Я знаю

Шаг до катастрофы. Шаг отделял от того, чтобы упасть и больше никогда не вставать. Он ждал этого шага несколько дней, он не выходил из дома, не открывал дверей, не отвечал на телефонные звонки. Тихонову казалось, больше он не жил и жить не будет. С тех пор, как Настя ушла из жизни, он отключил мир из себя, из своего подсознания. Он только с у щ е с т в о в а л. И существование это его медленно убивало, и не рождало ничего, что могло расшевелить сознание хоть как-то: лишь медленные, гниловатые мысли, появляющиеся лишь для того, чтобы напомнить: "Да, ты всё ещё с у щ е с т в у е ш ь. " То, что окружало - холодные серые комнаты, завешанные простынями зеркала, грязный пол, пыльные шторы, расколотое стекло рядом с дверью - Стася так сильно хотела выйти из комнаты, что врезала со всей силы по двери. Стекло вывалилось и разбилось. Сначала о нём забыли, теперь оно грязью воспоминания размазывало тяжёлые мысли о том, что в том, что произошло т о л ь к о о н виноват. В одной из комнат ещё и телевизор занавесили - на нём стоит увеличенная фотография с паспорта сестры, уголок фотоснимка обвязан чёрной лентой. Девушки с длинными волосами и большими карими глазами больше нет. Одноразовые шприцы в сумке, какие-то листочки с непонятным порядком цифр, диски - всё, что осталось после неё. На похоронах было всего два человека - Ваня и Вика Громова. Да и та только потому, что Тихонов позвонил её. А больше никто о Насте не вспомнил. Иван ненавидел эту квартиру. Уже хотя бы за то, что он в ней один. Без Насти - значит один. Это аксиома. Смотреть, как солнце поднимается по утрам и как исчезает за облаками, заслоняясь от того, что видело - всё, что его хоть как-то интересовало. Не хотелось ни есть, ни пить, ни жить. Если бы он умер, возможно, даже не обратил бы на это внимание - теперешнее существование ничем не напоминало ту жизнь, которой он жил. Словно вообще ничего и никогда не было, а всё то, что осталось от предыдущего - ненастоящее, когда-то приснилось. Насти больше нет. А значит, не нужно ни одно из этих ложных сновидений. - Вик, уходи. Никого не хочу видеть. Ты ничего не понимаешь, - тяжело, словно через силу произнёс Тихонов, выключая магнитофон. Я знаю. Тебе нравится песня, но не исполнитель Она и правда ничего этого не понимала, да и не могла понять. У Вики не было никогда ни братьев, ни сестёр, ни даже родителей. То есть, конечно, они были, но Громова ничего о них не знала, кроме того, что они где-то там сгорели. Осталась только бабушка. Но она была жива. Ни разу в жизни Вика не сталкивалась со смертью нос к носу. И сейчас не столкнулась. В отличие от Вани, там, на кладбище, глядя на неподвижно лежащую в гробу соседку, вглядываясь в застывшие, слишком симметричные, заострённые черты лица той, кто ещё не давно разговаривала, смеялась, плакала, дышала, глядя на то, как крышку закрывают и погружают в сырую землю, Вика н и ч е г о не почувствовала. Потому Ваня был уверен, подруга его не понимала. В комнате повисла тишина. Сидящая возле окна Громова не тронулась с места - отбросив назад длинные рыжие волосы, она продолжала молча смотреть на друга. Тот, закрывшись руками, сидел в углу и что-то шептал. В таком положении Ваня проводил вот уже третий день. Иногда он просто сидел, иногда раскачивался из стороны в сторону, иногда вставал и шёл в другую комнату, стоял возле двери несколько секунд и шёл к другой, чтобы и около той двери постоять несколько секунд - каждый его шаг Громова выучила наизусть. И несмотря на это, увы, она была не способна понять того горя, что он испытывал. Как именно поддержать друга, Вика не знала: она лишь спрятала все колющие и режущие предметы, занавешивала всё подряд, почему-то думая, что именно это следует сделать, лишь бы только Ваня не повесился на чём-нибудь вроде простыни или шарфа, следила за тем, чтобы друг не подходил к окнам, или хотя бы их не открывал. Увы, ей не дано было понять горя Ивана. Она просто панически боялась за жизнь друга, боялась, что он с собой что-нибудь сделает. Впрочем, Тихонов боялся того же. Самоубийство - грех. Он это знал. Я знаю. Что ты хочешь совершить грех, но не стать грешником - Почему ты здесь?, - в его голосе слышалась горечь. За эти три дня Громова для него почти перестала быть человеком - лучшая подруга слилась с фоном осточертевшей квартиры, каждого грязного уголка, провоцирующего на мысль о чувстве вины перед той, что ушла и не вернулась. - Зачем ты здесь? - Ваня снова задал вопрос в пустоту. - Уходи. О последнем он буквально умолял. Сам не зная зачем, ведь от того, уйдёт Вика или нет, ничего не изменится. Он поднимал на неё глаза после каждого "уходи", и в её глазах он видел отражение своих мыслей. Мягкое спокойствие её серо-зелёных глаз говорило: "Я знаю. Я знаю, что ты сойдёшь с ума, если останешься один, я знаю, что моё присутствие необходимо и потому я здесь. Я знаю это. Ты можешь молчать". Эти мысли не складывались в предложения, не хотели быть воспроизведёнными. Завязавшись узлами тоски, они застряли в глазах и мерцали оттуда огоньком своей сути. - Вань, остановись, - в который раз просит Вика, не надеясь на то, что он вдруг начнёт внимать её словам. - Зачем ты так убиваешься? Неужели ты не понимаешь, что ты только себе делаешь хуже? Он, как всегда, не отвечал ей. Вика постоянно говорила в пустоту, призывая Ивана перестать бесцельно просиживать дни наедине со своим горем. Оно пожирало его, оно наполняло его лёгкие и покидало лишь на время - когда он выдыхал дым, затянувшись в очередной раз сигаретой. Почему-то когда Ваня курил, он словно забывал об утрате - лицо его прояснялось, казалось, на некоторое время он совсем, окончательно ожил, но через три-четыре выкуренные сигареты всё начиналось заново. Громова табачный дым на дух не переносила, но сидела рядом с ним и дышала тем же воздухом, что и он, держа друга за руку, чтобы тот не утонул в омуте своих воспоминаний и мыслей о том, что во всем виноват он и только он. - Нужно просто остановиться, Вань. Понимаешь? Я знаю. Чем быстрее бежишь, тем раньше прошлое настигнет тебя - Вик, отстань, - эту фразу он буквально выплюнул, подавившись летящими в него словами о том, что нужно остановиться. Остановиться? Разве он куда-то идёт? И не думал. Наоборот, хочется просидеть так до тех пор, пока его истлевший труп не унесут на кладбище. Он снова опустил голову и закрылся руками. От всего в этом мире. И от неё тоже. И от той, что ушла и не вернулась. - Ты не понимаешь. Я знаю. Последнего в очереди зовут идиотом - Может и не понимаю, - её голос, слишком знакомый, въевшийся в каждый его вздох, испаряющийся на выдохе, снова сотряс воздух. - Но какая тебе разница, понимаю я или нет? - голос Громовой звучал всё громче. - Ты меня конечно извини, что я не разделяю твоего нытья и сижу здесь с тобой исключительно потому, что без меня ты сойдёшь с ума или повесишься, извини, что я прихожу сюда каждый день, чтобы проверить, жив ли ты, извини, что я позволяю тебе издеваться над собой! - каждое её слово проникало в него и пыталась проткнуть стальным стержнем реального каждый гнойник из чувства вины, душевной боли, которая застопорилась, забродила, загнила. - Послушай меня, посмотри на меня, прекрати всё это! - её холодные пальцы сжимали плечи сидящего в углу, она сидела напротив, совсем близко, он ощущал её горячее дыхание на своём лице. - Там, на похоронах, глядя на неё, на тебя, на всё это, я на секунду представила на месте Насти мою бабушку. А она для меня то же самое, чем Стася была для тебя - кроме бабушки у меня никого нет. И тут я представила - а вдруг её однажды так же как и Насти, просто не будет? Вдруг она однажды уйдёт в магазин и больше не вернётся? И мне стало страшно. Да-да, как никогда ещё. На секунду мой мир рухнул и всё перестало существовать, слышишь? Я знаю, знаю, что ты чувствуешь сейчас! Ты не один, я с тобой, я никуда не уйду, всё будет хорошо, ты выберешься, я тебя вытащу, я всё сделаю для этого, только посмотри на меня! Я ведь знаю, ты слышишь. Я знаю. Ты освободишь меня от противоречий Иван открыл глаза. Она сидела совсем рядом, впиваясь пальцами в его плечи, глядя ему прямо в глаза. В красные от недосыпа глаза, печальные и усталые, встретившие неизбежное. Её решительный, но мягкий и сочувствующий взгляд заставлял смотреть только в глубину серо-зелёной радужки. В эту секунду захотелось закричать от боли: он вспомнил, как тогда, неделю назад, с о ч у в с т в о в а л Насте, и как та сопротивлялась, кричала, вырывалась из рук. В эту минуту Ваня не сомневался - Вика з н а е т, что с ним происходит, в эту секунду Ваня понял - только Вика ему и поможет. Не сомневался только потому, что ч у в с т в о в а л это каждой клеточкой своего тела. Они поднялись с пола почти одновременно. Достаточно было всего одного движения вперёд, чтобы быть друг к другу совсем близко, так близко, что дальше уже находится другой, тот, кто стоит рядом, не ты. В воздухе загорелось и тут же погасло напряжение. Взгляд Тихонова прояснился. Громова чему-то улыбнулась. - Я знаю, что ты знаешь, - наконец произнёс он, дотрагиваясь до её плеч, затем опуская руки всё ниже и ниже, произвольно, словно на автомате, потянув вниз молнию на чёрном сарафане, в который Вика была одета. Я знаю. Я весь окутан "сладким" истощением Он и сам не заметил, как отпало всё мертвое, тяжёлое, тоскливое и грязное из его сознания, как все мысли в голове буквально растворились без остатка, как разум очистился абсолютно, как жизнь потекла по венам. В эти минут он ж и л. Так, как не жил уже давно, так по-настоящему, что с непривычки показалось, будто последний раз он жил не ранее, чем в прошлой своей ипостаси, какой бы она не была. Так были новы, странны, но как оказалось, жизненно необходимы эти минуты. Он действительно наконец-то жил там, в занавешенной простынями комнате, на не разложенном диване, лаская на выцветшей пестроте покрывала белую плоть, касаясь этого приятного, мягкого, влажного тела, чувствуя на себе её прикосновения. Он жил, именно жил между мягкими, увлажнёнными губами, сладкими и пленительными, отвечающими. Он жил там совсем отчётливо, чувствуя полноту этого дня так, как никогда раньше. У него было не так много женщин, да и после этого дня, через много лет, такого ни с одной не было. Он надеялся, что больше никогда такого не будет. Проснувшись на следующий день, увидев на белой подушке эти рыжие волосы, вдыхая запах комнаты, в котором витал аромат её приторных духов, увидев на тумбочку записку, сообщавшую о том, что Громова уезжает к бабушке и здесь теперь вряд ли появится, он понял, что всё это было неправильным. Ты оказалась больше, чем другом, именно тогда, когда мне это было необходимо. Спасибо, - эта мысль казалась слишком сухой и заезженной. Словно то, что произошло между ними - сущая мелочь. Что-то между мытьём рук перед едой и выкуриванием сигарет на кухне. А ведь всё не так. Останемся ли мы друзьями после всего этого? Не хочу терять такого друга как ты. Он бросил взгляд на записку. Снова пробежал глазами содержание и на этот раз обратил внимание на приписку ниже: Постскриптум: Когда станешь крутым спецом - вспомни обо мне. И он вспомнит о ней. Гораздо раньше, чем это случится. И когда в ФЭС его нужно будет заменить на время, именно Вика станет той, о ком он подумает в первую очередь. Так будет обязательно.