Сумасшедшие

Карнавал. Шум, блеск, пение и звучные ритмы самбы. Кажется, даже небо праздновало вместе с ними. И в птичьем мире все было так же, как и в мире людей - только ярче, громче, сильнее. Педро очень, очень любил время карнавала. В старом клубе (читай - огромном жестяном баке) было жарко и шумно. Повсюду горели гирлянды, свисали украшения; разноцветные огни дробились в тучах пыли, отражались от стен и радужных перьев танцующих. Здесь нельзя было не танцевать. - А ну-ка расступись, пингвины! Я покажу вам, что такое настоящая самба! - толстяк гордо слетел на сцену. Там уже зажигала пара красоток и отдельные смельчаки, но это не пугало Педро. Совсем наоборот. Он-то знал, что истинный танец всегда внутри. - Улитки! Вам за мной не угнаться! - петушился он, двигаясь в привычном ритме. Они все были быстры, конечно. Но он был быстрее. - А давай наперегонки, толстяк? - вдруг раздался слева смеющийся, почти заглушенный музыкой голос. Педро обернулся, надувшись, чтобы достойно деморализовать соперника, но только хихикнул глупо. Ему противостояла маленькая, трогательно-желтая канарейка. Сдвинутая почти до самого клюва пивная крышка закрывала глаза, но было похоже, что пришелец улыбался. Но улыбался не насмешливо, а просто открыто и немного лукаво. Наверное, он тоже танцевал душой. Во всяком случае, Педро с его богатым опытом поверил в это почти мгновенно. - Смотри, фейерверк! – хохочет Нико, подбрасывая разноцветные блестки, кучами лежащие на асфальте. Подхваченные ветром, они разлетаются повсюду, снова оседая на земле. Несколько симпатичных птичек, обернувшихся на шум, звонко хихикают, но пернатый лишь мельком улыбается им, возвращаясь к своему занятию. - Воу, полегче, - фыркает Педро, стряхивая с себя блестящую фольгу. – Ты меня с головой засыплешь, - Нико бурчит что-то вроде «тебя засыплешь, как же» и продолжает. Блестки все так же летят во все стороны, заставляя редких прохожих и пролетающих птиц отходить подальше. В этом маленьком закутке, заваленном старыми коробками, царит пышная разруха: повсюду валяется мусор, ленты, фольга – остатки недавнего праздника. И кенар, художественно раскидывающий этот самый мусор, выглядит абсолютно сумасшедшим. - Чувак, - на плечо ему ложится короткое крыло Педро, - карнавал как бы уже закончился. Смирись и впади на пару дней в депрессию, благо есть повод. - В жизни всегда должно быть место для карнавала, дружище, - он улыбается, но в глазах канарейки мелькает что-то невероятно, непривычно серьезное. Педро замечает это, и внутри что-то тревожно дергается, пытаясь найти хоть какой-то достойный ответ. Не найдя ничего лучше, он просто хватает охапку блесток и кидает их в друга. Нико, в отличии от него самого, засыпать довольно просто; куча фольги с шуршанием скрывает канарейку почти до самой макушки. - Педро, да ты толстый придурок!.. да я тебя!.. – вопит куча голосом Нико, воинственно надвигаясь на обидчика, но рассыпается на полдороги от громкого смеха кенара. Педро снова фыркает, на этот раз насмешливо-радостно, и чувствует, насколько легко становится на душе. Они встретились снова через несколько дней. С жуткой головной болью Педро слонялся по улицам в поисках еды, но, как назло, не смог найти ничего существенного. Однако ему повезло: какие-то незадачливые подростки оставили на столике бистро недоеденный сэндвич. С чистой совестью утащив с него кусок хлеба, толстяк даже немного приободрился. Устроившись на газоне у дороги, он принялся за еду и только тогда приметил какое-то желтое мельтешение буквально в паре метров. Прислушавшись, Педро даже услышал шелест крыльев и царапанье птичьих лап по асфальту. Его недавний знакомец двигался с ловкостью уличной танцовщицы. Он крутился как волчок, взмахивая тонкими крыльями, а злополучная пивная крышка призывно скалилась с тротуара; в ней, кроме пары хлебных крошек, не было ничего. Конечно, ведь после праздника птицы стремились набить животы в первую очередь себе, но никак не другим. Педро с сожалением посмотрел на честно добытый завтрак, потом на канарейку, потом опять на хлеб. Наконец, собравшись с мыслями, он направился к цели. Он не понимал, зачем так поступает, просто... это почему-то казалось правильным. - Эй, чувак, - он старался говорить как обычно, громко и нарочито небрежно, но сбился под внимательным взглядом кенара. - Есть будешь? И Нико согласился. - Сегодня у людей пляжная вечеринка, - как бы невзначай роняет Нико, расправляя перья. - Много музыки, драйва!.. - И еды, - радостно заканчивает Педро, подбирая живот и делая вид, будто собирается на взлет. - Я уже готов! Канарейка укоризненно морщится. - Дружище, на полный желудок много не натанцуешь. - А мне можно, - авторитетно заявляет толстяк, - мне все можно. И никакая еда мне не помешает! Нико сдвигает "шляпу" на затылок и, ехидно ухмыляясь, улетает в сумеречное перламутрово-розоватое небо. Кенар слышит гневные вопли касательно того, что он своим внезапным взлетом практически предал лучшего друга, но ему не нужно оглядываться, чтобы понять, что он не один. А как же иначе. Они всегда были вдвоем. И хотя иногда казалось, что они находились одновременно в каждой точке Рио-де-Жанейро, встретить их по отдельности было практически невозможно. И Педро, и Нико благополучно забывали об условностях, полагая сложившуюся ситуацию единственно правильной. Вся жизнь казалась им одним сплошным приключением, а если так и есть, то зачем куда-то расходиться? Они были одинаково свободны, и эта свобода их объединила как ничто другое. Пожалуй, эта свобода стала частью их жизни. И тем сложнее им было разойтись, что один без другого стал бы... чуть более свободным. Больше, чем нужно. А больше не надо. - Шикарно, да? - с гордостью спрашивает Педро, оглядывая помещение. Фактически это просто прямоугольный кусок огороженного пространства; что-то среднее между крытым балкончиком и перевернутым деревянным ящиком из-под апельсинов. Но, учитывая проблемы с недвижимостью в Рио-де-Жанейро, это вполне может сойти за шикарную квартиру. Удивительно, как такое место до сих пор осталось свободным от птиц. - Ух ты, - присвистнул от восторга Нико. - Здесь действительно свободно? - толстяк насмешливо хмыкает, умолчав, как он героически выпихнул отсюда большого черного паука. Паук был возмущен, но Педро все-таки надеется, что обратно он уже не полезет. Кенар рассматривает не столько занозистые стены и грязный пол, сколько рваную дыру на потолке их нового жилища. Педро тоже посматривает на нее, но если он думает, что ее можно использовать как альтернативный выход, то кенар представляет, как же великолепно сквозь нее смотреть на небо. - Эта дыра, - хихикает он, - войдет в историю как лучшее в мире окно на потолке. По-моему, вполне заслуженно. - Черт!.. черт возьми! Педро, дружище, просыпайся! - канарейка испуганно трясет друга за плечи. Тот, уткнувшись клювом в ворох "позаимствованных" откуда-то салфеток, спит беспробудным сном, разве только не храпит. От звуков громкого голоса он морщится и нехотя приподнимает веки, готовя сотню-другую отборных выражений, но, увидев ужас в глазах Нико, мигом теряет весь пыл. - Что случилось? - тревожно спрашивает Педро, пытаясь продрать глаза. Поднимая взгляд на потолок, он видит в дыре на потолке неприятно знакомый многолапый силуэт. - Паук! С этим воплем оба кидаются в угол. А паук, шевеля жвалами и лапами, готовится идти в наступление. Он все еще такой же большой, черный и мохнатый, как был, а возмущения только прибавилось. И сейчас он, видимо, готовится отвоевать свою территорию назад. Педро прищуривается и оглядывается на друга. Нико прижимается к стене, словно придавленный невидимой волной. В его глазах плещется ужас, а в голове толстяка проносится то, что некоторые пауки едят птиц, а канарейки ведь совсем маленькие... То, что такие пауки, наверное, и овсянок тоже едят, как-то не вспоминается. Он напрягается и бросается к выходу, но гость оказывается быстрее. Прыгнув, чудовище приземляется прямо перед клювом Педро. Нанеся с разворота удар передними лапами, он злобно шипит; овсянка не выдерживает и падает. А паук уже готовит свой яд, подходя все ближе и ближе... Нико снова кричит от ужаса - до боли, до хрипоты. И его не столько пугает собственное благополучие, сколько состояние друга. Он кричит, вкладывая в этот звук весь свой ужас, и, кажется, паук слышит его. Повернув многоглазую голову, он пристально смотрит на канарейку. Нико еще сильнее вжимается в грубое дерево стены, не заботясь о том, что занозы, благополучно разодрав перья, больно царапают кожу. А паук вдруг, словно ухмыльнувшись, наносит последний удар мохнатой лапой и скрывается снаружи. Кенар охает и бросается к лежащему другу. Тот лишь приподнимается на крыльях и почему-то устало смеется. - О боги! Дружище, как ты? Он тебя не укусил? Что вообще произошло? - испуганно тараторит Нико, ощупывая крыльями чужое тело. - Ничего, отделался парой синяков. Этот тупой паук просто пришел повыпендриваться. Но Педро сильнее какого-то паука, да! - судя по всему, даже после трепки толстяк находил возможным хорохориться. - Да ты... придурок идиотский! И мог из-за этого плохо кончить. Умереть, например, - сквозь язвительность и злость в голосе канарейки проглядывает тревога и просто невероятное, огромное облегчение. - Нравится такая перспектива? Педро с непониманием смотрит на друга. Растеряв всю свою насмешливось, он выглядит еще более встрепанным, чем обычно. Крышка-шляпа, с которой кенар не расстается никогда, валяется в углу. И там же из дерева торчат тонкие желтые нити, когда-то бывшие перьями. - Ты... - Замолчи. Педро, просто помолчи, - Нико, все еще дрожа, прижимается к нему. - Какой же ты все-таки толстый. Как тебя вообще еще крылья носят? - Что?! - с искренним негодованием вопит тот. - Я ради него чуть жизнью не пожертвовал, а он мне тут предъявляет! - Потому что ты придурок, дружище! - А ты... а ты... - И я тоже люблю тебя, Педро. Ага, - перебивает его Нико, прежде чем блаженно закрыть глаза и на время отрубиться. И, кажется, они оба все понимают. *** - Нет, Рафаэль, эти двое просто сумасшедшие! - недовольно ворчит Ева, когда ее муж провожает двух своих закадычных друзей. Маленьким туканам пора спать, и Педро и Нико спешно ретируются, чтобы не мешать малышам. - Не соглашусь с тобой, милая, они абсолютно нормальны. Просто они... такие. - Уже пора бы им перестать быть "такими" и остепениться. Завести семью. Не птенцы уже. - Они счастливы, Ева. И все еще живут карнавалом, как и мы с тобой, - Рафаэль пускает в ход все свое обаяние, легко касаясь плеч жены крыльями. - На карнавале они обрели свою судьбу. - Но они все еще одни, - возражает Ева, уже заметно смягчившись. - Ошибаешься, - усмехается Рафаэль, выходя из дупла и всматриваясь в нестерпимо зеленую чащу. Он-то знает, что где-то там его друзья вместе - как умеют, собственно говоря. Как умеют.