Вензель твой в сердце моем...

Скажи, Кёя, почему мир вокруг стал серым? Почему сейчас, лежа на земле и судорожно цепляясь пальцами за алую от моей крови траву, я вижу серое небо, серые деревья, да и трава эта — тоже серая? Почему умерли все краски, Кёя? Потому что я умираю?.. Нет, не поэтому. К смерти я была готова давно. Но почему тогда мир вокруг стал серым?.. Ты стоишь рядом и безразлично смотришь на меня. Ты тоже серый, Кёя… Почему? — Это конец, травоядное, — бросаешь ты. — Я знаю, — усмехаюсь я и смотрю в серое небо. Я не могу смотреть на тебя, потому что стоит мне перевести взгляд, и я заплачу впервые в жизни, а я не хочу, чтобы ты видел мои слезы, чтобы думал, будто я слабая… Хотя ты и так считаешь меня травоядным. Так какая разница? Ты встаешь и бросаешь: — Не стоило делать этого. — Стоило, — я с трудом поворачиваю голову и смотрю тебе в глаза со злостью и яростью. — Определенно стоило, и я бы сделала это снова, Кёя. Ты хмуришься и поджимаешь губы, а руки твои сжимаются в кулаки. Хочешь отправить меня на тот свет экспрессом за то, что назвала тебя по имени? Вперед, всё лучше, чем ползти туда на попутках… — Ты слишком наглая… для травоядного. — Это такая жалкая попытка назвать меня хищником, Кёя? — И не мечтай. — И не собиралась. Кёя, ты знаешь, что у серого пятьдесят оттенков? И всё вокруг всё же разноцветное, несмотря на то, что гамма одна. А еще в моем однотонном мире есть и другой цвет. Черный. И это — твоя душа. Она отражается в твоих глазах и смотрит на меня, словно пропасть в вечность. Неужели я добилась от тебя хоть каких-то эмоций, кроме презрения, пусть это и ненависть, Кёя? Неважно, что это столь темное чувство: я счастлива… Я глупое травоядное, и правда… Острая боль пронзает каждую клеточку тела. Переломанные кости, разорванные органы — они болят не так сильно, как искалеченная душа. Скажи, Кёя, почему мир стал серым, а твои глаза — нет?.. — Ты странная. Не цепляешься за жизнь, но и в могилу не спешишь. Ты не боишься. — Не спорю. Меня всегда считали странной. — Зачем ты это сделала? Неужели тебе и правда интересно? Похоже, да — я вижу интерес во тьме твоей души. — Потому что хотела, — усмехаюсь я, с вызовом глядя тебе в глаза. — Умереть? — саркастично вопрошаешь ты. — Нет. Увидеть эту тьму. Чернота твоей души поглощает меня, ты неотрывно смотришь мне в глаза, садишься на корточки и резко дергаешь за волосы. — Увидела? — злой голос, а глаза слишком близко… — Да, — слабо улыбаюсь я и отпускаю темно-серую траву. Сломанные пальцы касаются твоей щеки, оставляя на ней темный след. Ты хмуришься и поджимаешь губы, отпуская мои волосы. Я опускаю руку. Это было последнее движение. Прощай, Кёя, сейчас серый цвет исчезнет: меня поглотит чернота ночи, давно уже захватившая в плен твою душу. — Зря ты это сделала, — я уже не вижу тебя, а голос доносится сквозь толщу песка, насыпанного в плавящийся от боли разум. — Лучше бы ты просто подошла ко мне и сказала… Что? Подошла?.. Последним усилием выныриваю из темноты и вижу твое лицо. Черные глаза, в которых мелькает грусть, и чуть приподнятые в печальной полуулыбке уголки губ. Ты всё понял. — Прости… — шепчу я, и темнота накрывает с головой. Зачем я пришла в старшую школу Намимори? Зачем искала тебя? Я хотела понять, почему ты меня презираешь. Я хотела увидеть хоть какие-то эмоции на твоем лице, кроме вечного пренебрежения… Почему я не сказала? А что бы изменилось, Кёя? Ты уважаешь только сильных хищников, таких, как ты сам, потому я и вызвала тебя на бой. Сказала, что хочу убить. Бред, конечно. Я никогда не смогла бы победить тебя, но какая разница умирающему от рака: загибаться в течение года от боли или умереть от руки любимого на этот самый год раньше? Ведь конец один — могила. Разница есть, но не такая, как многие думают: так я хотя бы смогла увидеть твою улыбку, на которую и не рассчитывала. Ты ведь больше не презираешь меня, Кёя, а это для меня главное… Боль уходит, а в абсолютной черноте я вижу лишь сияющего белым светом Главу Дисциплинарного Комитета Намимори, который едва заметно улыбается и шепчет одно единственное слово. «Хищница». Спасибо, Кёя… О большем я и не мечтала. А знаешь, тьма, окутавшая твою душу, не уничтожила ее, не окрасила в черный — она белая, кристально-белая, Кёя. И этот баланс — твоя душа и стена, за которой ты ее спрятал — рождает тот самый, страшный, безликий, пустой серый цвет. Этот цвет — то, каким ты видишь мир сквозь призму темноты, защищающей твою душу от внешнего мира. Ты пустил меня сквозь нее в последний миг моей жизни и показал свою искреннюю улыбку. Показал свою душу, потому что хищников ты уважаешь, Кёя, а значит, ты уважаешь и меня. Спасибо… Чернота становится абсолютной. Все чувства исчезают. Белая вспышка, и всё, что остается в моей памяти, — печальная улыбка и единственное произнесенное тобой слово. Я больше не травоядное, Кёя, спасибо тебе за это… А серого цвета после смерти нет, как и черного. Здесь всё сияюще-белое, как твоя душа, и даже тебе не придется прятаться и закрываться. Я дождусь тебя здесь, в этом белом мареве, и когда ты придешь, я смогу сделать то, чего не могла сделать при жизни. Подойти к тебе и сказать, что серого цвета нет — это лишь иллюзия, которую мы выдумали, чтобы спрятаться от боли. Ты — от боли, что люди могут причинить, подойдя к твоей душе. Я — от боли, которую причинил мне ты, убив меня без единой эмоции. В нем потому пятьдесят оттенков, что мы хотим видеть мир красочным, несмотря на его однотонность. Но, Кёя, после смерти серого цвета быть не может, как не может здесь быть и боли. Я дождусь тебя и скажу об этом, и тогда ты сможешь улыбнуться по-настоящему — широко и открыто. Как никогда не улыбался при жизни…