Время и место

Чтобы не просыпать и вставать вовремя, Эриам всегда заколдовывал собственное одеяло. Архимаг давно понял, что будильники для него бесполезны. Злой и не выспавшийся Эриам пробивал любой щит одной только ненавистью к утру и делам, после чего переворачивался на другой бок, подгребал под себя подушку и сладко засыпал. А вот проигнорировать собственное одеяло, которое сначала теребило хозяина, затем начинало пинаться и кусаться (только со стороны может показаться, что в исполнении одеяла это совсем нестрашно и не больно), если архимаг продолжал игнорировать попытки его разбудить, Эриама бесцеремонно стаскивали с кровати и начинали душить. Правда, как выяснилось, привыкнуть можно было ко всему. Поэтому в особых случаях темный эльф, быстро смекнувший, что задушить насмерть одеяло точно не сможет, заколдовывал также подушки и матрас. И для него такой способ пробуждения стал настолько обычен, что в один прекрасный вечер несколько лет назад ректор совершенно забыл рассказать об этой незначительной детали своих будней Ливию. И в последовавшее за тем вечером ясное и солнечное утро (а вовсе не в стычке с прислужниками Хель, как рассказывали другие служители Пресветлой) глава ордена, не подозревающий о коварстве одеяла, обзавелся первой сединой. А, кроме того, чуть не стал заикой. Как уж Эриам извинялся перед ним и заглаживал вину, история умалчивала. Однако с тех пор воды утекло достаточно. И теперь Ливий уже не подпрыгивал до потолка, когда подушка кусала его за ухо, а просто несильно, но раздраженно бил ее кулаком, после чего выкидывал на пол — частенько случалось, что когда темному эльфу было необходимо бежать в академию к первым парам, человек мог наслаждаться сном еще несколько часов. Увы, но в это утро — осеннее и хмурое — вставать надо было обоим. Эриам, глухо и раздраженно выругавшись, отпихнул ногой одеяло. Оное, вцепившись в конечность, словно собака в кость, попыталось вскарабкаться обратно на постель. — Мы уже проснулись! — прикрикнул на него эльф, после чего одеяло, наконец, отстало. — Хель бы побрала это совет! — в последовавших за этим восклицанием нецензурных оборотах причудливо сплелись взаимоотношения убийцепоклонников, творцов, исчезнувшего императора и его недосупруги, а также всех Ритов до какого-то там колена. (Ритов просто на всякий случай, будучи знакомым не с один поколением сего рода, Эриам уверился во мнении, что большая часть бед идет именно от них.). — Не хули Пресветлую — язык отсохнет, — флегматично отозвался Ливий, с неохотой принимая вертикальное положение. Он тоже про себя довольно сочно костерил предстоящий совет. А к тому, что темный эльф с одинаковой небрежностью относится и к Алив, и к Хель, глава также давно привык. Хотя и не одобрял. — Претензии по поводу моего мнения, Пресветлая может высказать при личной встрече, — также знакомо ответил Эриан, наблюдая, как глава ордена пытается встать, зарываясь ступнями в мягкий, высокий ворс ковра. — Дамочки рассорились, а мы вынуждены кровь проливать. Неужели настолько важно, кто действительно мир создал? И не так скоро… — резко подавшись вперед, архимаг обхватил Ливия за плечи, опрокидывая его обратно на кровать. Опрокинулся глава охотно, хотя театрально закатил глаза. — Если для тебя разница не значительна, можешь быстро переметнуться на сторону эольцев. Мы опоздаем на совет! — однако вопреки грозному тону, Ливий обхватил эльфа за тонкую, словно девичью, талию, пробежавшись пальцами вдоль позвоночника. Эриам довольно зажмурился и перед тем, как ответить на щедрое предложение податься в убийцепоклонники, осторожно коснулся губами ключицы своего человека, проведя линию из легких поцелуев по шее и подбородку и задумчиво остановившись у уголка рта Ливия. — Чтобы они мне уши отрезали? А потом, заблокировав магию, торжественно сожгли на главной площади под улюлюканье толпы. Как говорит наш общий друг Оррен: «Фигушки!» — хоть и я не имею ни малейшего понятия, что означает сие выражение. Он быстро провел языком по нижней губе Ливия и добавил: — Могу поспорить, что Рит опоздает. Так что спешить не нужно. Я не знаю, как объяснить, что мне надоела эта глупая ненависть. Там живут такие же люди, у которых по пять пальцев на руках и ногах и красная кровь, а еще у этих людей есть свои мечты и планы. Почему я должен ненавидеть их, а они — меня? Я родился настолько давно, что уже забыл, сколько мне лет, но эта ненависть появилась еще раньше… Нет, не понимаю, зачем творцам нужна такая бессмыслица. Не думаю, что Алив и Хель сами ненавидят друг друга. А нас заставляют. Меня, потому что я — бессмертный эльф, якобы воображающий себя лучшим и идеальным существом. Тебя, потому что ты — смертный человек, подверженный множеству слабостей и пороков. Какого-нибудь орка из-за сложного характера и зеленой кожи. Ливий вздохнул и сам притянул к себе для поцелуя этого невозможного эльфа, который даже в такие моменты умудрялся говорить на отвлеченные темы. — Если ты собираешься опоздать на совет по причине более приятной, чем обсуждение мотивов творцов, то сейчас не время и не место для упоминания Алив и Хель. Ему самому не хотелось говорить о Пресветлой, имя которой он всегда произносил так, будто бы оно было лекарством от всех болезней и бед, будто бы в нем одном заключались ответы на все вопросы мироздания, и будто бы оно могло подсказать самому Ливию, как жить дальше. С яркой верой и распахнутой настежь душой так легко нарушить в один момент столько запретов Алив и все еще, даже спустя года, чувствовать себя от этого счастливым. Да его самого надо сжечь на площади под улюлюканье толпы! Но отказаться от своего архимага Ливий не мог. Эриам прижался к нему, положив голову на грудь, и чутко прислушивался к неровному стуку сердца человека. Рядом с главой ордена темный эльф смотрелся тонким и гибким мальчишкой со смешливым выражением на вечно-молодом лице. Только «смотреться» и «быть» — две разные вещи. И человек понимал, что это он сам мальчишка рядом с бесконечно древним существом, которое останется таким же и тогда, когда камни над могилами правнуков Ливия (если предположить, что глава ордена все-таки озаботится продолжением рода) обратятся в пыль. Словно прочитав его мысли, Эриам с горечью согласился: — Для вас — людей — время и место совпадают только в тот миг, пока Хель небрежно сдувает последние песчинки в часах жизни, а холодная земля распахивает свои объятия. — Хочешь успеть наговориться? — почему-то улыбнулся Ливий, целуя тонкие запястья эльфа, — Прежде, чем я стану стариком, обсудить, что творцы не правы, ты устал быть на чьей-то стороне, но вокруг ничего не меняется? — Хочу успеть услышать. Эриам собственнически оседлал бедра Ливия и, запечатлев еще один долгий поцелуй на губах человека, принялся прокладывать дорожку из легких прикосновений вниз и еще ниже. Остановившись в самом низу живота и не переходя ту грань, за которой разговоры пришлось бы действительно прекратить, он закончил мысль. — Все меняется и все устают. Это просто нужно заметить. Мне кажется, творцы сами боятся перемен, поэтому и дуют на угли, еще надеясь раздуть пламя… хотя едва ли у них получится даже слабый огонек. — Ох… — Ливий укусил себя за палец, чтобы сосредоточиться на словах Эриама. — Вот пройдут оставшиеся дни, соберутся эольцы у наших стен, с намерениями убивать всех, не щадя детей и женщин, ты мне еще раз скажешь, про «слабый огонек», договорились? Эриам тихо хмыкнул, продолжая дразнить Ливия многообещающими поцелуями. — Готов поставить свои уши, что и.о. императора не допустит действительно серьезного конфликта. Одна из маленьких подушек, которую не успели выкинуть на пол, вдруг подпрыгнула и несильно боднула архимага в бок, напоминая про время. — Совет? — Совет… — хватило одного мысленного приказа, чтобы подушка покорно обмякла, перестав отвлекать архимага и главу. — Может, отправим Риту вестника, чтобы они задержались посильнее? — Не будем их отвлекать, у нас еще осталось достаточно времени. Ливий улыбнулся. — Да, сейчас это время и место именно для нас.