М.

      Закутавшись в свое осеннее пальто, я смотрел на нее, застывшую в темноте и выпускающую в холодный воздух облачка дыма, и думал, насколько некоторые люди похожи на кино, которое мне было дозволено посмотреть. Она, черная и белая, без резких углов, а с аккуратными переходами от одного цвета к другому, когда невозможно нащупать грань и узнать, чего больше, во всем этом антураже была похожа на героиню антиутопии, которой я коснулся. М. рассказывала мне о своей жизни, старалась вложить в слова себя и других людей, поминутно закуривала. Ее мокрые от дождя белые волосы прилипли к голове, мне казалось, что она замерзла, и первой мыслью было позвать ее к себе, но я не мог позволить себе открыть дверь, это значило бы, что я впускаю М. в себя и в свой мир. Разница в наших жизнях была заметна только мне. Для нее же иного и не было, только ее ночное дымное царство, капли воды, подсвеченные рыжим, пластиковый корпус дешевой зажигалки. Она плавала глубоко в созданном собою же мире, поверхность которого, как и запредельное небо с далекими звездами, не существовали.       Она была земной, самой настоящей из всех мне знакомых, из всех реальных и выдуманных. Излишне белая, будто вымытая до неестественности, но такая грязная изнутри, М. и ее проблемы ей под стать трогали невидимые струны моей души, те самые, которые гудят от хорошо снятых мелодрам или случайных сцен, увиденных на улице. Я сопереживал ей, пропускал ее рассказ сквозь себя, но краем разума понимал, что чувствую то же, что и зритель - почти безразличие и жажду развязки. Ее история мне не запомнилась, лишь детали, яркие урывки, как синяки на ее губах, как упоминание наркотика или встреч, когда она отражалась в лужах, ждала звонков, бешеный секс и спрятанные под шарфом отпечатки его пальцев на ее шее. Если бы она умела читать знаки, говорила М., ничего бы не было, но все случилось, она расплатилась за все, что ей удалось украсть у судьбы.        Затихающий дождь не погасил ее бури. Складка меж бровей, взгляд зеленовато-серых глаз, становящийся от дикого отчаянным и от отчаянного диким. На мгновение мне показалось, что М. утратила те черты немой актрисы, когда-то красившие ее и делавшие ее комично-трагичной, будто при всей несерьезности или нелепости, безумной улыбке и легкомысленном взмахе рукой, были видны ее скорбь, отчаяние и желание найти правильный выход. Выбор, перед которым М. стояла, делал ее несчастной, но вдыхал в нее новую жизнь, поддерживал языки ее темного пламени. Будь у меня возможность посвятить свою жизнь людям, отдать себя всего на растерзание чувствам и отношениям, я никогда бы не смог сделать это, ибо перед глазами моими стоял бы ее пример: тебя не вспомнят, ты пушечное мясо под знаменем "во благо других".        М. пыталась жертвовать собой, внести в свою фигуру больше силы и отваги, которые были ей свойственны, но в другом свете. Она не была яркой героиней романа, светлой душой и чистыми помыслами, наоборот, ее сила была непробиваемой и спокойной, леденящей, поступки напоминали соль и пахли морем, но и гниением, пробивающимся сквозь общую оболочку безмятежности. М. шла по шаткому веревочному мосту, переступала и смотрела, как деревяшки падают в бурлящую пену, жаждущую ее; она совершала ошибки, выпивала залпом их последствия, пока они не вставали комом в горле и не давали ей продохнуть, а затем она, с воем волчицы и злостью на себя, грязными лапами вырывала себе нору в моей памяти, где хоронила прошлое. Затем М. вновь приходила к мосту, и все начиналось опять. А я продолжал ждать ее, зная, что однажды она вновь ворвется в мою жизнь, чтобы зализывать раны и давиться горечью действительности.        М. пожелала мне удачи. Ее пальто промокло, вода осталась на моем подбородке. Жертвенность и весь накал ее чувств - очередной всплеск ее желания существовать и чрезмерная гордыня, не позволяющая ей отступиться. М. казалась беспечной, когда уходила, я почти поверил ей, хотя и знал о давящем на ее плечи грузе, который она пыталась разделить со мной. Мои мысли о ней сопровождали меня везде. Проснувшись на следующее утро, я подумал о ней и ее судьбе. Я знал, что М. не великая, она не отпечатается во времени как представитель своего поколения, дикого и безумного, она всего лишь мотылек, тот самый, что на другом конце света вызовет ураган, но уже в чужих сердцах. Ее будущее, задымленное классическими сигаретами и рыжее от ночных фонарей, представлялось мне несуществующим.