Светошь

Июль 1808 года. Испания. Испуганный взор темных очей жжет пуще клейма еретика, заставляя остатки веры корчиться в агонии, теряя надежду на спасенье. Заученные молитвы нейдут с уст, да и нет нужды молвить чужие слова: искренность от затейливой огранки не перестанет быть оной. Господь Всевышний, я в ловушке, помоги, молю! Густая пелена вмиг спала с очей, ныне я веру утрачиваю – апостасия обвивать принялась сердце, и вот-вот оступлюсь, изменю душой Тебе, Боже. Терзаю плоть свою, дабы мысли прогнать, но бледное лицо и дрожащие тонкие уста, шептавшие не имя Твое, Господь Всевышний, а меня заклинавшие, вновь яркой вспышкой воскресают в памяти. Единственная дочь моего единокровного брата предстала по подозрению в ереси пред Судом Святейшей Инквизиции. Я был уверен в правде ее и чистоте помыслов, но нечего было положить в защиту на чашу правосудия против обвинения, сотканного из догадок, двусмысленностей и показаний «свидетелей». За личиной бесстрастности трусливо сокрыл свою связь с «еретичкой», лишь закончил приговор треклятой равнодушной фразой: «Debita animadversione puniendum*» - тремя словами, свершившими судьбу человека. Будто бы зеркало ныне передо мною, отразившее всю грязь: я - инквизитор, клеивший ярлыки на неугодных Церкви. Инквизиция, преследуя святую цель – вернуть заблудших овец в лоно Божьего Храма, пала ниже грешников, ибо те не прикрываются Библией, как щитом от усомнившихся в Тебе, Боже. Инквизиция превратила святость в ветошь, в товар: за тридцать монет иуды вновь и вновь продают Христа, отдавая взамен бумажки об отпущении грехов, не замечая, что черные рясы их пропитаны кровью и пахнут горелой плотью. Corruptio optimi pessima**. Я утопал в этой лжи, покуда не коснулся меня перст Суда Инквизиции, умертвив на четверть; я пытался не замечать скверны, в которой, как в болоте, вязли мои братья. А нынче кто я? Отступник, предающий Тебя, Господи? Или… Что же таится за этим «или» - ответа найти не смогу, ибо сомневаюсь во всех и вся. Истинная вера подменена на псевдорелигию: Папы, сорвавшиеся в пропасть блуда, чревоугодия и корыстолюбия; охота на ведьм, цензура, желавшая углядеть в каждой написанной строчке ересь. Червь со звучным именем Инквизиция, грызущий Испанию изнутри, постоянно алкает пищи, становясь все тучнее и прожорливее. Ладони, которые укоризненно колют четки; одежды, пропахшие ладаном, смердят той же ложью, а я слишком слаб духом, чтоб отыскать спасительную путеводную нить, что выведет из мрака, меня окружающего. Боже, подай десницу Испании да поддержи ее, ибо падает она. Обрушь свой гнев на эти земли – да будет сие делом благим. Неужто не замечаешь, Господь, что Испания гниет заживо и стонет?! Боже, останови чуму, прозванную Святой Инквизицией! Доселе я не молился настолько горячо и самозабвенно, покуда ночь не сменилась заревом. В душную келью ворвался взволнованный послушник, грудь его часто вздымалась, он сжимал распятье так, что костяшки пальцев побелели. - Отец Томас, - послушник отдышался, стер проступивший на челе пот и выпалил, - француз нагрянул в испанские земли! *Да будет наказан по заслугам. **Падение доброго – самое злое падение.