Вечера

Кастиэль улыбался, когда открывал дверь. Пахло чем-то явно палёным, а это значило, что Дин снова что-то пытался приготовить – и пытался было ключевым словом. Новак аккуратно притворил за собой входную дверь, щелкнул замком и нажал на выключатель несколько раз – как всегда, коротило. Наконец, щелчка после третьего, прихожую затопил жёлтый свет надтреснутой лампочки на проводе – Дин всегда бился об неё головой, и, пожалуй, слушать его ругательства при всём при этом Новак был готов вечно: Винчестер всегда был на диво изобретателен. - Салют в честь высокого гостя, - прокричали из кухни. Да, он каждый вечер безошибочно чувствовал, что Кас пришёл, даже если в момент, когда он торчал на кухне и делал вид, что готовит, в розетку был втыкнут их старенький магнитофон с AC/DC и выкрученной на полную катушкой громкости. Нереальное чутье, почти животное. Новак разулся, скинул с плеч плащ, устроив его на кипе одежды в стареньком кресле. На пороге кухни его чуть не сбил с ног Дин с плюющейся маслом сковородой в одной руке. - О-о, и правда пришёл, не показалось, - Дин ловко вильнул в сторону, и раскалённая чугунная посудина не врезалась в Каса, хотя изначально совершенно точно намеревалась. – Ну, привет трудящимся. - Что это? – пытаясь уместить в голосе и иронию, и ужас, поинтересовался Кастиэль, глядя на чёрное дно сковородки. - Это? – Дин смущённо почесал нос свободной рукой, глядя на зажатый в руке кулинарный шедевр, и честно сказал: - Понятия не имею. Полчаса назад это были макароны. - Отлично, - фыркнул Кас и, обогнув Дина по дуге, подошёл к окну: щёлкнул затвор, и запах горелого хлынул наружу, мешаясь с прохладным предзакатным воздухом. – Повар от Бога, как думаешь, что лучше: смерть от отравления твоей стряпнёй или от воспаления лёгких? Я за второй вариант. - Ха-ха, - скривился Дин, не глядя брякнув сковороду на включённую конфорку. Видимо, это в его понимании и значило «готовить». Их старое, рассохшееся окно, с белой скрипучей рамой, поддувало, честно говоря, всегда, независимо от того, было оно закрыто или нет. Кастиэль чувствовал сквозняк спиной, когда сидел за столом. Так у них было заведено: Новак у окна, боком в холодильник, Винчестер – у двери, загораживая вход. Сейчас холодный ветер, несущий запахи прелой листвы, бензина и немножко – провальных попыток Дина справиться с ужином, путал волосы на затылке, дул на макушку – но Кас, сидящий на подоконнике и обнимающий Дина руками и ногами, не был против, чтобы в его шевелюре копались двое – Винчестер и ветер. - Конфорка, дурак, - выдохнул ему наконец в приоткрытый рот Кас, целуя в нижнюю губу дразняще. – Выключи. Сгорим. - За полчаса, что я забыл на ней сковороду, не сгорела ведь, - Дин ухмыльнулся и пожал плечами, мягко поглаживая худые бока через колючий свитер. Он редко бывал ласковым, характер не тот, но сегодня был определённо особенный день. Кас, в принципе, не был против, что за плечом Винчестера включенная конфорка - к такому Дину хотелось просто ластиться. - Ладно, - пробормотал он через пару минут, неохотно спрыгивая с подоконника и заставляя тем самым Дина сделать полшага назад, - давай я заварю нам чая и мы сделаем вид, что ужин удался, а? - Согласен. Не для меня вся эта хозяйственная байда, честное слово. - Тут бесспорно, - выключая газ и демонстративно махая рукой перед носом, согласился Кас. Дин фыркнул: - Не выёживайся. Иначе готовить будешь ты. - А я и так готовлю, - рассеянно отозвался Кастиэль, подпаливая ту конфорку, что работала исправнее – Дин никак не мог выучить, - доливая в старенький пузатый чайник воды и ставя его на плиту. – Ты только притворяешься, Дин, что пытаешься что-то делать, пока не кончится твой больничный, а на деле каждый вечер я пою нас чаем… - В семье должны быть хозяйственные и красивые. Всё в норме. - Ну кто бы сомневался, - Кас закатил глаза. Дин, снова подошедший к нему вплотную, прижался сухими губами к виску, молча, отстранился, почёсывая нос… - Не выходи из кухни. Выгнутая в недоумении бровь Дина Кастиэля не удивила - он сам от себя этих слов не ожидал. Он нервно пожевал губы, глядя на ждущего объяснения Винчестера. - Эм… ты в порядке? - Да, я… я просто не хочу, чтобы ты уходил, - хмурясь, выдавил Кас. – Думаю… ты уезжаешь завтра в Род-Айленд на неделю… побудь рядом, ладно? - О’кей, - Дин, всё ещё настороженно косясь на него, опустился на свой стул и вытянул ноги в проход. Кастиэль улыбнулся, поглаживая озябшие предплечья. За его спиной медленно нагревался крохотный облупленный чайник, напитывая воздух влажным паром. В окна уже мягко толкалась замёрзшая ночь, царапая стекло коготками звёзд, когда они с Дином, выключив на кухне свет, устроились на диване плечом к плечу перед выключенным старым телевизором. - Надо снова перемотать антенну, чёрт, - цыкнул Винчестер, бросая кивок на зелёную изоленту на тонких усиках их старого «ящика». Кас, раздвигающий подушки в поисках покоцанного пульта, только рассеянно пробормотал «Да-да». Наконец, когда пульт был найден, а реанимация антенны – обговорена, Кас протянул руку – барахлящая техника не воспринимала расстояния, - и с усилием надавил на кнопку включения. - Сегодня стали точно известны масштабы случившейся второго ноября трагедии. Согласно официальным данным, при крушении поезда два дня назад погибли тридцать восемь человек, из них шестеро – дети. - Ужас, - поёжился Кастиэль, не отрывая глаз от экрана. – Дети… - Состав сошёл с рельсов в ночь на второе ноября, в час сорок. В завалившихся набок вагонах начался пожар. Большая часть пассажиров смогла выбраться, многие оказывали помощь пострадавшим, вытаскивая их из пылающего поезда. Машинист и двадцать один пассажир погибли на месте. На экране – покорёженные рельсы, чёрный бок опрокинувшегося вагона и догорающая трава. Видны на ней и кровь, и гарь, и много серых носилок… Кас нахмурился. Дин рядом с ним молчал. И это… это кольцо на пальце одной из рук, что свешиваются на окровавленную траву – оно знакомое. - Причины трагедии будут выясняться. Кастиэль не понимал. Он напрягся, выпрямился, всматриваясь в экран – камера обегала место трагедии, просто охватывая её масштабы под голос диктора, который Новак не слушал – и эту руку, это кольцо, светлые волоски, разве что с тонкими дорожками почти чёрной крови меж пальцев, он бы узнал. И фантомный, густой запах крови и морга тоже показался ему знакомым. Что… - Что… что это? Кас повернулся к Дину рядом – и осёкся на полуслове, чувствуя, как угасает на губах неловкая и непонимающая улыбка. Дин сидел прямо и смотрел на него так грустно, так тоскливо, что сердце сжималось в испуганный комочек. - Ты знаешь, что это, Кастиэль. И – ни тени улыбки. Мёртвая мука, засахарившаяся в привычной зелени – Кас не был готов к её отражению. - Нет… - он облизнул пересохшие губы. - Да. Кас смотрел на него затравленно и не двигался – а репортаж за его плечом оборвался в белый шум. - Кастиэль… столько времени прошло, Кастиэль, - Дин покачал головой, не сводя с него пристального взгляда. – Вытащи кассету, приятель. Хватит. - Но я не… - Кас терялся, вяз – и пробуждался одновременно, словно от тяжёлого забытья. – Ты… - Кастиэль, - Дин горько посмотрел на протянутую к нему руку, словно не мог дотронуться – сидя на второй половине дивана не мог. Кас почувствовал, как режет глаза. – Пожалуйста… вытащи. Отпусти. - Нет… не хочу… не могу, Дин… Он задыхался от ужаса. - Послушай… - Я бы хотел вынуть эту кассету когда-нибудь, Дин, - перебивая его, прошептал Кастиэль и перевёл глаза на экран телевизора, - но я боюсь. Боюсь, что однажды не смогу понять, что тебя уже нет рядом. Остаться навсегда в этом неведении, остаться сидеть рядом с тобой… я не могу. Я не могу. Я не могу так больше, не могу, Боже, я не могу… Кастиэль посмотрел вбок, смаргивая слёзы, и закрыл медленно глаза, начиная задыхаться в подступающем мокром удушье, потому что на диване возле него было пусто. И потрёпанная обивка под щекой, что впитывала в себя когда-то каждую слезинку, пролитую по Дину Винчестеру, сменилась вдруг кожаной подушкой, по которой прозрачные капли чертили блестящие дорожки; лампочка на проводе в коридоре – Кас знал – мигнула и исчезла, а вместо неё на потолке расцвела обычная люстра. Никогда не закрывающееся нормально окно растворилось в сумерках – взамен из покрашенных стен выросли белые стеклопакеты. И запах… не пахло ничем. Не пахло ветхостью и уютом. Не пахло сгоревшим. Не пахло попытками Дина приготовить съедобный ужин. Не пахло Дином. Кастиэль свернулся на новом диване, который никогда не ощущался под закоченевшим телом так, как ощущалась та рухлядь в Нью-Йорке когда-то, со вздувшимися в своё время от сырости, но тщательно высушенными подушками, впивающимися иногда посреди ночи в лопатки пружинами и непередаваемым сухим запахом. Он закрыл глаза. Через некоторое время потух и экран телевизора, и комнату, пустую – Кас не был уверен, можно ли считать его самого за живого – и холодную, наполнила до краёв ночная тишина. Если бы у него хватило духу, он бы попросил Дина сгинуть. Он бы попросил… оставить его, наконец. Но Кас не мог – не получалось. А сам по себе Дин не уходил. Он возвращался – снова и снова, из вечера в вечер; такой, каким Кастиэль помнил его: футболка, рубашка, веснушчатый нос, старенькие джинсы, острый взгляд зелёных глаз, от которого всё внутри сжималось, ведь ни одно надгробное изображение не способно смотреть так, как смотрел на него Дин Винчестер, который никогда ничего не боялся… Он был готов отдать всё, чтобы в его квартире снова пахло спалённым ужином, но – вот незадача – теперь у него не было ничего, что он мог отдать. Дина ведь не было. И он был обречён на это на вечность, наверное: приходить домой, прокрадываясь в пустую квартиру, и как можно тише, прячась от несуществующего, снимать ботинки, и щёлкать несколько раз исправно работающим выключателем, хотя люстра всегда загорается с первого раза, и тянуть носом, ощущая то, чего в его квартире никогда не будет больше, и ставить на кухонный стол две старые кружки, несмотря на то что чай в одной из них каждый раз будет оставаться нетронутым, и бродить, словно призрак, из комнаты в комнату, шепча, повторяя, переживая всё, что было сказано тогда. И переезд в другой город, в другой штат - не помог. Да ничто не могло тут помочь. Дина не было, просто не было. Когда его слёзы утихли, он замер на диване, подогнув под себя ноги, и постепенно дыхание его из рваного начало перетекать в плавное, глубокое – Кастиэль засыпал. Проваливаясь в сны, он улыбался краешком рта. Не только потому, что знал, что ему приснится: Дин на пляже Брайтон-Бич, Дин на День Благодарения, заболевший и недовольный по этому поводу крайне громогласно, Дин в Хануку, когда в его руках взорвалась та самая лампочка в коридоре, напугав Каса до полусмерти, их ночной пикник и Дин, над головой которого в чёрном небе расцвели букеты блестящих созвездий, - но и потому, что чувствовал, как Дин что-то ласково шепчет ему на ухо, уговаривая заснуть и, проснувшись, впервые за два года не тянуться рукой к пустой половине дивана.