Культ неба.

Айжан любила смотреть в небо, правда любила, особенно в детстве. И даже не из-за каких-то поэтически-эстетических чувств, а просто так. Поглазеть, проверить, не собираются ли вдалеке грязно-серые грозовые тучи. И одинаковым оно при этом не было никогда - то ярко-голубое, то почти белое, то рыжее, закатное. Очень разное. И всегда совершенно красивое... Только это было раньше, видимо, в какой-то другой жизни. А теперь была совсем чужая для Айжан жизнь, непонятная, тёмная и мутная. Как грязная вода в луже. Напряжение в воздухе можно было, казалось, трогать руками, сматывать в большие клубки и вязать из него потом что-нибудь полезное. Ты ведь хотела остаться чистой для всех? А ещё когда-то Айжан действительно верила в своего бога. Для неё, как и для многих поклонников древних божеств, религия не была формальностью, но не была и предметом фанатизма. Это так же естественно, как дышать, есть, спать... Жаль только, что сейчас, когда это было так нужно, старые боги оказались бессильны. Поэтому вместо молитв небесам она повторяла про себя разную чушь: имена, разные глупые и не очень фразы, которые слышала от разных людей в разное время, вспоминала лица отца, матери и... И ещё одного человека, который когда-то был дорог. Как жаль, что это стиралось из памяти всё легче, а на смену приходил лишь рвущий барабанные перепонки визг и чьи-то нетвёрдые шаги. Прямо там, в голове. Кажется, именно так выглядит сумасшествие. Она очень хотела говорить снова о всяких пустяках, как в той, другой жизни. Какая будет завтра погода? Почему засохла в баночках вся краска? Почему те придурки за стеной никак не заткнутся, в двенадцатом-то часу ночи? Прежде это были очень важные вопросы. А сейчас... Сейчас в комнате всё было цвета яичного желтка, даже солнечный свет. Наверное, это занавески такие. Или просто ей так кажется? Мало ли чего не бывает от духоты. И какая разница, что жар у Айжан где-то внутри, застрял между сердцем и диафрагмой. Если она откроет рот сейчас, то не сможет и двух слов связать. Поэтому лучше слушать молча. Слушать, ощущая, как чужое дыхание становится её собственным, слышать слова сильного человека, который хочет, но не может помочь. Это страшно, но тишина пугает ещё больше. Поэтому Айжан просто крепче прижимает его к себе. Разрешите с Вами посумерничать? Сердце, крепкое и молодое, быстро гонит лекарство вместе с заразой по венам. Ей осталось не так много. Обычно в таких случаях толкают речи или хотя бы банально прощаются. У Айжан не хватает сил ни на что. Она свое "отпрощалась" ещё полчаса назад, когда совершенно разбитая висела у Валеры на плече и моргала быстро-быстро, чтобы совсем не раскиснуть и не зарыдать в голос. Чувство тогда было неловкое, но тёплое. И - совсем капельку - с примесью досады. И это своё лёгкое раздражение Айжан смогла объяснить лишь сейчас. Ответ плавал на поверхности. Всё дело лишь в том, что она говорила что-то совсем другое, пустое, не то, что надо было. Просила убить, когда боялась этого больше всего на свете. Глупо. Терять ведь всё равно нечего. Точно уже нечего. Стань для неё воздухом. Кислород ощутимо догорает в лёгких, а голова такая тяжёлая. Хочется спать-спать-спать... Болезненная дрожь куда-то уходит и на мгновение ей кажется, что никакой болезни уже нет, что ей и в самом деле станет лучше. Как наивно! Жар из груди уходит в низ живота и скребётся там мягкими лапками, заставляя почти скатиться с тесного диванчика на пол. Упасть ей не даёт некая неведомая сила, та самая, которая сделала глаза Айжан такими чёрными. Картинка окружающего мира никак не желает становиться чёткой и в ушах стоит такой звон, что не слышно совсем ничего. Кажется, она ещё чего-то не успела. Айжан идёт на живое тепло, ставшее вдруг совсем чужим. Ей даже чудится на мгновение, что она когда-то знала человека, стоящего совсем близко, но мысли нечёткие, расплывающиеся в гуле голосов. Странный жар просит то ли вцепиться в глотку, то ли просто отдаться этому мужчине, который так странно смотрит на неё. На ту, кем она стала. Птичий крик так и рвётся откуда-то изнутри. Спаси её. Убей её.