Умри после меня

Пять тысяч лет Алгрим готовился к смерти. Сейчас Алгрим не вспомнит, сколько именно. Просто однажды они поняли - все до последнего, мудрецы с черными сапфирами и ониксами в волосах, вооруженные бластерами-искажателями воины и прячущиеся в развалинах города рыдающие женщины. "Мы обречены", - пронеслось последним дыханием прохлады. Черный ветер стих, на горизонте уже занимался отравленный рассвет. В сером воздухе носилась пыль. Столица Свартальфхейма напоминала груду обглоданных костей. Гагатовый фонтан на центральной площади пересох. У ног исполинской статуи лежала собственная голова. Город умирал. Мир умирал. Конечно, кто-то должен был сказать это вслух. Конечно, это был Малекит. Некоторые плакали и кутались в тряпки, тщетно пытаясь укрыться. Алгрим все рассматривал молодую эльфийку - она была жрицей в храме, но существа света называли себя богами и уничтожали чужих богов; храм они разрушили, а ее изнасиловали. Теперь она ходила, изможденная и беременная ублюдком. Белые волосы пожелтели, острые кости скул торчали из покрытого язвами лица, как розовые грибы-наросты, и вся она была в буро-фиолетовых язвах - может быть, из-за света, либо оттого, что внутри ее пожирало чуждое существо. Когда Малекит сказал свое "мы обречены", Алгрим испытал нечто сродни облечению; он подошел к безумной жрице и ударом меча рассек ее пополам. На связке нитей вывалился изнутри кровавый ком. По зеленоватому мрамору он растекся, словно большая клякса. В толпе протестующе загудели. Но воины во главе с Алгримом поддерживали короля. - Нам не выиграть войну. Но мы можем умереть достойно, - повторил Малекит. В рассеянном рассвете он выглядел больным и изможденным, почти как та несчастная женщина. Как все они, наверное. У них остались корабли, бластеры и гранаты. Лучше умереть в бою, чем покорно ждать, пока кожа набрякнет и лопнет, источая темный гной, пока ослепшие глаза вытекут, а ногти искрошатся в труху. Были трусы, что склонились пред новородками и Асгардом, и даже стали рабами, приняли от тех презрительную кличку - "черви черной земли". Впрочем, тьма не прощает трусости, а свет не щадит предателей; вскоре вернулись они, покрытые рубцами и пахнущие гарью. Они ползали у ног Малекита, умоляя простить, но тот отказал предателям в быстрой и легкой смерти. Червям - смерть в корчах, сказал он. Верным же он обещал достойный финал. Даже избавление, вот только Алгрим не верил в это. * Позже Алгрим вспоминал: ведь были и другие; старше, опытнее, родовитей. Мудрецы и провидцы, принцы и ученые. Одни обещали, что свет исчезнет сам вместе с отвратительными новородками. Другие сулили победоносную войну с Асгардом - мы разрушим их мир из золота и сияния, отправим в небытие, сожжем и развеем пепел по ветру. Третьи предлагали скрыться в подземельях, чтобы вернуться позже, когда новородки сами перебьют друг друга. И только Малекит повторял: не надейтесь. Мы обречены. От нас не останется ни слов, ни песен - только сказки, что превратят нас в чудовищ; нами будут новородки пугать друг друга, а сами расплодятся, подобно плесени на сырых и теплых камнях. Все, что мы можем — попытаться забрать их с собою. Уже тогда Алгрим слышал от него слово "Эфир", но не спрашивал что это такое - негоже воину из касты воинов чрезмерно интересоваться выдумками магов и ученых, во всяком случае, до тех пор пока не легла та выдумка приятной тяжестью искажателя в ладони, или доспехом - на плечи. В конце будет только тьма, вот что говорил Малекит. У него дрожали губы, он ухмылялся, наверное, вспоминая убитых асгардцами жену и детей. Малекит отчаялся уже тогда. Но, размышляя над тем, почему большинство присоединилось к нему, Алгрим находит простой ответ. Он говорил правду. * Алгрим редко заглядывал в Храм, и верил скорее в удар искажателем, в спусковой сенсор и штурвал на корабле. И все же, когда Малекит позвал в свою лабораторию, испытал нечто сродни священному трепету, если только мог понять подобное чувство. Лаборатория простиралась глубоко под землей. Они спускались по ступеням в окружении испещренных древними ликами стен, и Алгрим не сразу понял: это гробница. Фамильная гробница семьи Малекита. - Слепые новородки не явятся сюда, - проговорил Малекит. Он остановился у платиновых саркофагов, выступающих из камня, словно природная жила из породы. Посмертные маски изображали женщину и двоих детей — мальчика и девочку. Алгрим отвернулся, смущенный излишней интимностью. Он принес Малекиту присягу и был готов служить — до последней капли крови, разумеется, до финала, который они не пытались оттянуть или избежать. Но скорбеть о мертвых следует в одиночестве. Алгрим чуть не спросил: зачем ты привел меня сюда? Малекит опередил его: тронул подбородок на маске дочери, и тишину гробницы наполнил густой каменный гул. Алгрим зажмурился от алого сполоха — на мгновение ему почудилось, будто Малекит окончательно обезумел и привел свет в личное святилище. Может быть, чтобы надругаться - жестом отчаянья и потерявшей всякий смысл мести. Колонна выросла в десяти шагах от саркофагов и провернулась вокруг оси, расколовшись надвое. Она исторгла текучее красное. Малекит пояснил, но Алгрим и так понял, что это. Эфир. - Этой силе нет равных, - говорил Малекит, опустив голову и сжав ладони в кулаки. У него были обожженные и покрытые вязью мелких ранок пальцы — очень белые, очень тонкие. - Эфир уничтожит не только новородков. Он способен обратить вспять время и вычеркнуть существование света из ткани бытия. Малекит сделал шаг вперед. В отблесках текучего артефакта он казался залитым собственной кровью. На миг Алгриму захотелось обнять его и увести отсюда. Может быть, приложить к губам флягу с густым лишайниковым вином, крепким, как алмаз. Сказать что-нибудь наподобие: не надо. У нас есть надежда. У нас целый флот, давай просто заберем выживших и улетим куда-нибудь к краю Вселенной, где близорукие новородки не отыщут, а свет — не дотянется. Мы пытались стереть их в прах, но теперь поменялись ролями. Иногда приходится убегать. - Ты слышишь? - Малекит полуобернулся, блестя глазами и кусая обветренные губы. - До Схождения осталось недолго. Мы все исправим. Ты готов, Алгрим? И тот кивнул, смиряясь и преклоняя колена: - Да. * На самом деле, Алгрим помнит урывками. Помнит пещеры и развалины. Помнит, как они прятались. Малекит запрещал проявлять себя иначе как партизанской войной. Они все отсчитывали часы и минуты до Схождения, хотя остальные и не знали, чего именно ждут. Помнит, как делали маски. Малекит объявил, что его армия попросту не имеет права сдохнуть (как черви) от язв и нарывов, вызванных облучением; и сам разработал скафандры, защищающие в том числе лицо. Маски были неотличимы друг от друга. Они позволяли чувствовать себя... частью целого. Наверное, им всем этого не хватало с тех пор, как новородки размножились, с тех пор, как темные эльфы заметили их в своих границах, безуспешно пытаясь уничтожить, с тех пор как свет и его твари преодолели последний рубеж Свартальфхейма. А потом кто-то выцарапал на своей маске глубокие борозды, похожие на следы от слез; Алгрим заметил выходку только после того, как на учениях стали шептаться. Малекит прервал сбор и подошел к умнику в исцарапанной маске. В тишине было слышно как под подошвами похрустывала галька. Он провел тыльной стороной ладони по бороздам — словно пытаясь понять, что это; словно свет выжег ему глаза и теперь ориентировался лишь наощупь, и стоял — не двигаясь, не дыша. Алгрим прокрутил тысячу вариантов. Убьет? Отдаст под трибунал? Развернется и уйдет? Малекит был непредсказуем, и это одновременно нравилось и бесило Алгрима. - Сделать всем такие же, - сказал он. И повторил громче. - Ну? Вы слышали? Так у них и появились маски со слезами. Неровные бороздки от заменили стилизованными выпуклостями, чтоб уж точно никто не принял за случайный дефект. Мы обречены, теперь не только знали, но и выражали собственными одинаковыми лицами. Это был худший в Девяти мирах девиз, признавал Алгрим, но кто мог дать им иной? * Они меняли убежища - пещеры на руины домов, заброшенные космодромы или храмы. Убежища были одинаковы - таились под землей, покрыты слоем пыли и пепла, внутри воняло травяной гнилью. Кто-то роптал, а Малекит приказывал казнить всех больных, бесполезных, протестующих; Алгрим заключал с собою пари — поднимут ли против него восстание, и проигрывал. Партизанские группы все еще нападали на Асгардцев. Чаще всего перехватывали в космосе, где новородки едва трепыхались, как бесперые птенцы. Как-то им удалось поймать одного из асгардских полководцев, и Алгрим лично удушил того собственными кишками; тело отправили болтаться в пустоте. Малекит действовал. Остальные, в том числе те, кто впервые назвал его Проклятым за страшные пророчества и страшный выбор, не делали ничего, лишь бродили по развалинам, точно неприкаянные духи, и рыдали, завернутые в балахоны, пока не сжигало их в пепел солнце или не добивали асгардцы. В фамильной гробнице дозревал Эфир. Малекит проводил там часы и дни, не поднимаясь даже за глотком воды; однажды Алгрим преодолел неловкость и сам спустился к нему. Он миновал саркофаги с выпуклыми лицами, которые теперь ассоциировались с защитными масками. Малекит стоял на коленях перед разломом колонны. Вокруг него плыло и вспыхивало багрянцем, он будто тонул в красной воде. Алгрим засмотрелся. - Подойди ближе, - внезапно проговорил Малекит. Алгрим чуть поднос с едой не выронил, удержал в последний момент и поставил на камни. - Мы не выиграем битвы, если ты умрешь от истощения, - сказал он и спохватившись, добавил. - Мой лорд. - Мы не выиграем битвы, - в тон ему ответил Малекит. Он потянул Алгрима за руку, пришлось сесть рядом. - Мы обречены, забыл? Наша победа равнозначна смерти и новому отсчету. Он скинул легкий плащ, оставшись голым по пояс и прикоснулся к пупку, обозначая связь с праматерью-Тьмой. Некоторое время они сидели не шелохнувшись. Эфир вился кольцами, вытекал из колонны, казалось, кровоточил сам камень. Пожалуй, Алгрим понимал Малекита — наблюдать за хаотичным движением можно было бесконечно, до самого Схождения. Малекит удерживал его ладонь, маленькие пальцы на темном фоне собственной кожи напоминали обглоданные кости. Алгрим замер, неуклюжий и нерешительный; и готовый на все, на гораздо большее, чем просто умереть. - Обними меня, - попросил Малекит; у него был хриплый голос, а сам — горяч, как будто наглотался вулканических зерен. От его жара кружилась голова. Алгрим послушно обхватил за плечи и талию. Малекит часто дышал, сердце у него колотилось быстро-быстро, а туго сплетенная коса щекотала Алгрима, и от этого мысли путались от субординации к одуряющей нежности. Алгрим мог сидеть так вечность. Даже немного захватить от Схождения. Малекит сам поцеловал его. Позже Алгрим думал: поцелуй короля должен был стать иным - поцелуем власти, похожим на укус каменного скорпиона. Но Малекит просто ткнулся сухими губами, робкой просьбой. На мгновение Алгриму пришлось даже удерживать его, словно Малекит устыдился неуместной на краю гибели чувственности. Алгрим запомнил урывками — костлявое чуть угловатое тело, и горячий, ужасно он был горячий, может быть, это Эфир заразил его лихорадкой, или магия превратила кровь в лаву. Он попросил Алгрима лечь на камни, вытянуться и снова не двигаться, пока сам разъединял скобы на доспехе, прижимался голыми бедрами и босыми ступнями, дышал в пах и царапающе трогал губами, словно какой-то мелкий зверек. Это сравнение могло быть комичным, но Алгрима наполняло той самой болезненной нежностью. Все равно, что хранить волосы жены или детей в рукояти искажателя. Правда, у Алгрима никогда не было жены и детей. У Малекита были — смотрели в тот момент своими мертвыми лицами-масками. Алгрим предпочел закрыть глаза. Когда Малекит обхватил губами головку, чуть задевая зубами, он испытал еще одно богохульное почти желание — подняться на локтях и посмотреть, как в тонкогубом рту поместится массивный темный ствол. Перевернуть на спину и самому вылизать того от кончиков ушей до пяток. Похоть сменилась нежностью, почти отстраненным и священным вожделением; Малекит сосал неумело, едва забирая до середины, но Алгрим царапал камни, чтобы не выгнуться, не начать вбиваться в горло. Кажется, у них тогда не сразу получилось: Малекит упрямо насаживался сверху, но был слишком узок; член Алгрима послушно упирался между половинок ягодиц, смазанный быстро высыхающей слюной. С тем же успехом можно было прятать под эльфийской маской гиганта из ледяного мира. В конце концов, Алгриму пришлось схватить его — изгибающегося, распаленного, злого. Малекит шипел и мелко дрожал. Стоя на четвереньках, залитый красным заревом, он то вздрагивал, словно от ударов плетью, то скрежетал зубами. Бело-красное. Два цвета. Белое и красное. Вместе выжигало глаза — и разум тоже, наверное; иначе как бы осмелился Алгрим засовывать пальцы, а затем и член в того, пред кем преклонялся? Впрочем, Алгрим не стыдился того, что сделал. Вспоминая, он думает: мы могли просто молиться последнему богу, рукотворному богу-Эфиру и ждать, но хорошо, что получилось иначе. * Последнюю битву Алгрим помнит урывками. Она пронеслась, как огненный шторм, разбрасывая раскаленные камни, погребая под пеплом мертвых и еще живых. Асгардцы почуяли, словно дикие звери, что враги в своем разоренном и опустошенном мире не сказали еще последнего слова. Малекит приказал: сражаться до последнего, охранять Эфир. Небо колотилось, как женщина в родовых муках. У Схождения был запах — опаленных доспехов, плавленого металла, гари. Асгардцы выдвинули против них целую армию во главе с королем Бером, на каждого эльфа по десятку своих — воистину преимущество. Увидев вооруженных до зубов врагов, Малекит расхохотался: - Они до сих пор боятся нас, - сказал он, и крикнул своему молчаливому воинству: - Вы слышите? Они боятся нас! «Потому что живые страшатся мертвых», - закончил Алгрим мысленно, и опустил голову, будто ослепленный сиянием асгардских доспехов. Эльфы сомкнули ряды одинаковых масок, доспехов и щитов в виде опаленных неумолимым светом листьев теневого багульника. На горизонте мелькало несколько кораблей. Так началась битва, исход которой знали все. Мы обречены, звучало рефреном — лязгом камни, свистом искажателей. Шепотом пепла и камней под ногами. Мы обречены, и поэтому не ждите от нас милости. Соитием асгардской и эльфийской крови парил Эфир. Вселенная страдала родовыми муками, а Малекит собирался уничтожить ублюдка пока не выбрался из утробы; Алгриму оставалось лишь стоять рядом с повелителем, и ждать. Мучительнее всего. Он предпочел бы драться плечом к плечу с остальными. Стрелять и взрывать сингулярные гранаты. Отрубать асгардцам головы и отправлять их в небытие. Наглотаться вулканических семян, превратив себя в непобедимое — и вдвойне обреченное, - чудовище. Малекит тоже ждал. Он был вдвое бледнее обычного — до какой-то каменистой серости. - Эфир убьет тебя, - зачем-то сказал Алгрим. Битва текла к обломкам города, золотая асгардская армия залила руины, готовая подступиться к ступням, словно разлившаяся канава. За грохотом снарядов, визгом искажателей и звоном мечей Алгрим слышал хруст костей собратьев под асгардскими сапогами. Они все готовились умереть, но одно дело выцарапывать слезы на масках, другое - наблюдать час за часом. До Малекита они не доберутся, клялся себе Алгрим, но теперь понял замысел. - Эфир убьет тебя, - повторил он, точно умоляя: не надо. Я пойду и буду драться. Я уничтожу двадцать, тридцать или целую сотню асгардцев. "Не умирай прежде меня. Пожалуйста". Малекит промолчал. Когда Схождение началось, а в глубине гробницы скрипнул механизм, раздвигая надвое, он протянул руку к бурлящему Эфиру, и выражение лица у него было словно в момент оргазма. Алгрим знал точно. Алгрим не помнит как получилось, что им помешали. Зато помнит короткое: - Обрушить корабли. Так Малекит вынес окончательный приговор своему войску. Алгрим никогда не сомневался: поступил правильно. * В открытом космосе нет ни времени, ни привычных ориентиров. Алгрим не знает точно, сколько часов, дней, недель или лет простоял Малекит у иллюминатора, невидяще вглядываясь в усеянную звездами темноту. Алгрим оказался слаб: не решался подойти. Он отдавал приказы техникам и ученым, помогал ухаживать за ранеными, подключал к анабиозу. Инструкция заменяет мысли. Алгрим пережил эти несколько дней (или лет?) без особых сложностей, просто был занят каждую секунду, и не позволял себе задуматься. Малекит стоял и смотрел. Когда остальные выжившие погрузились в тысячелетний сон, и Алгрим более не мог придумать срочных отговорок, остановился позади, окутанный страхом: что, если Малекит уже мертв? Превратился в камень? Сошел с ума? (Окончательно сошел с ума?) У Алгрима сердце билось в ушах и висках, но он прикоснулся к плечу Малекита: - Милорд. Тот не шелохнулся. - Все готово к ожиданию. Малекит не ответил. Алгрим обнял его - в точности, как у колонны, когда они праздновали близкое Схождение и торжествовали вместе с Эфиром; а затем чуть наклонился, чтобы поцеловать голое бледное плечо, остро выпирающую хрупкую кость. - Ты не мог сделать ничего иного, - сказал Алгрим, подразумевая: хорошо, что ты все еще жив, и надеясь, что Малекит не поймет эгоистичной подоплеки. - Остаться. - И погибнуть без надежды вернуть Эфир и наш мир? Малекит обернулся. Глаза у него блестели, но Алгрим сделал вид, будто не заметил. - Правда считаешь, что у нас есть надежда? Алгрим перебирал туго заплетенные волосы, разделяя на белые пряди и замирая от недостойного, неуместного блаженства: - Ты сам показал мне ее. На самом деле Алгрим говорил: ты и есть надежда ,мне не надо иной. * Анабиоз - благословенное средство, лекарство от всех болезней. Сон без снов, покой без тревог, он превращает в камень, в осколок метеорита, в бесцельно блуждающий в космосе объект. Пробудившись, Алгрим вспоминает. К сожалению, он помнит слишком многое. Малекит опередил его - стоит вновь, как (вчера?) пять тысяч лет назад на капитанском мостике, полуобнаженный, с голыми руками, но уже туго заплетенными волосами. Эльфы предпочитали распущенные волосы, а косы означали смирение, готовность к войне или гибели. Алгрим кусает нижнюю губу до крови, удерживая стон, ведь Малекит снова готов умереть. - Эфир возвращается, - произносит тот, оборачиваясь. - Близится время Схождения. Алгриму по-прежнему хочется кричать. Что-нибудь вроде: не надо. Давай забудем о Схождении и Эфире; Вселенная полна света, и новородки расплодились в ней, точно опарыши в гнилой ране, но мы можем парить в космосе и дальше, или попытаться найти новый мир, который подошел бы для жизни. Пожалуйста, не умирай, вот и все что хочет сказать Алгрим, а вместо этого выговаривает: - Я готов к битве. * Алгрим помнит. Алгрим переживает собственное Схождение, когда Малекит целует его и гладит пах; в его правой руке - кинжал, а вновь закрывшие лица масками сородичи готовы поднести вулканическое семя, последнее из огненный семян Свартальфхейма. Оно прожило пять тысяч лет. Оно ждало Алгрима. У Малекита губы жесткие, а зубы немного неровные. Удар кинжалом похож на обещание. Алгрим задыхается, чувствуя ладонь Малекита в своих внутренностях, она скользит и нащупывает, может быть, судорожно колотящееся сердце или какие-нибудь другие внутренности. Малекит вкладывает окаменевшее семя. Алгрим думает: он оплодотворяет меня. Что это, если не акт любви? Словно в подтверждение, Малекит прижимается своим лихорадочно-горячим лбом. Алгрим задыхается болью и нежностью, и счастлив. Пять тысяч лет Алгрим готовился к смерти, но теперь точно знает: даже если они обречены, он не позволит Малекиту умереть прежде себя.