Раскроешь крылья навстречу ветру, Поднимешься ввысь. Ты чувствуешь Небо, Любовь и Веру... Тебе их отрежут, смирись.
История начнётся на Небесах. В Раю или Эдеме, как вам угодно их назвать. Здесь проживают ангелы, те самые, что часто встречаются в Библейских историях и олицетворяют Свет. И здесь, как и на Земле, есть свои порядки и законы. Есть своё общество. Ангелы делятся на ранги или чины, которые люди, исследуя писания, отображают в учениях по ангелологии. Названия везде различаются — и мы будем придерживаться христианской системы, чтобы не запутаться, и добавлять иные термины, например, из иудаизма, если нужно объяснить что-то большее. Всё, что надо знать вам, как читателю, это то, что ангелы — это чистая энергия благодати Господа, бесплотная или принявшая форму (что и отражают чины). Смысл существования их душ — исполнять праведные дела, оберегать людской мир и служить Господу. Жизнь ангела измеряется нечеловеческими мерками и потому их проще назвать бессмертными, хотя на самом деле, пусть и живут они долго, но конец есть и у них, просто для нас «вечность» звучит короче и мы привыкли называть их вечными. Говоря об Эдеме, условно это можно назвать «облаками» человеческого мира, но люди не смогут в него попасть, сколько бы ни взлетали на физическом уровне. Эдем — отдельное астральное пространство, «уровень», который населяют только ангелы. Ангелы следуют заветам Священных Писаний, которые люди истолковали на своих языках как Библию, как Коран и как Тору. Это всё вариации, с разными акцентами, а ангелы обладают своим Писанием, главным, где нет деления на религиозные обозначения и просто трактуются заветы Господа. Ангелам также был оставлен особый Завет, регулирующий их порядки. В обществе ангелов, согласно данным порядкам, и происходит вся деятельность. Младшие повинуются старшим, а старшие обеспечивают то, что Эдем исполняет свою функцию и проявляет Божью волю в мире людей. Ведь ангелам приходится нащупывать свой путь, не имея прямого контакта с Господом, после Сотворения, оставившим всё в руках своих посредников — ангелов первой, самой близкой к Богу, степени: серафимов, херувимов и престолов. За ними следуют их помощники второй степени, поддерживающие порядок Эдема, ангелы второй степени: господства, силы и власти. И после идут чины третьей степени: начала, архангелы и ангелы. Человекоподобны в своём обличии и телесны из всех перечисленных только: серафимы, херувимы, престолы, архангелы и ангелы. И ближе всего к людскому восприятию ангельского образа — последние. Именно они с людьми взаимодействуют и внимают молитвам. Но даже в таком совершенном обществе случаются инциденты и перевороты. Самый известный и первый — падение Люцифера, кто был изгнан при Боге и основал ад. И это положило начало всем последующим событиям. Ангелы с тех пор время от времени падали — крайне неприятный процесс, свержения ангела с Эдема и лишение его крыльев, всей сути ангела, сосредоточения божественного в нём. Интересно, что лишь человекоподобные формы ангелов могут подвергнуться Падению, ведь без телесной формы нет и эго, чтобы оно искусилось Люцифером. Самыми громкими в истории остаются случаи падения ангелов первой ступени, ибо это пошатывает все устои ангельской системы, где серафимы, херувимы и престолы представляют собой олицетворение безупречности и гласа Божьего. Однако, и такое случается. Армарос являлся серафимом, одним из очень старых ангелов, и весь Эдем повергло в ужас, когда ангелам пришлось свидетельствовать церемонии его изгнания. Это запомнили навсегда. Но пусть многие утверждают обратное, всё же больше всего от этого пострадала его пара, небесная супруга, Нэшем, херувим. Для всех в тот день крыльев лишили представителя власти и маяк надежды Эдема, а для неё — свет её жизни. С тех пор Нэшем отстранилась от общества ангелов и существовала в Эдеме, сосредоточившись на своём и чужих отроках, взяв на себя заботу о «яслях» для молодых, рождённых, ангелов. Человекоподобные ангелы, у кого есть эго и форма, могут также вступать в союзы и пройдя священную церемонию, похожую на бракосочетание, они сплетают свой свет воедино до последнего вздоха. И со временем, проводя время больше и больше вместе, сливаясь в вибрациях энергий, они могут породить жизнь в чреве женской стороны союза. Слияние ангелов не является соитием, а долгим и глубоким соединением чувств и мыслей, которое позже приобретает форму будущего потомства — малыш может родиться лишь ангелом третьей ступени, независимо от чина родителей, ибо только Господь мог сотворить что-то высшего уровня. И слияние между Армаросом и Нэшем оставила её с дочерью, Пниной, «жемчужиной», которая, родившись, удивила родителей количеством излучённого ею света. Она была словно комок белой и несоизмеримой энергии, и лишь со временем её сияние уменьшилось настолько, чтобы можно было разглядеть её младенческое тело, белые волосы и молодые крылышки. Но навсегда кожа её осталась с отличительным мерцанием, заметным на свету вечного солнца, царящего на небе Эдема. Нэшем, каждый раз смотря на лицо своей дочери, вспоминала улыбку восторга Армароса, когда он только увидел свою необычную девочку. И это скрашивало скорбь Нэшем. Пнина же провела с отцом только свою первую сотню лет, а потому помнила его образ и то, как внезапно он исчез. Мама говорила ей, что он отправился на Землю, на миссию, и Пнина верила, ни на день не теряя веру в своего отца. Оставаясь в обществе молодых ровесников и не выходя за пределы «яслей» ангелов, Пнина была условно отрезана от Эдема, его проблем и слухов. И только со временем, став старше, она стала замечать, что ровесники сторонились её, что в ангельской школе учителя с опаской смотрели на неё и что между собой её называли «дочерью Падшего». Она не предавала этому значения до урока по Заповедям о Падении, где она узнала, что же это слово значило. Вернувшись к матери, чьё обособленное существование теперь казалось не достоинством, а чем-то сомнительным, она спросила, правдиво ли то, что о ней шепчут ровесники. И Нэшем, улыбнувшись так же нежно как и всегда, ответила ей: «Да, но правдиво потому, что они в этом так уверены». Нэшем объяснила, что Армарос — именно такой, каким Пнина его помнила. Он никогда не предал бы Господа. И придёт день, когда Нэшем расскажет Пнине больше, но сейчас ей надо вырасти и не внимать тем тайнам, что поставят её под угрозу. Для мнения всех, Пнина должна верить слухам. Пнина дала клятву матери следовать её наказу. Пнина выросла в послушного закону Божьему и исключительного ангела. Согласно писаниям, любой рождённый ангел ничем не мог превосходить своих рождённых собратьев, но и случаев слияния между ангелами первой степени не было так много, чтобы задокументировать разницу между потомством их и ангелов других чинов. Потому необъяснимы её даровитость и особенности: мерцающая кожа, фиолетовые глаза, подобные глазам её отца, и крылья. Больше, чем у кого-либо из обычных ангелов и её ровесников. Они были шире и крепче. Это всегда напоминало о том, что она отрок Армароса и Нэшем — высших ангелов, обладателей нескольких пар прекрасных крыльев. Но Пнина была смиренна, как и подобает ангелу, и изучала Писания, следовала законам, а когда пришло время — готовилась вступить на пост ангела, спускающегося к людям, и начать исполнять свой долг. Ей были отведены молитвы о помощи в поиске пути и она, не принося благословений, сначала только слушала их, передавая архангелам, а хорошо показав себя — теперь должна была стать проводником и быть может позже — ангелом-хранителем. Нэшем поддерживала стремления дочери и радовалась, наблюдая, что Пнина думала о Божественном больше, чем о чём-либо другом, и в своём уме вычеркнула беспокойства об уходе отца. Она приняла это как данность и как ангел хотела исполнять своё предназначение. Нэшем молилась только о том, чтобы время позволило этому случиться. Но, увы. Нэшем удавалось всё хуже и хуже скрывать поглощавшую её болезнь.***
Вернувшись после последнего сеанса принятия молитв, Пнина не могла найти мать в особняке яслей и забеспокоилась. На сердце у неё было неспокойно. Она позвала мать, но ответа не последовало. Сомнения и страх — неведанные ей доселе чувства — возникли в сердце Пнины. Она не могла до конца осознать их, понять их природу, но она заметила, что они ей были знакомы. Примерно так же она почувствовала себя, когда узнала в ангельской школе о падении своего отца. Тогда это было лишь мимолётной искрой, пропавшей тотчас, но сейчас... сейчас чувство вернулось и разрослось со скоростью молнии. Оно заглотило её вечно безмятежный ангельский ум, лишило покоя и кричало: «Что-то не так, что-то не так». «Чувства? Они мне должны быть чужды, что со мной?» — в то же время думала Пнина, но необходимость найти мать отвлекла её. Она оббежала пустые комнаты, уже ушедших к родителям малышей, и комнаты, где самые младшие спали и грезили, сотворяя сны детей. Всё было незабвенно тихо. Но эта тишина была лишена умиротворения. Пнина добежала до верхних покоев, беседки под Небом, где ангелы иногда проводили время за беседами о Всевышнем и коротковременной дрёмой, позволявшей им присоединяться к добрым снам людей. Все каменные скамьи были пусты, кроме одной. — Матушка! — воскликнула Пнина, неожиданно слишком взволнованно, не так, как предстало ангелу. Это снова встревожило Пнину. Но она повторила себе: «Позже. Я спрошу у матушки». Она приблизилась к матери, похоже, пребывавшей в глубокой дрёме, ведь она не откликнулась. Три пары крыльев сокрывали Нэшем со спины. Безмятежная улыбка коснулась губ дочери, но тут же исчезла. Страх и сомнение, появившиеся прежде, не покинули её. Пнина стала ощущать, как волнуется её душа: гладь пруда её ума вдруг сменилась на неспокойные волны. Пнина коснулась плеча Нэшем, лежавшей на боку, и страх охватил холодом ангельское тело. «Я не чувствую её Света. Я не слышу Божьей песни», — только успела подумать Пнина, когда раздался шёпот Нэшем: — Пнина... Голос Нэшем был сиплый, слабый — лишь подобие её прежнему сладкому и бархатному тону, чистого как звон церковного колокола. — Я здесь, я здесь, мама. Что с Вами? — Пнина перехватила приподнятую ладонь и обеспокоенно посмотрела на приобернувшееся лицо Нэшем. Пнина, одолеваемая страхом и сомнениями, не могла не ужаснуться при виде состояния матери. Кожа Нэшем потеряла свой прежний цвет и посерела, а каждое из шести крыльев выглядело болезненно. Ангельский Свет её, тот самый, о котором говорила Пнина, на самом деле ещё остался, но был очень-очень тусклым. Задумываясь, гложа себя и укоряя, Пнина поняла, что это процесс не первого дня и что силы давно начали покидать Нэшем, но она хорошо это утаивала. И крылья её, столь прекрасные прежде, сейчас поредели в перьях и потускнели. Её прекрасные волосы, напоминавшие по цвету розовую кайму рассветного неба, будто таяли в воздухе, и отделившиеся локоны лежали на полу беседки. К тому же, херувим вся горела в жаре. Пнина пыталась направить в её тело через прикосновение своего Света, но тело Нэшем его отторгало. Она стала беспокоиться и произнесла: — Матушка, я приведу ангелов исцеления. Движение Пнины опередила Нэшем, сжав её руку сильнее. — Нет. Поздно. Мне не помочь. Это неизлечимая хворь. Сегодня я умру. «Умрёт?» — раздалось в уме Пнины. Страх схватил её душу изнутри, сжимая хватку. Она слышала о смерти только у людей, а за свою жизнь никогда не сталкивалась с тем, чтобы ангел мог умереть. Это было невозможно! — Пнина, — голос Нэшем стал твёрже, вырывая дочь из шока, который буквально можно было ощутить витавшим в воздухе как сильная и беспокойная энергия. Нэшем приложила все усилия, чтобы слова её были слышными и убедительными: с трудом, но упорно, набирая в грудь воздуха. Веки то и дело пытались сомкнуться, но херувим, сжимая крепче руку дочери, не давала себе провалиться в сон до нужного срока. Чуть-чуть. Совсем чуть-чуть ещё ей надо было потерпеть. — Я скоро умру. Ты останешься одна. Знай, тебе грозит опасность. Ты не можешь больше оставаться в Раю. Ты должна пасть. — Что? — переспросила ангел, невольно поддавшись поближе к тяжело дышащей матери, дабы услышать каждое слово её чуть более громкого, но шёпота и убедиться в том, что не ослышалась. Она понимала: Нэшем никогда бы не попросила сделать её это если бы не было необходимости, но пасть... Ангел не знала, что делать, ведь самый большой страх любого создания Эдема — это Падение. Потеря своей сущности, потеря себя. На такое решится не каждый. И о какой опасности говорила мама? — Мама... Я... я не смогу, — промолвила Пнина, не умевшая врать. Она надеялась, что это не прозвучало как пререкание, но Пнина знала: она не сможет выполнить наказ матери. Должен быть иной путь. — Пнина, — повторила так же тихо, но суровее Нэшем и, медленно отняв от холодного камня руку, мягко коснулась ладонью щеки дочери, вглядываясь в её глаза. И Пнина увидела, как мать только больше сосредоточилась. «Она заметила во мне что-то... — подумала Пнина, — мои чувства?» Тогда это бы уже перестало быть выдумкой Пнины. С ней что-то было не так. Но Нэшем качнула головой, будто указывая, что на это сейчас не было времени, и строго посмотрела на дочь, вызывая в ней внимание и покорность. — Пнина. Ты должна пасть. Тебе нужно позволить тем чувствам, что одолевают тебя, поглотить тебя и отречься от того, кто ты есть. Ты собственноручно падёшь, иначе тебе больше никак не спастись. Сейчас опасное время: Эдем рушится изнутри. Ты должна выжить любой ценой, чтобы помочь восстановить его, когда придёт время. Пнина молчала. Нэшем подавляла её волю, а с ней страх и сомнения, как ангел более высокого чина и как мать. Пнина ощущала себя скованной и, не имея возможности метаться от мысли к мысли, ясно осознала: другого выхода не было. Она должна была повиноваться. Нэшем вдруг переменилась в лице, ослабев, и изошлась кашлем. Этот звук терзал Пнину, рвал изнутри. Она, следуя наказу матери, позволяла чувствам высвободиться, не усмиряя их, и ощущала, как её прожигает изнутри. Слишком трудное решение. Внутри неё было слишком много противоречий. Собственноручно пасть. Это добровольный духовный суицид, позор, вечные мучения. И потеря крыльев. Крыльев, части твоей души, твоей связи с Богом, твоей принадлежности Эдему. «Мама умирает... Эдем умирает... Я должна», — наконец решила Пнина и взгляд её приобрёл уверенность. — Хорошо. Я клянусь всё сделать, мама. Глаза щипало, но она не позволяла себе заплакать. Ей хватало тех чувств, которые уже потеряли контроль. Нэшем, не отводя взгляда от дочери, вымученно слабо улыбнулась и медленно кивнула. Она вдруг поморщилась, вздрогнула и отвернула лицо обратно, опуская его на щёку и отнимая руку от лица Пнины. Пнина быстро обошла каменную скамью и опустилась на колени у лица немощной Нэшем. Продолжая раздувать в себе угли «плохих» чувств, которые она могла потушить в любое мгновение и больше их не взращивать, она следовала наказу матери. Пнина при этом пыталась сохранить самообладание. Со страхом и сомнениями это было очень сложно сделать. Она несмело коснулась руки матери, если не имея возможности помочь, то хотя бы желая прикоснуться к её чувствам. Нэшем страдала. Ей стало хуже, всё давило изнутри и она чувствовала, как организм рассыпается. Но в сердце Нэшем отсутствовали сожаления. Сильный кашель резко оборвал их связь. Пнина обеспокоенно взглянула на Нэшем. Откашлявшись, Нэшем открыла глаза, покачала головой и выудила руку из хватки дочери. Она коснулась макушки Пнины. Недолго молчала херувим, когда идея озарила её потускневшие глаза и губы тронула улыбка. — Не волнуйся, я останусь с тобой. Прежде чем Пнина успела что-то спросить, Нэшем опёрлась на руку, приподнявшись, и наклонилась к Пнине, целуя её в лоб. Мощные крылья херувима раскрылись, внезапно показав всю их величину и изящество, и, засияв, сомкнулись вокруг них двоих, как кокон. Пнина заметила, что сияние состояло из множества проявившихся ангельских рун. Мама создала защитный барьер, отделив их от мира. Нэшем коснулась лбом лба дочери и закрыла глаза. Мысли матери полились в бушующий ум Пнины, умиротворяя его без какого-либо усилия. «Твои чувства полыхают в тебе неспроста. Это дело чужих рук. В мою грудь вколот твой именной ангельский кинжал, который тебе должны были выдать на церемонии первого спуска в людской мир. Они знали, что ты придёшь ко мне сегодня. Тише... не сейчас, не спрашивай. У меня мало времени. Слушай. Вот так, молодец, удерживай бурю... Запомни, дочь, тебя ждёт очень трудный и сложный путь, но тому, кто искренне служит Господу, нестрашна ни одна дорога. Ты пройдёшь через позор и изгойство. Но тебя не затронет грядущий переворот и когда придёт время, ты спасёшь Эдем. Ты станешь светом во тьме, моя Жемчужина». Затем она показала воспоминания о казни Армароса: Пнина не сразу узнала в серафиме своего отца, ведь воспоминания давно уже смазались. Армарос был спокоен, покорен, а вокруг стояли встревоженные ангелы, полные отчаяния. И громогласный голос обвинял его в грехопадении, в убийстве другого серафима. Пнина вздрогнула, но Нэшем ментально убедила её успокоиться: в этих словах не было правды. Нэшем поделилась из своей памяти картинками того, как Эдем наблюдал за проецируемым видением процесса падения в людском мире Армароса, летевшего вниз как огромная комета. Но он не достиг земли. В какой-то момент он исчез. Его искали, чтобы понять, что это было, но о нём никогда больше никто не слышал. Нэшем же мысленно добавила к этому, что он знал, что его стали бы искать. Дальше Нэшем показала свои последующие будни с той стороны, о которой Пнина не знала: Нэшем расследовала дело Армароса, искала ответы, и всё приводило её к явственному осознанию, сейчас наполнившему каждую клеточку тела Пнины: Армароса подставили. Затем Нэшем показала, что болезнь в ней проявилась какое-то время назад и была способом заставить её молчать. Тогда-то Нэшем также поняла, что следующей была Пнина. И сегодня, пока Нэшем была в трансе и погружённая в сны людей, ей вонзили кинжал в сердце. Трансляция образов прервалась, Нэшем открыла веки и взглянула в обеспокоенные глаза дочери. «Беги отсюда, моя малышка». Нэшем выдернула два пера из своих крыльев, вопреки ужасу и протесту Пнины, и, продолжая вымученно улыбаться, сжала их в руке, преобразовав их своим светом. Затем она вложила два маленьких бутылька в руку дочери. «Храни мой дар, Жемчужинка, и пусть он всегда будет с тобой. И с тобой ничего не случится». Пнина заметила, как явнее и явнее стал гаснуть свет в глазах Нэшем, как тусклая искорка её души обращалась во всё более незримую. «Нет, матушка», — спёрло дыхание Пнины, но она удержала себя, подавляя хотя бы сейчас страх и сомнения, раздиравшие её. Хотя бы в их последний момент. Она удержала слёзы, успокоила свою душу и нежно улыбнулась, помогая маме снова прилечь набок. Нэшем, усталая, покорно опустилась. Всё тише и тише дыша. — Я люблю Вас, мама, — сорвалось с бесцветных губ Пнины. — И я тебя... Жемчужинка... — тихим, прерывистым шёпотом, проговорила херувим и потом улыбнулась, умолкла и свет внутри неё померк. Пнина всматривалась в её пустые глаза, так и смотревшие на неё. И больше никого за ними не чувствовала. Нэшем больше не было. Она... Была мертва. Волосы ссыпались на землю, прядь за прядью, а тело её словно стало сухой скорлупой. Крылья теряли пёрышко за пёрышком. Как вы помните... Ангелы живут слишком долго, чтобы считаться смертными. И Нэшем могла ещё жить и жить, но стала первой смертью, которой Пнина стала свидетелем. И если ангелы сопровождали людские души, когда те меняли тела, то сами они, сотканные из самой своей энергии света, состоявшие полностью из одной своей души, ангелы исчезали если свет в них погас. Этой души больше не было. Так их учили. И это увидела Пнина. Мама не просто покинула тело. Её душу изничтожили Хворью. Пнина молча смотрела вдаль, поддерживая безвольное и уже совершенно пустое, продолжающее осыпаться, мёртвое тело матери. «Мама умерла... — вновь для себя произнесла она в своих мыслях, стараясь смириться. А потом покачала головой. — Нет, её убили». Она не знала, кто решился бы сначала подставить серафима, затем убить херувима и в этом обличить их дочь. Пнина заметила торчавший из груди матери клинок, который был частью света самого ангела. Мама была права. Это был её будущий клинок, который ей бы подарили на церемонии следующего дня. «Кто украл его? Кто убил маму? Зачем в Эдеме... Зачем нарушать Божий покой?» — страх и сомнения, вложенные кем-то ей в сердце, стали обращаться в гнев и отчаяние. Она отказывалась принять происходящее. Дыхание становилось чаще, ей хотелось закричать, слёзы рвались из глаз. Блаженство покинуло её. — Мама... мама... — она начала захлёбываться от чувств. И тут она опомнилась. В руке у неё остался материнский подарок, нежно отозвавшийся еле заметным теплом. Две маленьких склянки были соединены цепочкой. На одном бутыльке была руна защиты, а на втором — покоя. Пнина ощущала присутствие духа матери в обоих объектах и понимала, что придёт время и она подскажет, когда их применить. — Спасибо, — произнесла Пнина, чувствуя, как буря чувств отпускала её. Она надела кулоны, когда почувствовала перемену в энергетическом поле. Приближались бесплотные господства, оберегающие порядок в Эдеме. Она чувствовала их угнетающую мощную ауру, взывающую именно к ней, Пнине, и приказывающую покорно сдаться. Пнина не стала пытаться бежать, она напоследок прикоснулась губами к свесившейся со скамьи руке Нэшем и мысленно поклялась ей спасти Эдем. Чего бы это ей ни стоило. Она всей душой любила Небеса и потому была готова с ними расстаться.***
— Пнина, отроковица Армароса и Нэшем, ты подтверждаешь, что сознательно, по своему выбору, отказываешься от крыльев ради Грехопадения? — громко, но сдержанно, как подобает профессиональному оратору, спросил стоявший перед Пниной архангел. Архангел отличался высоким ростом, а правый глаз его рассекал шрам, в память о битвах с демонами. В тоне его не было сожаления, ибо Пнина не была первой проходящей через его руки к падению. Чувствовалось его презрение к выбравшим этот путь. — Да, — Пнина ответила уверенно, не боясь последствий. Она уже изгнала из сердца эмоции, но не усмирила их безмятежностью, а заменила равнодушием. Если в её сердце не было следа сожалению и осознания того, что ошиблась, эту церемонию уже было не остановить. Архангел-судья, сухо пробежавшись по белокурой девушке взглядом, еле заметно вздохнул. — Ты ведь ангел... отличительно хороший, судя по записям о тебе. Твои глаза не похожи на тех, кто по-настоящему падал. Зачем тебе это всё? — шепнул он так, что услышать могла лишь Пнина, но он не предполагал её ответа, сразу же зашагав в сторону. Пнина не знала, что именно он имел ввиду и как её раскусил, но она сохраняла спокойствие, готовясь к предстоящей экзекуции. Она помнила, что за всю свою жизнь слышала только о главных Падениях. Самый известный — Люцифер — жаждал власти и хотел сам стать Богом; Велиар желал разрушать; а Лилитт хотела править. Остальные... из-за чего же падали они, обычные ангелы? Чем её случай отличался? Пнина не знала. Но сейчас это не было главным. Ей не надо было доказывать своего желания пасть, ведь её уже признали убийцей херувима-Нэшем. Судья до последнего будто тянул время, то и дело поглядывая на Пнину и чего-то ожидая. Она молча вернула его взгляд, не изменяя своей решительности. — Что-то тут не вяжется... — шепнул себе под нос он, очень раздражённый. Но список грехов Пнины был ею же специально пополнен на такой случай. Когда господства доставили её сюда, на место казни, где отрезали крылья её отцу, прежде чем выключить эмоции она дала волю гневу и стала упорно обвинять Бога в том, что Он позволил отрезать крылья невиновному Армаросу. Тем самым, закрыв для себя последние пути к отступлению. Судья отвёл в сторону взгляд и, остановив его на подчинённых ангелах, слегка кивнул им. Те, незамедлительно принявшись выполнять приказ, подошли к Пнине со спины и замерли на одном месте, терпеливо ожидая сигнала. Архангел вновь посмотрел в её фиолетовые глаза. Он приоткрыл губы, но не издал ни звука. На лице у него на мгновение отразилось смятение, будто что-то изнутри пыталось не дать ему начать церемонию. Но он пересилил себя, нахмурившись. — Да будет так, — холодно проговорил тот, но вновь не заметил ни малейшего изменения в лице ангела. Только одна Пнина запомнит, как сжала тогда сильнее кулаки, готовясь к боли и пересиливая сковывающий её до ужаса страх. — Пнина. За убийство своей матери, Нэшем — херувима, — за осознанное осквернение Путей Господних и презрительное отношение к своим обязанностям по сохранению людского рода, за намеренный горделивый отказ от чувств и за намеренное желание лишиться ангельского титула, я выношу твой приговор. Тебя лишат крыльев, и ты Падёшь. Впервые Пнина испытала чувство ярости, ненависти, стоило наяву услышать свой окончательный приговор. Крылья? Лишиться самого дорого, что осталось у неё после смерти родителей?! В кой были повинны другие?! Ангел не промолвила ни слова в ответ. — Раскрой крылья. Пнина постаралась расслабить плечи и, не ослушавшись приказа, раскрыла белоснежные, сверкающие на свету ангельские крылья. Они были прекрасны. В них читалось наследство серафима и херувима: зрители казни не смогли удержаться от звуков восторга. Оба ангела-исполнителя-казни подступились к прорезям из которых показались крылья и, аккуратно взявшись за верхнее основание кости, вынули из ножен сверкнувшие на свету клинки. Ангельские клинки — единственное, что может окончательно навредить детям Неба, ведь состоит из плоти самого ангела и создаётся для него только когда он готов спустится в людской мир. По телу пробежалась холодная дрожь, Пнина сжала зубы и медленно прикрыла глаза. Она помнила, как прежде чем быть скованной в цепи, выпила из одного из бутыльков, оставленных матерью, повинуясь возникшему в уме Пнины приказу от матери. Архангел вновь скользнул по Пнине взглядом. Она видела, как он смотрел на её крылья. И она понимала почему. Многие ангелы стараются веками достигнуть подобного особыми деяниями, а она «просто так» бросалась самым ценным из даров Бога. Ему этого не понять так же, как и простое желание оказаться внизу... на грани между Демоном и Падшим. И он словно сравнивал её с Армаросом: пошла по стопам? Но его долг перед Небом — исполнять приговор, независимо от сомнений и собственных желаний. — Режьте. «Главное — постараться расслабить мышцы и отвлечься... — говорила себе Пнина. — Главное — вытерпеть боль: они должны сделать всё быстро». Холодная сталь клинков коснулась основания крыльев, пробирая своей прохладой до мурашек, и резко вошла в плоть, разрубая её и с размаху ломая кость крыльев. Ангельское создание практически невозможно убить обычным оружием, ибо тело его отлично от человеческого. Только пропитанное подобного уровня силой, оружие, может существенно навредить ангелу, только от него остаются шрамы. А чтобы нанести непоправимый вред, нужно опережать регенерацию и повторно разрывать срастающуюся материю до тех пор пока ни одна клетка не сможет сцепиться друг с другом. Руны на стали клинков загорелись белым светом и их остриё засветилось. Оно прорвалось вглубь, делая надрез внутри тела. После чего ангелы крепко взялись за крылья и потянули на себя, пропуская через одетые в специальные перчатки руки — избегая осквернённой грехом крови — ангельский свет. Пнина знала, что будет больно, но не до такой степени; она не была готова. Словно тебя прожигают изнутри, вырывая кусок не твоей плоти, а души. И только твоё тело пытается восстановиться, они ломают и рвут снова и снова, и снова. Ангел старалась терпеть, но боль была выше её сил. Выгнувшись, Пнина сильнее стискивала зубы, давая лишь гулкому стону вырваться наружу, и стоило пошевельнуться — они дёрнули сильнее, фиксируя её на месте и делая больнее. Она не давала себе заплакать, но истошный крик боли всё же сорвался с её губ, разносясь по всему Раю. Потоки крови хлестали из открытых ран, окрашивая перья отрываемых крыльев в мерцающий серебряный цвет. Вся спина девушки, была усеяна каплями вырывающейся из плоти крови, а пол под ногами был пристанищем для продолговатой лужи ангельской крови, с плавающими на её поверхности пуховыми пёрышками. Громоздкие крылья отходили медленно, нехотя. Каждая секунда тянулась словно час, а боль лишь нарастала. Рвались ткани, разрушались покровы кожи, и хранящийся внутри белоснежный свет ангельской Души терпел ужасающие чувства, по мере того как вместе с крыльями отрывались куски этого источника сил и жизненной энергии. Это и есть ад для ангела: твоё тело рвётся, твоя душа не в силах это вытерпеть, ты готовишься к смерти, лишь бы избавиться от этого сумасшествия, убежать прочь... Но не можешь. Ты уже не в праве. Тебе не разрешат. И смерть не придёт. Можно лишь терпеть до конца. Она терпела столько сколько могла, давая волю одному только крику, но прошло время и слёзы хлынули из глаз. И она рыдала во весь голос, чувствуя, как теряла что-то Божественное и часть себя. И со всех сторон на неё глазели осуждающие и ахающие собратья, каждый знакомый ей.