Десять шагов к миру

Под ногами – мокрое и скользкое. А ещё – неровное. Мостовая напоминает Казуе бабулин рот – пока не беззубый, но уже не способный прожевать ничего, кроме кашицы. Часть камней давно выпала, некоторые лежат криво, почти на боку – стоит неловко наступить, и они с чавканьем вдавятся в раскисшую дорогу. Серое небо забито разбухшими тучами, но дождь моросит слабо и неохотно, словно плюётся в редких прохожих отдельными брызгами. Каменаши поднимает воротник и втягивает голову в плечи, чтобы холодные капли не попадали на шею. Спотыкается, едва не падает, и несколько секунд смотрит, как его ботинки облизывает вода, стекая ручейками и скапливаясь в маленьких, неприятного оттенка, лужицах. По низу штанин расплываются грязные пятна. Вернуться и переодеться? Некогда. Взгляд выцепляет возле бордюра лохматую беспородную тику. Тику тошнит, и Казуя её понимает. Если у него сегодня першило в горле даже от кипяченой воды, то жидкость в канаве наверняка отрава. Повезло, хоть химическую тревогу не объявляли и можно идти без респиратора. Во всяком случае, Каменаши на это надеется. Он давно догадался, что иногда сигнал «забывают» дать, а периодически – дают с опозданием. Хорошо ещё, утечки на заводе совсем слабые и случаются не так часто. Только вот запах держится неделями. Каменаши знает, что за пределами города дождь всегда чистый, а воздух - свежий, но всё равно здесь лучше, и он не хочет никуда уезжать. Мама идёт рядом, крепко держа его за руку. Пару дней назад Казуя не разрешил бы вести его как ребёнка и вышагивал чуть впереди, пиная валяющиеся в изобилии булыжники. Но сейчас - другое дело. Скорее, это она держится за него. Мама пару раз оглядывается, смотрит на часы, а потом, будто приняв какое-то решение, ускоряет шаг. Возможно, понимает, что вернуться за зонтом они всё равно не успеют. Быть может, окончательно расстаётся с мыслью спрятать Казую. Последнее часто приходило ей в голову. Во сне она даже не успевала довести Казу до поезда – навстречу бежали счастливые люди и кричали ей о победе, о том, что кончилась война, и тот самый проклятый состав больше не остановится на их станции. На кухне, за утренними сборами, она почти видела, как врач говорит «Я ошибся», и её сын оказывается совершенно непригодным для армии. Заканчивая смену, она отрезала слишком большие куски ткани, представляя будто ведёт Казую в бревёнчатый домик за городом. Только представляя – даже не планируя. Младший сын дома. Двое старших – Коджи и Йоджиро − в лагере. Если она оступится… Радио не даёт забыть: в этой стране детей предателя ждёт незавидное будущее. И всё же, будь хоть небольшая возможность… разве она не рискнула бы? Казуя косится на маму и впервые замечает, что рукав её свитера заштопан в третий раз, очень аккуратно, почти незаметно, но заштопан. А у него только месяц назад была новая рубашка. Ничего, вот когда Каме вернётся… Ну, вернётся же он когда-нибудь… Несколько капель затекают за шиворот, и Казуя ещё раз радуется, что младший брат не пошёл с ними. Мама даже заперла Юйю для верности. Сжимая узкую крепкую ладонь в руке, Каме вспоминает, как в прошлый раз увезли Коджи. …В тот день на вокзале было много людей – не протолкнуться. Юйя тогда едва не потерялся, ему хотелось поближе рассмотреть мурчамбера на руках у девочки, и если бы Коджи не дёрнул его вовремя за руку, младший остался бы бродить по вокзалу. Они провожали Йоджиро всей семьёй, Казуя и Коджи им очень гордились, а мама почему-то нервничала и постоянно поправляла ранец на его спине, спрашивала, всё ли он взял. Йоджиро смущался, а Коджи неприкрыто ржал и пытался втихаря заснуть ему в рюкзак юйиного пупса, за что получал пинки от старшего и укоризненные взгляды родительницы. Они бы по обыкновению устроили весёлую возню, но люди стояли плотно и бегать было негде. Когда показался поезд, Каме ещё удивился – а почему так мало вагонов? Казуя подумал, если Йоджи не успеет, то ему придётся ехать на полу. Наверное, другие тоже решили занять полки − сметающей всё массой двинулись вперёд, а у дверей образовалась давка. Казую оттеснили почти сразу. Отчаянно работая локтями, он пытался найти своих. Выныривая из-под локтя толстой тётки, смотрел, как Коджи, падая, вцепился в маму прямо перед дверьми поезда. Отталкивая рыжего вихрастого мальчишку, замечал, как другой рукой мама прижимает к себе Йоджиро. Наконец подбегая к поезду, видел, как усатый уставший проводник хватает за руки Коджи и Йоджиро и вталкивает их в вагон. Слышал, как мама пытается пояснить ошибку и её голос тонет в общем шуме. Как проводник отвечает в громкоговоритель: «У всех дети, дамочка, нечего тут убиваться!», раздражённо отталкивая её от дверей. …Когда им удалось добраться до начальницы вокзала, поезд уже ушёл. Маме обещали, что разберутся с этой досадной ошибкой, но через месяц от Коджи пришло письмо из лагеря, а через два – ещё одно. А через три его перевезли в другое место и оттуда ради него одного никто бы не стал пускать состав. Каме думает, что наверняка такое случилось не только с его старшим братом, ему даже кажется, что это был негласный приказ – привезти как можно больше детей. Он до сих пор не мог понять, как тогда не забрали и их с Юйей, но, видимо, они выглядели слишком маленькими для призывников. Впрочем, об этом он будет молчать, старшие всегда молчат об этом, даже мама. Впереди виднеется перрон. На этот раз людей намного меньше. Пятнадцать лет назад военных почти не отпускали на побывку и Казуя был одним из немногих родившихся в те годы. За всю свою жизнь он видел отца раз шесть, и когда тот в письме спрашивал, не скучает ли сын, многословно жалея о том, что не может выбраться снова, Казуя не знал, что на это ответить. Каме нравилось, как отец носил его на плечах, пытался читать ему сказку, иногда задумываясь и мрачнея лицом, как потом виновато улыбался и продолжал совсем не с того места, где закончил. Но скучал ли он? Мама бы расстроилась, если бы Казуя сказал что-то другое, и он писал, что очень. Да, отец ещё когда-то вырезал ему из дерева солдатика. Каме потом отдал игрушку Юйе − ему не нравились солдаты, ему не нравилась война, он хотел ходить в школу и посещать бейсбольный клуб, в отличие от младшего, который искренне любил папу, рассказы о войне и обожал деревянного бровастого воина. Каме надеялся отпраздновать четырнадцатилетние дома, его вообще должны были забрать в следующем году, но военное правительство опять всё переиграло. Темнеет, поезд опаздывает и Казуя волнуется за мать. В последнее время в городе появлялись дезертиры. А его мать – красивая женщина. Может, слишком худая, но опрятная, из тех, кто следит за собой, не ходит с грязной головой и в лохмотьях только потому, что рядом нет мужчины, который мог бы оценить её внешность. Несколько насекомых, жужжа и слабо светясь, пролетают над головой. Пискуны. «Кусаться начнут, как стемнеет…», - тоскливо думает Каме. Он демонстративно всматривается вдаль и говорит матери, что идёт спросить у охранника про поезд. Оплывший, но кряжистый Сатоме стоит, сложив руки на животе, и жуёт листья фуу. Челюсти двигаются медленно, размеренно и так тщательно, как будто он занят самым важным в жизни делом. Так же неторопливо он сплёвывает в урну и лезет в карман за следующей порцией листьев. Казуя слышал, что Ишида Сатоме не самая приятная личность, но он − мужчина. Один из немногих, кому удалось остаться в тылу. И он − госслужащий, что намного важнее. У них иногда встречается чувство ответственности. Как всегда, перед тем как обратиться к человеку, Каме испытывает секундный приступ нерешительности. Потом резко шагает в сторону начальника охраны. - Тар Сатоме, здравствуйте. У меня к вам есть просьба, если можно Сатоме устало приоткрывает глаза. Некрасивый подросток смотрит на него не отрываясь. - Ну? - Темнеет. Моя мама стоит вон там, видите? Сможете проводить её домой, когда я уеду? Сатоме снова сплёвывает листья. Не то, чтобы он не любил детей, но больно уж раздражающий вид у этого нескладёхи. - Гуляй. У меня здесь есть свои служебные обязанности. - Пожалуйста, я оплачу, – Каменаши не отводит взгляд. Колеблется и всё же вытаскивает несколько мятых купюр, которые мать насобирала для него, и незаметно вкладывает в руку охранника. – Тут совсем близко. Два квартала пройти. Сатоме вздыхает. Вообще, деньги не будут лишними. У супруги обувь вся износилась, а до зарплаты ещё три недели… Мальчишка мнётся, неловко засунув руки в узкие карманы, и упрямо сверлит его взглядом. Охранник задумчиво скатывает в ладони бумажки и едва не поддаётся порыву отдать деньги обратно. Но вовремя вспоминает: жене – туфли. И поесть. Наконец-то поесть мяса. Немного вкусного, сочного, подрумяненного мяса. - Иди, поезд почти прибыл. Да иди, иди уже, провожу я твою маму – та, что в кофте вязанной? Каме кивает с облегчением. Состав обдаёт перрон паром, светя зацарапанными стёклами и полустёртой надписью на боку. Казуя дожидается, пока несколько вагонов пройдёт мимо него, и неспеша идёт вдоль движения − он хочет попасть в последний, где будет немного меньше народу. Каме всегда недолюбливал шум и большие компании, когда попадал в них – почти всегда молчал. Он привык всё тщательно обдумывать, а когда столько человек говорит почти одновременно, разве успеешь вставить хоть слово? К тому же, ему не очень нравилось, когда к нему кто-то прикасался, не нравилось тесниться в метро и сталкиваться с другими пассажирами. Пожилой проводник с обожженным, лоснящимся розоватой кожей, лицом неодобрительно цокает языком, лезет в карман и зачем-то суёт Казуе горсть сушёных фруктов. - Спасибо, - Каме решает быть вежливым. Может, он ему кого-то напомнил? - Жуй на здоровье. Я уже не угрызу, а ты молодой, зубастый. Казуя улыбается. Сушёные фрукты он не ест, но если будет повод - с кем-то поделится. Каме понадеялся, что этот повод наступит только в лагере, а сейчас он займёт какую-нибудь боковую полку подальше и вырубится до того, как кто-то успеет обратить на него внимание. Сперва Каменаши думает, что вагон пуст, и только когда он проходит вглубь, замечает, что на одной из верхних полок спиной к нему спит парень. Интересно, если он ляжет где-то в другом месте, тот не обидится? Казуя нерешительно чешет нос и забрасывает рюкзак на соседнюю полку. В конце концов, они смогут немного поболтать утром, и должен же он споить кому-то мамин компот? Два литра ему не осилить, а братья писали, что до базы топать больше трёх часов, и он не собирается тянуть с собой банку. Каме прикрывает глаза. Завтра он увидит Йоджиро и Коджи, и, может, даже признается, что страшно скучал. А они скажут «Казу, ты подрос». За последнее лето он, правда, сильно вытянулся, и они просто обязаны это заметить. Казуя передаст приветы от мамы и младшего, а потом ему будут старательно пояснять, чего нельзя делать в лагере и что, наоборот - обязательно нужно, разжёвывая даже самое простое и понятное. Каме будет сердиться на братьев, а потом разулыбается во весь рот – когда они отвернутся. Потому что старшие просто обязаны быть занудными, ведь оставшись без них, он сам постоянно ворчал на Юйю… А тот обижался то делано, то по-настоящему, шмыгал носом и сбегал во двор…Воспоминания текут уютно и неторопливо, сменяясь мыслями о будущей встрече. Казуя уже почти дремлет, зацепившись за хвост чего-то яркого и мелькающего, но внезапно сон лопается, словно мыльный пузырь от прикосновения пальцев, причём лопается с каким-то весьма специфическим звуком. Каме приподнимает веки. Клац. Каме моргает и пытается определить источник звука. Кажется, он идёт сверху. Клааац. Каменаши сосредоточенно поднимает взгляд. Его сосед сидит, свесив ноги со своей полки, и увлечённо щёлкает зубами. Клац. Клац. Клац. Клац. Откровенно говоря, Казуе стало немного не по себе. Вдруг этого не проверили перед отправкой в лагерь. Или плохо проверили. И ещё есть такая штука, он однажды слышал, из-за маминой тётки, «латентное протекание» называется. Нормальный-нормальный, а потом раз… И всё. Парень смотрится откровенно выше, явно сильнее, и даже, вроде бы, старше. Каме невольно тянется к рюкзаку, банка в нём приятно тяжёлая и вселяет уверенность. Вообще-то Казуя совсем не рвётся бить соседа банкой по голове, он просто хочет перебраться подальше, желательно – на другой конец вагона. Он приподнимается, чтобы это осуществить, однако любопытство оказывается сильнее: - Ты что делаешь? Тебе холодно? Мальчишка, в очередной раз открывший рот, чтобы с аппетитом заглотить порцию воздуха, прерывается, и вполне осмысленно смотрит на Казую. - Нет, мне тепло. Меня пискун укусил, а теперь я его укушу. Каме покрепче сжимает рюкзак. - Ты молчал и не здоровался. Мне стало скучно, – продолжает сосед, болтая ногами в воздухе. – А они спать не дают. Присоединяйся, вдруг поймаешь? Он снова азартно щёлкает зубами, скашивая глаза к носу и разглядывая рассевшегося на нём пискуна. - Придурок, - бормочет Каме, успокаиваясь. Сосед странный, но, вроде бы, вменяемый. Во всяком случае – достаточно для того, чтобы прекратить вцепляться в рюкзак и спокойно растянуться на полке. - Я – Тагучи Джунноске. Казуя медлит, имя звучит как-то неправильно. Он морщит лоб. Сосед расплывается в глупейшей улыбке, светя крупными зубами, и, кажется, не обращает никакого внимания на его замешательство. Ну, конечно же! Просто… кому могло взбрести в голову сохранить фамилию, которую ненавидит вся страна? Каме таких ещё не встречал. А ведь в школе парня наверняка травили. Он протягивает руку. - Каменаши. Каменаши Казуя. - Опа! Как зверь каме, да? Здорово! – Джунно изображает на спине панцирь. - Но у меня ещё лучше. Вот, слушай: Тянучки тягучи, а я Тагучи. Правда круто? – он вытягивает перед собой ладони, растопырив пальцы. Кажется, этот Джунноске просто глупый. Каме неловко улыбается. - Э…ага. Тагучи довольно потягивается. - Слушай, а они теперь 11-летних набирают? - в его голосе ни тени насмешки, только любопытство. Но Каме всё равно поджимает губы. Почему не могло быть наоборот, он бы смущённо сказал: «Ну, я младше вообще-то»? Его «нет» выходит суше, чем он хотел, но соседа это, вроде бы, не смущает. - А-а, тебе тринадцать, да? - запоздало понимает Джунно. Дожидается кивка от Казуи, вздыхает и перепрыгивает с полки на полку. – Вот повезло! Я тебе завидую, мне четырнадцать. Каме не хочет продолжать разговор, его отчаянно тянет в сон, но, глядя на дурацки скалящегося соседа, всё же не выдерживает. - Почему? Тагучи сползает на пол, пару раз отжимается и проходится колесом. Во время разговора Джунно не останавливается ни на секунду и Казуе кажется, что тот в детстве по ошибке проглотил вечный двигатель. - Ну, как почему?! Ты сможешь раньше стать капитаном! Каме внимательно рассматривает соседа и хмурится. Логика у парня совершенно потусторонняя. - Мы же одновременно учиться будем. - Ты можешь стать самым младшим капитаном в истории! – не сдаётся Джунно, - Но я всё равно тебя обгоню, потому что мне хочется больше. Вот ты чем занимался до того, как попасть сюда? - Бейсболом, а что? Тагучи хлопает его по плечу. - Отлично, спортсменам в лагере легче. - А ты гимнастикой? - Вроде того. Балетом. Джунно разминается и делает растяжки. В вагоне гаснет свет, и Казуя инстинктивно придвигается к нему поближе. Он скорее откусит себе язык, чем скажет об этом вслух, но первые несколько минут, пока глаза ещё не привыкли, ему немного не по себе. Нет, первые пару минут всё совершенно нормально. И если при свете в вагоне никого не было, то только оттого, что ничего не видно, никто не появится, и уж тем более киринцы. Они едут по своей территории. Казуя напряжённо всматривается в темноту и повторяет про себя – они едут по своей территории. Джунно некоторое время выжидает, потом подсаживается рядом и старательно пытается спрятаться за спину Каме, комично оглядываясь по сторонам. - Что? Джунно таращит глаза и показывает в глубину вагона: - Там темнота ходит. Каме фыркает. - Ты что, боишься темноты?. - Боюсь, - просто говорит Джунно. – Давай мы её тоже напугаем. Казуя прячет улыбку и расслабляется. - Как? Джунно подскакивает, набирает побольше воздуха и рычит во весь голос. Потом ещё раз, погромче и позловещей. А потом и вовсе начинает дико завывать. Каме бьёт его по макушке. - Тихо ты, проводника разбудишь, бестолковый. Джунно ржёт и вцепляется в Каме. - Мясо, хищник хочет мя-аса! Каме хихикает и неуклюже пытается освободиться: он не любит, когда его так хватают, но не драться же из-за этого. Джунно обвиняюще тычет пальцем ему в рёбра. - Тут нет мяса, даже твой рюкзак упитаннее! О, вот его-то я и съем! Тагучи бросается к рюкзаку. - Да нет там мяса, отдай! - Не-а! – хохочет Тагучи, - Ты сперва отбери! - Осторожней, идиот, там банка – разобьётся! - Ух ты, и правда банка. – Тагучи засовывает руку в недра каменашевской поклажи. - А с чем? - Ерунда, - машет рукой Каме. – Компот. Кислый. - Ваа, поделишься? У нас с фруктами туго, не растут. - Конечно, а ещё у меня сушёные есть, хочешь? Можно было не спрашивать. Джунно уминает фрукты так, что за ушами трещит. - Ешь все, я их не люблю. - Если меня будут так кормить в армии, я даже на побывки проситься не буду! Я теперь не знаю, чего больше хочу, - Джунно озадаченно почесал затылок. – Стать капитаном или фруктов! Казуя смеётся и не замечает, насколько внимательно на него смотрит Тагучи. Джунно улыбается с набитым ртом и закидывает в себя ещё горсть. Его новый знакомый, Каме, похоже, ещё не понимает, что жил в очень благополучном городе. - А я не хочу быть капитаном. Я вообще не хочу воевать, - поддавшись внезапному порыву, заявляет Каме и тут же осекается. Так говорить нельзя, особенно первым встречным. – То есть, я хотел сказать, что буду стараться изо всех сил, чтобы был мир, и я смог вернуться домой. - Что? Просто домой? Но это же не интересно. Я не хочу возвращаться, пока не стану хотя бы лейтенантом. Вот представь: идут старые, страшные хрычи, а среди них я, весь такой молодой и стройный, в белом мундире, с лейтенантскими нашивками и кучей наград, меня окружают девчонки, и кормят рыбой с овощами, а может даже и мясным или хлебом! И спорят из-за меня. А я им и говорю… Тагучи увлечённо болтает, Каме слушает его вполуха и смотрит в окно. У него дома мама, младший брат и тика Ран. Каме сперва решил, что Джунно – глупый? Нет, Джунно не глупый. Он совсем глупый. Поезд уносит Каменаши Казую в тренировочный лагерь, где через два или три года из него сделают очередного защитника родины. Если Каме повезёт, и его не убьют сразу же, если он не станет развалиной вроде этого проводника, Казуя не наденет белый мундир, чтобы понравиться девушкам и вообще не станет иметь с ними дела. Потому что не хочет, чтобы через двадцать лет его сын ехал в этом же поезде с банкой в рюкзаке и общительным спутником добывать стране славу… ….Завтра исполнится ровно 107 лет, с тех пор как Тагучи Юкито начал войну с Кирином. Завтра поезд остановится около базы Сейдан вместо Наратаке и Каме не увидится с братьями. Завтра весь день будет лить дождь. Продолжатся привычные вялотекущие бои, придут письма и повестки, а тар Сатоме потеряет деньги по пути к столовой. Но это случится завтра, а пока неспешно стучат колёса, и у Казуи слипаются глаза. Он пытается устроиться поудобнее, но так и засыпает, свернувшись клубком на половине полки. Джунно пару раз окликает его, а потом, наконец, перестаёт улыбаться и утыкается лбом в колени. До рассвета остаётся ещё пять часов.