Возвращение

— Здорово, ребята, — Жеглов, как и в первый день моей работы в МУРе, стремительно ворвался в кабинет и оглядел всех нас требовательно и в то же время весело. Гриша ахнул и соскользнул с излюбленного места на подоконнике, Пасюк и Тараскин наперебой жали Глебу руки и хлопали по плечам, потом подошел и я. Жеглов улыбнулся широко и открыто, сжал мою ладонь, сказал хрипло: — Здравствуй, Володя. Был он исхудалый, все еще бледный, с непривычно отросшими волосами, но в остальном ничуть не изменившийся. С прежним самозабвением он погрузился в работу, и все дела сразу пошли на лад, исчезла так тяготившая меня и остальных атмосфера суетливой неопределенности. Жеглов уже не только знал о том, что банду взяли, а несколько ее членов, в том числе и Фокс, в ближайшее время пойдут под расстрел, но, к моему удивлению, вообще был в курсе всех текущих дел. Будто и не было трех недель, прошедших с того момента, когда Глеб, зажимая ладонью кровавую дыру в груди, потерял сознание у меня на руках и долго болтался где-то между жизнью и смертью в опасной близости к последней, а затем, едва оправившись, поднялся с койки и начал ходить — сначала от кровати к окну, потом по коридору, по больничному двору, и вот теперь, еще слабый, неожиданно возник на пороге своего кабинета. Длинный, как обычно, наполненный телефонными звонками, хлопанием дверей и папиросным дымом день промелькнул как четверть часа, но я понял это только тогда, когда Глеб, в последний раз опустив на рычаг эбонитовую трубку, сказал: — Ну что, Володя, пошли домой? Дул холодный ветер. Поздние прохожие торопливо шагали по тротуарам. Я думал о том, как долго ходил этой дорогой один, но теперь мы шли рядом, плечом к плечу, и мне совсем не хотелось спешить. Войдя в комнату, Жеглов устало опустился на стул и сказал негромко, будто подумал вслух: — Хорошо здесь все-таки… Только сейчас я понял, что значила для него эта комната с диваном, старым пианино и столом, за которым мы почти никогда не сидели. Оказалось, он привык к ней куда больше, чем я мог подумать, если только Жеглова с его вечными ночевками в прокуренном кабинете вообще можно было представить привыкшим к какому-нибудь жилищу. И вот впервые за долгое время Глеб сидел напротив меня за столом в коммунальной кухне, прихлебывал из кружки горячий чай, закусывая его черным хлебом, а я сидел и смотрел на него и, кажется, глупо улыбался, потому что Глеб неожиданно тронул меня за рукав. — Володя, ты чего? — Ничего… Ну не мог же я сказать, что мне и раньше хотелось любоваться Жегловым, так красиво и по-своему он делал даже самые обычные вещи — например, ставил свою витую подпись на бумагах, — а теперь я вообще не мог отвести от него взгляд, будто боялся, что он неожиданно исчезнет и больше не появится. — Ел бы лучше, Шарапов, — усмехнулся Глеб и подвинул ко мне банку тушенки. — Вон какой худой, растаешь скоро, кто работать будет? Я послушно взял ложку, но продолжал украдкой смотреть на его руки, большие, красивые, с длинными пальцами — наверное, таким рукам был бы рад любой музыкант. Впрочем, судя по тому, как уверенно Жеглов тронул клавиши старого пианино и взял несколько минорных аккордов в тот единственный раз, когда мне удалось застичь его рядом с инструментом, он умел много такого, о чем я не догадывался. Жаль только, что, заметив меня, Глеб ухмыльнулся, закрыл крышку и в моем присутствии к пианино больше не прикасался. В комнате уютно горела настольная лампа. — Все, пора спать, а то завтра вставать ни свет ни заря… Глеб уселся на диван и принялся раздеваться, и я вдруг подумал, что сейчас увижу шрам на его груди. Так и вышло: я не успел отвернуться, а может (об этом даже думать было стыдно), виной всему оказалось болезненное любопытство, и свежий рубец, уродливый, узловатый, еще красный, засверкал на смуглой коже. Мне стало почти больно. Странное дело — на свои шрамы я всегда смотрел спокойно — ну, с тех пор, как они появились, да и на чужие, в общем-то, тоже, а вот на Глебовы не мог. Он заметил, как я поморщился, и хмыкнул: — Странный ты сегодня какой-то. Заболел что ли? Может, тебе надо почаще от работы отдыхать? Поддавшись нахлынувшему странному чувству, я подошел к Жеглову, обнял его, прижался к теплому голому плечу, впервые робко погладил жесткие волосы и словно почувствовал, как отдалось это прикосновение во всем его напряженном, непривычном к ласке теле. — Володя… Мягко отстранившись от моих рук, он смотрел то ли на меня, то ли в сторону незнакомым, долгим задумчивым взглядом. — Я скучал по тебе, Глеб, — тихо сказал я. — Я уже понял, — он засмеялся и неожиданно ласково убрал прядь волос с моего лица. Его рука, шершавая и теплая, на миг задержалась на моем подбородке и коснулась отметины, оставшейся на память об осколках ресторанной витрины. — Пошли спать. Я слишком устал, чтобы решать, кто из нас сошел с ума. Впрочем, не думаю, что время для этого найдется завтра.