Знакомые высшекровки могут сказать, что ты мил

Твое имя Каркат Вантас, тебе девять солнечных оборотов, почти десять, и ты невинен, словно роза. Ни один храбрый лесоруб в суровом пальто не пытался приручить твои девственные леса; ни один облаченный в модную кепочку и развязную рубашку моряк не бороздил твоих чистых вод. И рука, которая сейчас так нежно очерчивает изгиб внутренней части твоего левого бедра с грацией хромой черепахи - первая рука, тронувшая внутреннюю область твоих ног, прежде упомянутую как "членотреугольник". Именно это Джон шепчет тебе на ухо, пока его пальцы медленно скользят по твоей ноге. - Нет, - говоришь ты. - Нет. Никто не будет называть внутреннюю сторону моих бедер или выпуклость членотреугольником, или квадратом стояка, или пенисным ромбом. Ты осекаешься. В не имеющих никаких законов джунглях, которые являются содержанием черепной коробки Джона Эгберта, ты взял курс на причал Грязных Разговорчиков и ты залажал. Нет, чувак, ни тролль, ни сланцевый бес, ни обеспокоенная фигура отца, ни сосредоточенная на моде пьющая радугу - никто не может тебя сейчас спасти. - Хуекруг, - выдыхает он, - Членовытяг. - Джон, если ты не помнишь, как заткнуть старый расстроенный клавесин в твоем же горле, я заткну его за тебя. Его рука сейчас определенно в пенисном ромбе; она граничит с хуекругом. Святыня твоей выпуклости, столь долго охраняемой неприступной крепостью подростковой неуверенности в себе, теперь в серьезной опасности быть сломленой обветренной рукой Джона Эгберта. В своей новаторской работе, Тролита, тролльский Владимир Набоков писал: "Повертись у меня на коленях, детка, разве тебе бы не понравилось запустить свои пальчики в мою шевелюру?" И теперь ты понимаешь, о каких костлявых пальцах, каких неровных ногтях и веснушчатых ладонях он писал. - Хуец-расхуец, - говорит Джон. Ты затыкаешь его рот своим языком. Это очень просто, в том плане, что он ведь никогда не закрывает свой рот, никогда. Свет, бликующий от его гигантских передних зубов, которые смыкаются вокруг твоего языка, словно медвежья ловушка, ослепляет. - Прости, - бормочет Джон прямо вокруг твоего языка, - Я не знал, что ты это сделаешь! Ты углубляешь язык в его рот. Поворачиваешь его сначала влево, затем вправо. И ты почти на сто процентов уверен, что это сексуальнейшая вещь, которую кто-либо делал со ртом Джона Эгберта. Его лицо сморщивается, а глаза косят куда-то в сторону. Его рука останавливает свои поползновения у твоего членотреугольника. Воюющие народы объявляют перемирие, чтобы обсудить причины, по которым Джон Эгберт прекратил свои нападки. Беспокойство покрывает ваш лагерь. Ты возвращаешь свой язык себе. - Что? Почему ты прекратил? Джон облизывает губу. Его язык влажный, как и его губы, и ты думаешь, что, может быть, ты мертв, потому что насколько же он красив, а еще потому что как случилось, что его рука все еще на твоей выпуклости, и что все это, должно быть, сон, и ты скоро проснешься в своей восставанне с развернутым щупальцем и порочной жаждой съесть целую коробку шоколадных Мишек Барни. Думаешь: Что, если это розыгрыш? А Терези и Джейд вкатят гигантское шоколадное печенье с надписью "НЕ ГЕЙ" на голубенькой глазури. Ты хватаешь Джона за футболку, и его рука скользит по твоему бедру. Его грудь напротив твоей, холодящие твою щеку очки и дыхание губы в губы. И он произносит: - Вау, подсбавь немного! И тебе хочется сказать, что это продуманный розыгрыш, но сейчас гнева в тебе недостаточно, даже чтобы сровнять с землей половину перекошенного двухэтажного домика на самых окраинах. Его глаза очень темные, и он улыбается. И теперь... - Я люблю тебя, - говоришь ты. - Я люблю тебя так сильно, что думаю, это почти смертельно. - Если ты умрешь, обещаю быть твоей скорбящей вдовой, - заверяет Джон. Его очки съехали. Он смотрит прямо в твои глаза, смотрит очень серьезно. - Я буду плакать на твоей могиле каждый день. Буду приносить каждую пятницу элегантное подношение цветами, оформленными в форме сердечка. - Если бросишь меня ради какого-нибудь знойного заменителя меня, - ты великодушен. - Я вернусь из мертвых с единственной целью преследовать твою стареющую задницу, чтобы владеть ей в ебучем одиночестве. - Я буду Биллом Мюрреем, если ты будешь Каспером*, - клянется Джон. - Гоже мой. Фетиш на призраков. Это заводит твою рукоятку? Простыни и зловеще звякающие цепи во тьме ночи, в то время, как молния рассекает горизонт, а заодно передергивания под всякие литературные отрыжки типа "Что нового, Скуби-Ду?" Джон склоняется над тобой. Его голос становится очень серьезным; слова царапают горло. Этого почти достаточно, чтобы заменить воображаемого Эридана, мягко поглаживающего свою выпуклость на сладкоголосого парнишку. - Послушай, я не хочу настаивать на подобном в наше первое горяченькое свидание, но у меня в сумке есть пара ножниц... И ты снова затыкаешь рот Джона своим языком. Он посмеивается и увлекает тебя за собой; скользнув ниже, теперь он на кровати рядом с тобой, и ты на кровати рядом с ним. Номер отеля пахнет дезинфекцией и джоновым лосьоном. Ты не знаешь, зачем он пользуется лосьоном, потому что он даже не бреется. Его несуразности пьянят тебя. - Я бы хотел собрать все глупости, что ты совершаешь, вокруг себя, как лоскутное Джоно-одеялко, - говоришь ты, и это самая отвратительно романтичная вещь, которую ты вообще когда-либо произносил. - Каркат, - шепчет в ответ он, - Не думаю, что это возможно! Поэтому тебе придется обойтись только мной! Он обхватывает тебя своими руками, и ты понимаешь, что это правда. Ты умер. - Если я сегодня умру, - говоришь ему ты, - Хочу, чтобы ты знал, что это случилось потому, что впервые в моей безрадостной жалкой жизни я не несчастен до мозга костей. - Пожалуйста, хватит разговоров о смерти, - просит Джон, - Ты убиваешь весь настрой! И мой стояк! А еще я даже думать не хочу о том, что ты можешь умереть. И вообще я понял, что мои чувства к тебе таковы, что я хочу сыграть с тобой гейскую свадьбу в прицепе наркоманского фургончика Гамзи. - Я не собираюсь играть с кем бы то ни было гейскую свадьбу в прицепе наркоманского фургончика Гамзи, - огрызаешься ты, но уже слишком поздно притворяться, что ты не так уж влюблен в Джона Эгберта, что сможешь сыграть с ним гейскую свадьбу здесь или там; ты бы сыграл с ним гейскую свадьбу где угодно. - Я бы гееженился на тебе в прицепе наркоманского фугрончика Гамзи, - продолжает Джон, - Я бы геевышел за тебя геезамуж дважды. Клянусь на этом члене. - Он нежно накрывает ладонью твою выпуклость. - Обеты на членах не имеют юридической силы, - замечаешь ты. - Ну тогда, возможно, мне стоит попробовать быть первым в этом! - Из всех мошенников... - морщишься ты. - Шшш, - прерывает тебя Джон. Он целует твой нос, словно ты его маленькая шведская женушка, и он твой мужественный пастушок, пришедший домой после тяжелого дня выпаса коз. - Я знаю, что ты просто скрываешь свои явно сексуальные чувства ко мне за маской грубости! И я хочу, чтобы ты знал, что все в порядке. Это нормально, хотеть меня за мою сочную задницу. - Я не хочу тебя за твою сочную задницу, - протестуешь ты, - Я хочу тебя за твою... Твой язык прилипает к нёбу. Твой мозг, к тому же, предает тебя. Джон смотрит на тебя, склоняет подбородок. Он глядит на тебя из-за тонких коротких темных ресниц, которых у него поразительно много. (Ты насчитал три сотни двадцать пять ресничек. И это три сотни двадцать пять причин, почему ты такой чудовищный сталкер.) Уголок его брови приподнимается. И к тебе приходит мысль: в его сердце столь же нежные чувства, как и в твоем. - Джон, - просто говоришь ты. - Да? - просто отвечает он. Ты качаешь головой. Насколько сейчас влажный язык Джона (уровень влажности: словно мифический страхоужас, вышедший из дальних глубин), настолько твой язык пересох. - Я хочу тебя за тебя самого. Мир сосредотачивается в улыбке Джона. Каждый его глупо торчащий передний зуб держит в себе галактику, полную звезд и сверкающей звездной пыли. Ты ударяешься в идиотские хипстерские фразочки, но не можешь ничего с этим поделать. - Я тоже тебя хочу, - говорит Джон, словно ты еще не понял этого по сладкому шепоту извращений над геометрией тебе в ухо и его руке, ползающей по твоей промежности, - За тебя самого. И твою сочную задницу. Его рот растягивается в улыбке, он манит тебя, и ты припадаешь ко рту Джона. В твоей жизни вообще было время, когда тебя беспокоило что-то, кроме формы его зубов или складок на мягкой коже тянущейся к его твердому нёбу? Было. Но сейчас это лишь смутное воспоминание, потерянное в его горле. Команда выносливейших спелеологов, вооруженных желтыми кирками, фонарями на лбах, годовым запасом батарей и собственным упорством, и та не имела бы никаких надежд отыскать его. Его ладонь неловко потирает твою выпуклость то с одной, то с другой стороны. По меньшей мере, это самое эротическое занятие на твоем опыте. Ты вполне уверен, что почти умираешь от желания. - Каркат, я хочу лизнуть твой нос, - шепчет Джон. - Что, блядь, с тобой не так, - шепчешь ты. Он лижет твой нос, ведет им от кончика до переносицы. Его язык скользкий, а его крупные передние зубы слегка царапают тебя по носу. И твоя грудная клетка замирает. Любовь - то самое, отчего тебе хочется, чтобы он сделал это снова. - Сделай это еще раз, - просишь ты. И он делает. Делает и делает еще раз. Джон Эгберт лижет твой нос. Ты двигаешься под его рукой и чувствуешь его взгляд на себе; ты видишь, как двигаются его бедра, как он поворачивает их в одну сторону, словно бы он... - О, черт, - выдыхаешь ты. - Нос - эрогенная зона для троллей? - спрашивает Джон, как только начинает третий заход. Кончик его носа заманчиво выпирает. И он надвигается все ближе. - Потому что я крайне извиняюсь за все те разы, когда пытался поймать твой. - Нет, я... я редкостный уебан, - говоришь ты, - С какого бы хрена ты... - Чувак, ты несешь какую-то чушь, - произносит Джон в твою левую ноздрю. А затем ты просовываешь руку между его ног. Твое запястье ударяется о его руку; и ты почти хлопаешь его по бедру. Джон издает сдавленный писк. У тебя нет времени размышлять, насколько ты лажаешь. Член Джона твердый и горячий; он напряжен под ширинкой. Ты поначалу пытаешься вроде как взять его в руку, а затем вспоминаешь: люди мягкие. Люди ломаются. Поэтому вместо того, чтобы хватать его всей рукой, ты опускаешь ладонь на ствол, пальцы на кончик и проводишь по нему. Джон снова издает писк. Его рука сжимается на твоей ширинке, и пульсирующее тепло проходит по низу твоего живота, по выпуклости, по бедрам. Джон Эгберт - тот храбрый лесоруб в пальто, решивший приручить твои девственные леса. Ты проводишь большим пальцем по линии его напряженного члена, слегка нажимаешь на него всей рукой и ведешь палец ниже. Джон приоткрывает рот. Обычно ты бы попытался придумать что-нибудь саркастичное, чтобы скрыть, насколько восхитительным тебе кажется его небный язычок, но рука на твоей выпуклости сжимается так плотно, а его рот такой влажный. С лихорадочной дрожью и закручивающимися страстными порывами в твоей голове ты думаешь: влажная; и ты думаешь: выпуклость; и ты целуешь его. Ты целуешь его так, что тебе кажется, у него заболит рот. Ты целуешь его, потому что даже после всего ты хочешь себе это Джоно-одеялко; ты отчаянно хочешь, чтобы он обхватил тебя и прижимал к себе, и никогда не уходил. Ты хочешь чувствовать его тепло, жесткие кончики пальцев, скользящие по твоему выпущенному щупальцу, все еще липкому после развертывания. Хочешь его пальцы, эти костлявые пальцы с веснушками у ногтя, один из которых искривлен, потому что Джон поломал его еще в детстве... Ты хочешь, чтобы эти пальцы прошлись по соединению края защитной оболочки твоего щупальца и его основания. Ты, полный отчаянного желания, проводишь рукой вдоль его члена. Ты сжимаешь его, возишься с молнией. Пуговицы - порождения одинокого изобретателя, который никогда не знал томления хрупкой любви со своей выпускной парой в дезинфецированном номере отеля. Джон облизывает твой язык. Словно герой боевика, готовый к финальному удару, он тянет руку вверх! Прочь! Этот парень расстегивает твой ремень и пуговицу на твоих брюках. На его пальцы лег небесный свет! Одним движением он запускает руку тебе в штаны. - Гог мой, - говоришь ты, и почти кончаешь в штаны, которые твой лусус выгладил когтями... Ты вздрагиваешь и извиваешься, потому что мозолистые пальцы Джона царапают твою кожу, и звук и ощущения от этого неприятны. Но ты прижимаешься бедрами к бедрам Джона, сдавливаешь его член своей рукой; ты резко дергаешь рукой вверх и вниз, а его рука ударяется о твой локоть. Джон резко выдыхает. - Каркат! - восклицает он, и его ладонь уже на твоей заднице; что же, разве твоя большая ягодичная не знает упругое ощущение этих пальцев. Он прижимает твои бедра еще ближе - и шуршит - и наконец (думаешь ты со мстительным удовлетворением) его штаны тоже капитулируют. Все брюки в непосредственной близости к вашему номеру были официально побеждены. Джон обвивает руками твои плечи. А ты утыкаешься лицом в его грудь, которая вздымается, словно лодка на чем-то там. Сложно найти в голове какие-то другие слова, кроме тех, насколько сильно ты его любишь. Но его руки на твоей спине, и они прочно обосновались там, и они обнимают тебя. Джон обнимает тебя. Ты закапываешься в его объятиях, тонешь в его длинных руках. Если ты умрешь сегодня... Но ты не умрешь. И ты не мертв. Это не сон и это не небеса. Это всего лишь номер в отеле. Здесь даже есть коричневое пятно на обоях рядом с дверью. Он зарывается лицом в твои волосы, и его губы прикасаются к коже твоей головы. - Что, захотелось поесть? - возмущаешься ты. - Каркат, - шепчет Джон, - Мне кажется, мой член теряет время. Он двигает бедрами, и твоя выпуклость сжимается в ответ, и если бы ты верил в милосердного бога, хотя ты не веришь, один из вас или оба догадались бы взять что-нибудь, с которым... Твоя черепная коробка выключается и пустеет. - Каркат, - зовет Джон, - Каркат. - Что, - отвечаешь ты. Он целует тебя в лоб, так ужасно нежно. Ты его женушка. Он твой пастушок. Ты поворачиваешь лицо к нему. - Сними трусы, - шепчет он. И ты снимаешь, но только лишь потому, что ты можешь швырнуть их ему на лицо. ___ * Билл Мюррей - актер, снимавшийся в "Охотниках на привидений", Каспер - дружелюбное привидение. Полагаю, Джон имел в виду, что они могли бы подружиться. Если у кого-либо есть версии получше - предлагайте.