Снежный вечер

Стук в дверь. Хотя — какой там стук, это грохот. Как будто на несчастную деревянную перегородку между мной и бушующей снежной стихией обрушился самый настоящий таран. Я вздрагиваю всем телом, и на секунду сердце останавливается — чтобы потом пуститься вскачь и застучать вдвое быстрее. Потому что я знаю, кто может стучать так нетерпеливо и громко — если быть более точной, у кого хватит наглости для того, чтобы обрушить такой град ударов на дверь первой леди Конохи. Я поднимаюсь с колен, с легким сожалением оставляя свое место возле ярко пылающего ирори. Чем ближе к двери на улице, тем холоднее татами и горячее у меня в груди. Я всегда волнуюсь, когда они уходят, и ничего не могу с собой поделать. Сильнейшие в мире шиноби, но будь они даже всеведущими и вездесущими богами-духами, я бы все равно переживала всякий раз, как они переступают порог моего дома. Разве это не истинное призвание каждой женщины — сидеть дома, держать очаг растопленным и тревожиться за тех, кто плутает в холодной зимней ночи? Распахиваю дверь, и внутрь со свистом врывается ветер, несущий с собой колючие сверкающие снежинки. Мое белое одеяние распахивается и бьется как крылья, десятки слоев тончайшего белого шелка трепещут, извиваются и хлопают на сквозняке, и мне кажется, что я похожа на призрака. Они заходят в дом — высоченные, невероятно большие в этой маленькой полутемной прихожей. Как будто великаны из древней сказки. Слишком много мехов и доспехов — за ними практически не видно ни их тел, ни их лиц. Иней осел на бровях и ресницах, меня передергивает от одной мысли, как им должно было быть холодно. Торопливо, не давая себе времени на сомнения, я начинаю раздевать того, кто оказался ближе ко мне. Ледяные металлические пластины обжигают ладони, но я не обращаю на это внимания. Тяжелые доспехи с грохотом падают на деревянный пол, и я принимаюсь за застежки. К этому времени уже понятно, что мне в руки попал Учиха. Впрочем, неудивительно — он всегда предпочитал входить первым, зная, что я в такие моменты не разбираю и не отдаю предпочтение кому-то конкретному. Когда он скидывает варежки, покрытые оледеневшей корочкой, его руки ловят мои запястья, порхающие от одной застежки к другой, и он прижимает их к своим холодным и сейчас таким твердым и жестким губам. Вдыхает аромат моей кожи и на мгновение закрывает глаза, позволяя себе дышать чуть ровнее и спокойнее. Он дома, он вернулся — ему всегда было важно понять это. Отличить смрадный ад битвы от всего остального. Когда я смотрю в его глаза, мне кажется, я вижу там лица всех, кого он убил. И слышу их крики. Сначала это пугало меня и отталкивало от него. Теперь же я знаю, что он сам мечется внутри замкнутого круга этих лиц и голосов. И лишь здесь, со мной, с нами, он забывает о них и поднимается к свету из своего красно-черного ада. Хаширама снимает доспехи и верхнюю одежду сам — гораздо спокойнее и осторожнее, не швыряя на пол и не громыхая. Я даже не успеваю отследить, когда именно это происходит. Он просто вдруг оказывается позади меня, обнимает за талию и утыкается носом в плечо. Я прерывисто вздыхаю, наполненная счастьем столь полным и всеобъемлющим, что нет никакой возможности сдержать его внутри, и откидываю голову ему на плечо, оставляя свои руки в плену дыхания и губ Мадары. Мы стоим так какое-то время — не знаю, минуту или целый час. Снег на доспехах моих мужчин успевает растаять и натечь в блестящие лужицы на досках прихожей. Наконец я заставляю себя вынырнуть из теплого сладостного плена и говорю: — Я не знала, когда вы вернетесь. Ужин нужно разогреть. — Я разогрею, — говорит Хаширама, и я слышу улыбку в его голосе. — Тогда я наполню для вас ванну. Пока вы едите, она как раз будет готова. Вы оба как каменные. Вам нужно оттаять. — Эти выродки гнали нас по всей равнине, — поморщился Мадара. Я помогла ему снять шубу, мокрую и все еще холодную, потом повесила ее сушиться. Он в это время сам собрал свои разбросанные доспехи и поставил их в угол рядом с амуницией Хаширамы. Завтра нужно будет их вымыть и смазать, но сегодня никому из нас не хочется этим заниматься. — Гнали в твою ловушку, прошу заметить, — возразил Сенджу, уже проходя по коридору в сторону ярко пылающего ирори. — Как будто мои пальцы на ногах от этого мерзнут меньше, — фыркнул его друг. Я слушаю их шутливые препирательства и, улыбаясь, качаю головой. Все как всегда. Мои мужчины. Они накидываются на еду как голодные волки, у них прямо за ушами трещит. Я собиралась питаться этими продуктами до конца недели, но, похоже, завтра нужно будет попросить моих помощниц пополнить запасы. Оставив Хашираму и Мадару уничтожать содержимое нашей кладовой, я отправляюсь в ванную комнату и ставлю наполняться самую большую офуро. Несколько капель масла — для запаха и атмосферы. Сижу, погрузив кисти рук в медленно прибывающую и бурляющую воду, и не могу пошевелиться. По телу разливается теплая истома и вялость. Век бы так сидела, слушая их приглушенные голоса — утолив первоначальный голод, они разговорились. Наверняка обсуждали подробности прошедшего боя. Мадара насмехался над глупыми соперниками и язвил на тему того, что у них не было ни шанса и какие они вообще идиоты, что вышли против Конохи. Хаширама был более сдержан в проявлении эмоций по отношению к поверженным врагам, но с удовольствием прокручивал в голове подробности сражения, которое все еще кипело в его венах. Гордился собой и своим другом — тем, что они смогли отстоять честь и безопасность деревни. Когда ванна наполняется до нужного уровня, я стряхиваю липкую дрему, поднимаюсь на ноги и вдруг замечаю, что промочила край своего платья. Вздыхаю и неуверенно беру его в руки, не зная, что лучше — отжать или снять и повесить сушиться. Пока я размышляю, ужин заканчивается и мужчины, продолжая говорить, перемещаются в ванную комнату. Совершенно меня не стесняясь, стягивают с себя пропахшую потом одежду — Мадара швыряет свою на пол, Хаширама аккуратно вешает на специальную стойку. Я любуюсь ими и одновременно пристально оглядываю их тела — нет ли там ран, ссадин, синяков или свежих шрамов. Каждая такая отметина — это одновременно повод для гордости и крошечная царапина на моем сердце. Сильнейшие в мире шиноби. Сильнейшие, но не неуязвимые. Они забираются в офуро, занимая места по двум разным бортикам, чтобы не мешать друг другу. Деревянная ванна кажется такой огромной, когда стоит пустая, но стоит в нее погрузить два этих мощных тела, она сразу становится крошечной. — Уф, как же хорошо, — протягивает Мадара, откидывая свою косматую голову на бортик. — Прожигает до костей. — Ты просто сильно замерз, — замечаю я, подходя ближе и собирая его одежду. Это все в стирку и штопку. Сама я, конечно, такими мелочами не занимаюсь, не к лицу это первой леди, но прикасаться к грязному нательному белью своих мужчин не считаю чем-то неприятным или противным. Хаширама спрашивает меня, как дела в деревне и что тут было во время их отсутствия. Я пересказываю ему последние новости, в какой-то момент вставая рядом и начиная разминать мужу плечи. Мои пальцы скользят по его влажной коже, я чувствую, как твердые, почти каменные у него мышцы. Размять такое — задача не из легких. Мадара с усмешкой наблюдает за блаженным выражением на лице друга, прекрасно зная, что придет и его очередь. А пока что он может подремать, набросив на глаза влажное полотенце. — Спасибо. — Когда я заканчиваю массаж, Хаширама ловит мою руку и целует мои пальцы. — Я скучала по вам, — признаюсь я и обнимаю его, утыкаясь лицом в его влажные волосы. Они пахнут деревом — они всегда так пахнут. — Забирайся, — предлагает Мадара и легонько хлопает ладонью по поверхности воды. — Да, забирайся к нам, — кивает Хаширама. Я совсем не против, и просить дважды меня не нужно. Я расстегиваю и развязываю свое платье, немного жалея, что никто из них не может мне сейчас помочь. Мадара всегда чертыхался, почему там так много всяких петелек и крошечных узелочков. Хаширама же просто наслаждался процессом и ему даже нравилось растягивать удовольствие. Когда с платьем покончено, я снимаю нижнее белье и с помощью приставленной лесенки залезаю в офуро, которая, честно говоря, больше похожа на мини-бассейн, чем на ванну. Вода действительно горячая, и вверх по моему позвоночнику устремляются горячие колючие мурашки. Мужчины с готовностью подают мне руки, помогая забраться внутрь и усесться там. Чувствую, как каждый тянет на себя, и это невероятно заводит. Но я не хочу выбирать даже в таких мелочах, поэтому принципиально усаживаюсь ровно между ними, и им ничего не остается, кроме как подвинуться самим. Их тела кажутся мне горячее воды, хотя, наверное, дело в моей эмоциональной реакции на эти прикосновения. С моих губ срывается приглушенный стон — их руки повсюду, они касаются меня везде, и я уже не понимаю, где чьи прикосновения. Они не рвут меня пополам, они тоже в какой-то мере соединяются через меня. Хаширама, на правах мужа, целует меня первым. Его губы такие ласковые, нежные, трепетные — я словно бы пью саму любовь. Правой рукой он поддерживает меня за щеку, а левой крепко переплелся пальцами с моей. Мадара меж тем овладевает моей шеей. Скользит языком по чуть натянувшейся коже и иногда чуть прикусывает ее. Это сладостная мука — так много прикосновений, так много тепла, так много любви, топящей меня с головой. И, боги мои, какая же я жадная — мне только все хочется больше. Отрываясь от губ мужа, я поворачиваюсь к Учихе. Он набрасывается на меня с жадностью — почти так же, как полчаса назад накинулся на еду. У этого мужчины все импульсы и порывы доведены до предела, и это кажется парадоксальным, учитывая, каким безэмоциональным он может быть внешне. Даже с нами — теми, кто знает и понимает его лучше всех на свете, он иногда умудряется быть замкнутым и угрюмым. Но только не сейчас, не здесь, не сегодня. Мадара наматывает себе на руку мои волосы, в то время как Хаширама достает из них последние шпильки и заколки. Получается так, что я снова разворачиваюсь лицом к Учихе и спиной к Сенджу. Мадара перетягивает меня к себе на колени, и я чувствую его возбуждение. Хаширама перекидывает волну моих волос вперед и, придвигаясь максимально близко, прикасается губами к основанию моей шеи, а потом начинает спускаться вниз. Я ощущаю его как будто издалека, потому что все мое внимание сосредоточенно на Учихе. Я пытаюсь сдерживаться, но с ним у меня всегда земля уходит из-под ног. Его огонь перетекает в меня, воспламеняет изнутри, сводит с ума. Но мы сейчас не одни, и об этом забывать не следует. Я оборачиваюсь и тяну на себя Хашираму, и вкусы их обоих смешиваются у меня во рту, одним этим практически доводя меня до оргазма, хотя до сих пор никто из них даже не прикоснулся ко мне там. Мне нравится быть между ними, нравится балансировать, нравится раскрываться и гореть так, как не получается с кем-то одним. Мне нравится, как они целуют и ласкают мое тело, не соревнуясь за него, но выступая как партнеры и союзники. Мне нравится ощущать их обоих своими и быть абсолютно и безраздельно их и ничьей больше. Мне нравится чувствовать нас одним целым со мной в качестве связки-перемычки. Мне нравится, когда они стонут мое имя и когда я, доведенная до предела, взрываюсь в их руках. Нравится засыпать потом между ними, крепко держа обоих за руки. Нравится просыпаться, запутавшись в их руках, ногах, волосах, и не знать, кто где. Спросонья целовать первого попавшегося, а потом второго. И я знаю, что им это нравится тоже.