17

Каждый раз, когда я открываю глаза после пьяного сна, взгляд долго не может сфокусироваться на чем-то конкретном, улавливая лишь размытые очертания внешнего мира. Мира, который я ненавижу. Того мира, который так сильно отличается от моего собственного, от моего единственного настоящего. А в общем, я уже привык. Привык равно как и к тому, что мои мысли всегда затуманены, всегда абстрагированы и спутаны. И главной причиной этого являешься ты - мой любимый Никто, мой единственный Кто-то. У меня больше ничего нет. Я одинок. Один. Я ни в кого не влюблен, мне никто не нравится. Интересно, я асексуален, или просто бесчувствен? А, впрочем, нет, не интересно. Ведь у меня есть ты. Ты - моя причина сочинять эти идиотские песни, которые оставляют эффект, подобный глубоким затянувшимся порезам на запястьях. Кромсать руки глупо, равно как и писать бессмысленные строки. Я это понимаю, ты тоже это понимаешь. А остальные именуют это творчеством. Творчеством, которое тянет за собой только боль и страдания. О чистой и искренней любви я писал лишь дважды. Два. О чем сожалеют люди, когда копаются в воспоминаниях? Я сожалею об утраченных шансах. А ведь их было так много. Ты дарил их, как новогодние сюрпризы, как мимолетные сувениры. Ты осыпал меня ими. А я не замечал. Я слеп. Как и все они. А сколько намеков оставил тебе на прощание я? Три. Порой мне хочется ничего не есть днями, лишь бы отбросить любую оболочку, которая отдаляет мое нутро от мира. Исхудать настолько, чтобы ключицы болезненно выделялись на тощем бледном теле. Я бы посадил в них цветок, пусть у меня в груди будет хоть что-то живое. Ведь мое сердце делает четыре удара в день. Ровно столько раз, сколько я вижу тебя. Четыре. Без тебя я ничто. Ты - мое вдохновение, моя тонкая нить, которая не дает мне упасть в забвение. А соблазн так велик... Я могу отдаться любой девчонке или парню, истошно кричащему у сцены на каждом нашем концерте. Я - идеал. Бог, в которого никто и никогда не верил. О мою самооценку могли бы разбиваться самолеты, но я предпочитаю, чтобы ты об нее спотыкался. Может хоть так ты уделишь мне внимание. Помнишь, как нам было хорошо тогда, в 2005? Пять. Смогу ли я узнать тебя в толпе? Как все эти безумные актеры из дешевых мелодрам? Играй бы я в таких фильмах, их кассы взлетели бы до небес, но, увы, я не умею притворяться. Это одна из шести моих ошибок. Но, безусловно, моя главная ошибка - это ты, Фрэнки. Шесть. Я так люблю болтаться по опустевшим после концерта коридорам. Они - призраки возбужденной толпы, меня это заводит. А потом я сталкиваюсь в одном из коридоров с тобой и чувствую наслаждение. Физическое или моральное - понятия не имею, что это, но моя гнилая душа ликует. И все повторяется: двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Я всегда ищу этих случайных встреч. Семь. Сложно живется людям, которые страдают бессонницей. У них на восемь часов больше, чтобы думать, на восемь часов больше, чтобы убивать себя, чтобы наслаждаться искусным самобичеванием. Восемь. Как бы я хотел прикоснуться к тебе. Бессмысленно, беспрепятственно, безнаказанно. Просто без. Всего девять прикосновений, я не требую большего. Мне просто нужно знать, что ты не иллюзия, ты настоящий, в тебе кипит жизнь и энергия. Девять. Я бы прикоснулся к твоим губам. К твоим впалым щекам. Даже этого достаточно, чтобы разбудить во мне страх. Страх того, что, возможно, лет через десять, ты разобьешься в аварии, умрешь внезапно, и от тебя останется лишь каменное надгробие. Ты разложишься на мелкие частицы, которые я буду вдыхать с грязным воздухом. Буду вдыхать до последнего, будто крепко затягиваюсь самыми тяжелыми сигаретами. Все для того, чтобы поглотить тебя полностью. Лишь бы ты навсегда остался во мне. Десять. Фрэнк, ты так изящно меня ненавидишь, что даже на мое признание в любви ты ответил красиво. Как сейчас помню, 11 ноября. Именно тогда, в богом забытую субботу, ты ответил лишь холодное "Давай это останется нашей маленькой тайной". Я не умею хранить тайны. Прости. Одиннадцать. Сколько раз ты целовал меня по контракту? А сколько раз по собственному желанию? Двенадцать. Я борец. Я не привык отступать, даже когда других путей нет. На самом деле, я вру, мне просто легче идти против течения до конца. Тринадцать. Когда-то Айеро сказал, что во мне есть что-то демоническое. Я не поверил, а теперь меня просто преследует эта фраза. Во всем я вижу потустороннее. Сумасшедший мудак. Помню, в четырнадцать я думал, что никогда и ни за что не начну употреблять наркотики, что буду жить ради себя, никогда не предам свои идеи. А теперь я зависим от ЛСД, от тяжелых сигарет и людей. Тебя, гребанный Айеро, в частности. Правда вот, идеи свои я так и не предал, я лишь сменил ориентиры. Такое ведь случается, правда? Четырнадцать. А ведь мне похуй на тебя. Ты ничего не значишь. На самом деле, ты не пришел в мою жизнь, я сам сознательно тебя выбрал. Я мог бы играть в любовь с кем-угодно. Проблема в том, что играть я не умею. Только тебе я могу позволить душить себя в объятиях, которые с раннего детства считаю худшим наказанием из возможных. Только ты, мой милый гитарист, можешь разделить со мной мое личное пространство. Ты и никто другой. Только от твоих небрежных движений по коже пробегают мурашки и сознание мутнеет. Сколько раз я отпускал скупые стоны, когда ты вставлял мне? Никогда не думал, что стану геем ради жертвы, которую сам себе нашел. Ах, прости, все это происходило только в моей фантазии. Когда я изнемогал от желания, пока ты как ни в чем не бывало расхаживал по сцене. Я могу определить твое настроение по этой проклятой походке. Пятнадцать. Я не страдаю от неразделенной любви, я ею наслаждаюсь. И если это все закончится, мне не будет жаль. Я лишь грустно улыбнусь. Ведь у меня всегда будет твой пепел на моих портретах. Я рисовал их для тебя: пачкал их своей кровью, лишь бы ты не забыл ее вкус. Чтобы улавливал ее запах. Ровно шестнадцать твоих портретов висит у меня в подвале. Надеюсь, мне разрешат оставить их у твоего надгробия, когда нас не станет. Шестнадцать. Джерард Уэй, ты конченый подонок. Скажите мне уже это кто-то. Я так устал цепляться за числа, лишь бы не видеть лиц, улыбающихся мне, верящих, что я - их герой. А я, по правде говоря, для них всех - остаток некачественного героина. Дорожка белого порошка длинною в 17 сантиметров. 17 секунд сантиментов. Я мертв. Снова. Надоело. Семнадцать. Мои семнадцать секунд откровений вышли. Единственные мгновения, когда я был честен. Меньше, чем полминуты после пробуждения - только и всего. Но и за них я благодарен. Вот и все. Взгляд снова устремлен в одну точку, туман в глазах рассеялся. Я целую Линз, я ее так люблю. Моя единственная любовь. — Ты уже проснулся? — Ее голос приятно ласкает слух. — Да, дорогая, — нежно улыбаюсь. — Что снилось? — Моя жена в ожидании обращает заинтересованный взгляд ко мне. А последнее, что я помню - это семнадцатая за вечер сигарета и пару бутылок алкоголя с Фрэнком. Веселый был вчера вечер.