отца, ему ведомо…Как он умилялся этому взгляду, как временами боялся его тихой и недетской мудрости…Как боялся, что однажды сын поймет, как ему больно быть человеком, оставаясь в звериной шкуре. И как страшно не быть. Как жутко быть одиноким и никому не нужным. Все эти хаотичные мысли старательно прятал от пытливого взгляда сына. «Всему свое время» - думал он. И на их долю выпадут испытания, но не сейчас. А уж он придумает, как их защитить. На то он и отец. После этого он долго не показывался на верху, коря себя за нерадивость. Но мысли об этой девушке не покидали его, все чаще и чаще возвращая в этот памятный момент. Кто она? И почему кажется другой? И могло ли быть что–то общее? Он поглубже кутался в одежды, окончательно привыкнув носить на теле ткань, а она обнажалась ради денег. Хотя бы это должно отталкивать. Продажность мира – закон общества, продажность людей – закономерность, повторяющаяся с завидной частотой. Как это противно и мерзко. И все равно, не перестать о ней думать, не смотря на неприятный антураж. Теперь он каждый раз провожал ее домой, неся в руках постоянную сумку с продуктами, и всегда на расстоянии, ничем не выдавая своего присутствия. Знал, как выглядит ее фальшивая улыбка нацеленная в объектив, искусственные слезы на бледных щеках… Знал, что мадемуазель идут только простыни холодных тонов, а пастельные тона делали ее почти умирающей, подчеркивая хрупкость и анорексичность тела. Ему так хотелось верить, что у нее есть объективные причины, чтобы это делать. Конечно, он не смог противиться искушению и все же вышел посмотреть, тем самым подрывая собственную волю и становясь рабом своих чувств, как и все люди до и после него. Глупый, глупый. Он не знал, что судьба любит глумиться над теми, кто ей подвластен. А он пока не обрел достаточно сил, чтобы дать ей отпор. Да и откуда он мог знать, что это такое – испытывать жгучее чувство любви. Не дружбы и не благодарности. Потребности быть где–то рядом и вечно смотреть на того, кого любишь. Откуда он знал про эти желания? Ему было неведомо, что можно полюбить того, кого не знаешь, на расстоянии, не зная абсолютно ничего, даже имени. Откуда он знал, что тревога, апатия и странное сердечное томление, заставляющее почти биться головой об стену от бессилия – проявление любви. Обреченной на провал, безответной и не имеющей право на существование. Кто–то сказал, что любовь – поэзия жизни. Скорее проза. Проза, лишенная жизни и красок. Еще одно коварное проявление человеческой души, отличия высшего существа от всех остальных. Хотя.. любовь любви рознь. Сидя на коврике, в компании разбросанных игрушек и визжащих от радости малышей, пытался не поддаваться грусти. Он печально окинул взглядом свой дом. Такое родное, такое теплое место. Которое он скоро навсегда покинет, чтобы оставить здесь все свои мысли, много счастливых моментов и половину своего сердца. Он заберет своих мальчишек и снова уйдет в никуда. Но теперь с определенной целью – забыть. Как обычно он поймал чуть прищуренный взгляд старшего сына. Улыбнулся и кивнул, притянув его в объятия. А кто сказал, что быть человеком легко? Кто сказал, что легко любить и жить? Главное выстоять. А там…Снова найдется чему удивляться… «Прощай, мадемуазель,- сжимал он фото, которое стащил при очередной вылазке – Прощай, закалившая душу и подарившая горечь. Прощай…»