Юноша выдающегося дарования

Нечасто он возвращался так поздно. Господину Фуке наконец удалось вытащить Жюльена из семинарии – видимо, в восторге от того, что это предприятие удалось, он так накачал юного богослова молодым вином, что Жюльен совсем утратил контроль над своими мыслями и почти совсем – над телом. Ноги его явно выражали желание пойти на все четыре стороны разом, оставив туловище и голову отдыхать в придорожной канаве. Однако героическим усилием молодой честолюбец все же призвал их к порядку и, попрощавшись с Фуке, бормоча под нос Peccavi, pater optime, вернулся в альма матер. Говорят, у пьяных и дураков есть свой ангел-хранитель – Жюльен никого не встретил в воротах; очевидно привратник выбрал именно этот момент, чтобы отлучиться по нужде. Идя по двору, Жюльен находился в самом радужном настроении. Мысли и картины, которые он обычно с позором изгонял как вредные и мешающие, сейчас вовсю роились в его ставшей подозрительно пустой и легкой голове. Вот г-жа Реналь – робкая и трепещущая, каковой не пристало быть солидной матроне, а потом вдруг неожиданно гордая и отстраненная. Сводившая его с ума своей непредсказуемостью – то она отдавалась с бесстыдством куртизанок, о которых он читал, и Жюльен едва удерживал ее бьющееся в пароксизме страсти тело в своих объятиях. То вдруг она становилась пугливой и стыдливой как невинное дитя – и юноша чувствовал себя почти что диким сатиром, когда в грубом нетерпении разнимал ее стройные ноги и овладевал ею. Потом на ум Жюльену пришло то происшествие с епископом Агдским, племянником г-на де Ла Моля. Красивый священнослужитель - Жюльен по случаю удостоился чести подать ему митру, да еще и смотрел, как епископ примерял ее перед большим зеркалом. Вряд ли хоть одна живая душа знала, что Жюльен после окончания тяжкого «королевского дня» помогал епископу разоблачаться. Епископ оказался стройным и совсем молодым, красивым утонченной красотой человека из высшего света – так, во всяком случае, показалось Жюльену. Красота и утонченность великосветского человека вскружили ему голову. Постепенно прикосновения Жюльена, пока он помогал епископу разоблачаться, становились все более откровенными – Жюльен словно бы искал грань, за которой епископ прервет его. Это было почти игрой, от которой туманилось в голове и ныло под ложечкой. И когда епископ с ласковой настойчивостью надавил на плечи Жюльена, вынуждая его опуститься на колени и шепча «Пасть на колени перед пастырем – в этом нет ничего дурного и недостойного» - Жюльен уже был готов ко всему. Он послушно обхватил губами средоточие епископской страсти и принялся посасывать его, ощущая, как в его собственном паху словно бы поднимается струя горячего пара. Потом епископ резко вздернул его вверх и развернул спиной к себе, мягкая, почти как у женщины, рука священнослужителя властно сжала пах Жюльена, сноровисто расшнуровав и приспустив его порты, тогда как стержень епископа неотступно терся между ягодиц молодого богослова. «Лицемерие… лицемерие…» в такт движений епископской руки по его члену пульсировало в голове Жюльена. «Ли-ЦЕ-МЕ-РИ-ЕЕЕЕЕ!» - он со стоном излился в руку епископа, услышав сзади ответный стон – молодой прелат кончил почти одновременно с ним. Да, теперь Жюльен предпочитал не вспоминать об этом, но вино, темнота и странное ощущение оторванности ото всего мира вызвали к жизни даже эти загоняемые на дно души и мыслей воспоминания. …Не успел Жюльен войти в свою темную келью, как свечу в его руке задули. И сразу несколько пар рук схватили его, а чья-то широкая, пахнущая луком ладонь зажала разом рот и нос. Пары молодого вина сразу стали выветриваться из головы молодого человека, он с ужасом задергался, пытаясь сбросить с себя жестокие руки и вырваться. Ему завязали глаза, потом поволокли к узкой кровати и неожиданно аккуратно положили на нее. Руки невидимых сейчас людей зашарили по его телу, расстегивая пуговицы, снимая одежду и башмаки, сдирая чулки – и через несколько мгновений Жюльен был распростерт на собственном ложе совершенно голым. - Хорошенький толстосумчик! – зашелестели приглушенные голоса. Жюльен тщетно пытался узнать по голосам своих коллег по семинарии – в голове у него словно помутилось. - Хорошенький как девчонка, - прогудел чей-то молодой бас, - видать, оттого-то и праздничную еду не жалует – ротик-то привык к ортоланам да орлеанскому. Откуда они вообще могут знать про ортоланов и орлеанское, пронеслось в голове Жюльена. Они ничего вкуснее сосисок с кислой капустой в своей жизни и не ели. - Ротик, говоришь, привык? Ничего, сейчас отучим, - ответил гнусавый тенорок. И в губы Жюльена ткнулся чей-то горячий толстый член. Юноша замотал головой и стиснул зубы, но ему тут же зажали нос, и Жюльену, уже начавшему задыхаться, ничего не оставалось, как приоткрыть рот. Меж тем чужие руки продолжили скользить по его телу – уже не так грубо, уже почти лаская ребра, поджарый живот, плечи и грудь. Жесткая мозлистая ладонь несколько раз мазнула по соскам, задержалась, крутя и пощипывая их. Другая рука легко прошлась по мышцам пресса вниз, обхватила член, несильно сжала его. Жюльен обреченно застонал, почувствовав, как его орган помимо воли восстает, отзываясь на прикосновения. По телу прошла дрожь, и он бессознательно запрокинул голову, приоткрывая рот чуть шире. Член скользнул почти в самое горло, его обладатель принялся хрипло постанывать в такт движениям. Вдруг член в горле Жюльена дрогнул и, вместе с довольным хриплым рычанием своего обладателя, изверг струю солоноватой субстанции. Едва не подавившись, юноша проглотил все, тяжело дыша, будто загнанная лошадь. Расслабленный, с туманящейся головой, Жюльен не сразу почувствовал, что в нем уже хозяйничают чужие пальцы – сначала один, потом сразу два… три. Они растягивали анус, не причиняя однако особой боли. А когда палец задел какую-то точку внутри него, Жюльен глухо вскрикнул – что-то остро и сладко пронзило его, точно раскаленный стержень, прошедший от макушки до пяток. - Готов, - сказал гнусавый тенорок. Руки вцепились в его бедра, и Жюльен почувстовал как в анус входит что-то твердое и горячее. Боль была такой, что даже слезы брызнули из глаз, он завопил было, что есть силы, но рот тут же оказался зажат. - Терпи, терпи, красавица, сейчас пойдет полегче, - пропыхтели ему. Жюльен чувствовал, как в нем гоняют этот раскаленный огромный кол, как все его нутро горит и ноет от боли. Но понемногу боль стала отступать, она сменилась тупым ноющим чувством. Потом словно все его тело ниже пупка исчезло, осталось только смутное ощущение пульсирующей где-то внутри крохотной теплой точки. С каждым движением точка становилась все больше и горячее, она заполняла его, выбивая все мысли и стирая ощущение реальности. И вот Жюльен уже сам подавал бедра навстречу пронзающей его палке, сам старался насадиться на нее поглубже – только бы не утерять этого разрастающегося тепла, продлить эту странную негу. Он ощутил как по его члену заскользила чужая ладонь – грубее, чем было с епископом, но более чувственно. И вожделение, плотская радость, словно огромная волна, поднялась в нем, и что-то крикнуло в ушах голосом г-жи Реналь – «Боже мой! Вот он, ад, я вижу его!» Его вознесло на вершину, невидимые острия копий подняли его, колющие, сладкие и злые – и сбросили в бездонную пропасть. Настолько сильным было разрешение его страсти, что Жюльен потерял сознание. Очнулся он только наутро – в комнате все было как обычно. Жюльен был в своей постели, голый. А в коридоре раздавался звук колокола, созывавший семинаристов. Во время занятий Жюльен вдруг обратил внимание, что у Шазеля, тихого и скромного юноши выдающегося дарования, который всегда казался Жюльену недостижимым в учении, вид был утомленный, а под глазами темные круги. А еще у Шазеля был глуховатый гнусавый тенорок…