Цитата из умной книжки
Она скажет поздней: «Ведь учила же мама, что все мужики — сволота!»Тимур Шаов
«Вы ничего не понимаете, должна же я была его немножко помучить…»Донна Роза Д, Альвадорес
«…Любить — значит посвятить всего себя другому человеку без всяких гарантий, целиком отдаться ему в надежде, что твоя любовь вызовет ответную любовь любимого существа. Любовь — акт веры, и в том, у кого мало веры, мало и любви…»Э. Фромм «Искусство любви»
NB! Автор особенно рад приветствовать читателя, близко знакомого с текстом и реалиями романа Шарлотты Бронте. NB! Девственницам рекомендуется покинуть страницу, не мешкая! Так же как и «обиженным за любимого автора» и за «любимую героиню» — здесь никому нет дела до ваших обид. ВАЖНО!!!!! Рубрика «Полезные советы»: а) Прежде, чем начинать наводить критику на автора и его статью, всё-таки дочитайте её до конца. Вдумчиво. б) Не пытайтесь критиковать эмоционально — будете нещадно растоптаны, — просто разбейте спутанный поток сознания на четкие, аргументированные тезисы. И вот тогда-то мы и позабавимся. Опция «приветствую критику в любом виде» задействована мной, но с некоторыми изменениями. Это означает, что я, автор, очень хорошо понимаю, что мой взгляд на роман Бронте отличается от общепринятых стандартов, и если ты, дорогой читатель, захочешь выразить несогласие с моей авторской позицией, то я жду от тебя продуманных, убедительных аргументов в защиту твоей любимой писательницы и любимой героини — как минимум, и я надеюсь, что в своей конструктивной критике ты будешь отталкиваться от моего текста. Всякая другая особь, которой придёт в голову, что она может явиться сюда, высраться бездумно, под моим текстом и удалиться — вся-такая-в белом, — будет нещадно предана гонению и остракизму. Кто не спрятался — я не виноват. Поехали. Для своего лучшего романа Шарлотта Бронте, писательница-медиум, взяла за основу ткань волшебной сказки, одну из тех историй, которые из века в век приходят из самых дальних, самых тёплых глубин человеческого естества, и раскроила её на свой лад, вдоль и поперёк. Эта история целиком и полностью соткана из любви — самого древнего закона бытия, в ней бушует и властвует Эрос, и эта сказка, как и большинство ей подобных, сладка, чувственна и неимоверно притягательна. Бывшая старая дева, дотла выгоревшая на медленном огне, растворилась в ней, как соль в кастрюле с водой, а её незадачливому муженьку досталась, и то ненадолго, лишь хрустящая, опаленная изнутри лягушачья шкурка. История, вышедшая из-под пера Бронте, хоть и собрана в нечто цельное с помощью предрассудков, домыслов и честного слова автора, всё же сохраняет исходный строй, лад и основные компоненты волшебной сказки. Герой, героиня, история их отношений, и разлука — писательница тонко чувствует невидимые струны, направляющие естественный ход повествования — все на своих местах, и только конец этой истории вызывает искреннее недоумение. Чтобы описать естественный ход событий и по-настоящему счастливый, естественный, как в жизни финал, у девицы Бронте не хватало элементарного жизненного опыта, а так же смелости и воображения. Она отхватила порядочный кусок живой ткани и приделала на это место «хвост», подделку собственного изобретения, целиком и полностью состоящую из домыслов на тему любви, брака и неописуемого земного счастья — плод трепетных фантазий девочки-подростка лет этак пятнадцати. Таким образом, естественный ход событий подменился сухой, скрипучей добродетелью, а история любви скатилась в мелодраму. Герои сказок о любви всегда расстаются, чтобы соединиться вновь. Одиночество, осознанная его ипостась — это рутинная, но крайне необходимая часть процесса любви, насущная потребность личности осознать и принять себя в новом качестве, а так же осознать и принять человека, к которому с некоторых пор обращено понятие «любимый». Герои преодолевают внутреннюю разъединённость самым эффективным способом — на расстоянии, набираются ума, вырастают, обновляются и в финале соединяются осознанно, потому что иначе нельзя, а вовсе не потому, что гормоны штормят и копчиковая судорога сводит ноги. Герои историй о любви душевно щедры и духовно активны, они принимают самостоятельные решения и честно следуют им. Герои же мелодрам — пассивны. Они всегда подчиняются какой-нибудь необходимости, общественному мнению, собственной глупости и, как следствие, рефлектируют подобно актиниям, надёжно прилепившимся к скале. В ответ на любое движение извне, на любую необходимость самостоятельно принять решение они сворачиваются в клубок и уходят в ночь в неизвестном направлении, предварительно услышав какой-нибудь голос сверху. А затем возвращаются, так же заслышав голос сверху, и живут долго и счастливо, потому что препятствие на пути к такому желанному счастью устраняется; вдруг, само по себе. Истосковавшаяся старая дева посредством дремучего невежества в интимных вопросах бытия превратила финал своей истории в первосортное «мыло», а читатели, околдованные силой чувства, эросом и жизнелюбием её героев, ретиво глотают эту придумку и не ропщут. Никуда не денешься, классика жанра. Этот финал сделал свое дело, мелодрама затмила сказку о любви, и роман «Джен Эйр» сейчас воспринимается исключительно как история любви и обмана. Это, конечно, враньё. С мыльными пузырями пополам. История гувернантки с сияющим нимбом над головой — весьма плодородная почва для инсинуаций, и только ленивый не предал эту историю поруганию в виде экранизации. У заинтересованного читателя от большинства этих экранизаций волоса становятся дыбом по всему телу. Эти киноистории — достойные всяческого сострадания ублюдки от союза убогой фантазии с непомерным гонором, хромающие к тому же на обе ноги в плане эмоциональной достоверности и чувственного посыла. В подобных шедеврах героиня Бронте сплошь и рядом напоминает кочергу с тщательно прилизанной паклей по периметру головы, а Эдвард Рочестер — слипшийся веник. Но это мелочи по сравнению с тем фактом, что подавляющее большинство этих историй кастрированы и унылы, а их язык скуден и крайне неряшлив. Таким языком невозможно рассказать сказку о любви, только вялую историю о восторжествовавшей добродетели и сияющем нимбе над головой. И эта история добродетели — всегда уныло-однообразная, словно заезженная пластинка, как любая история в формате мелодрамы, щедро делится со зрителем универсальным рецептом великой любви на все времена и несказанного земного счастья. Этот рецепт прост до смешного: нужно всего лишь единовременно посетить некое культовое строение и взять фамилию мужа. Этот поход вкупе с песнопениями на латыни и галочкой в графе «законная жена» обеспечит то самое неизбывное и непреходящее счастье в семейной жизни. Только так, и никак иначе. А если герой романа хочет жениться, но никак не может — закон суров, но это закон — пусть загибается с горя всю оставшуюся жизнь и умрёт с чистой совестью. Твёрдое, осознанное решение и обещание любви в данном повествовании особой роли не играют, в отличие от узаконенного акта бракосочетания. Вуаля. Таким образом, то самое хвалёное родство душ, которое переносится по воздуху на огромные расстояния посредством звуковых колебаний, физически не играет никакой роли в этой истории. Подумаешь, родство душ! Поперёк этого родства прочно встряла сумасшедшая в медицинском значении этого слова баба, имеющая к этому родству самое отдалённое отношение, но все равно — свадьбы не будет, и родство душ приходится отменять в срочном порядке; правда, ненадолго. До того самого момента, когда сумасшедшая в медицинском значении этого слова баба самоустранится головой вниз, а герой сполна получит по заслугам за то, что возжелал молодого, неопытного тела. Вот тогда-то родство душ в срочном порядке восстанавливается, и героиня мчится к герою, чтобы водить его за ручку, быть ему спасительницей, утешительницей, светом очей и находить несказанную радость в такой жертве. И конечно, полировать сияющий нимб над своей гладко причесанной, высокоумной головой. Чистопородный же аристократ к финалу этой истории окончательно становится похож на слипшийся веник, но чуть погодя начинает — какое неописуемое счастье! — кое-как видеть одним глазом. Впрочем, такое развитие событий вполне объяснимо и очень даже закономерно. Женщина творит и лепит мужчину по своему разумению и подобию, а миссис Эдвард Рочестер — это не что иное, как густо увешанное добродетелями, ущербное существо, которое радостям и щедротам любви предпочитает исключительно самопожертвование, и только в данном порядке вещей под небом обретает неописуемую радость бытия. Целый, здоровый муж, с самостоятельным взглядом на жизнь ей не по зубам, она просто не желает знать, для чего такие мужчины в хозяйстве приспособлены и что с ними делать. Это возвышенное, неземное существо страдает тяжёлой формой нравственной недоразвитости, поэтому, от греха подальше, превращает своего пылкого мужа в тот самый объект для приёма непрерывных душевных пожертвований. Данное обстоятельство, согласно Волшебному Правилу Двоих, в котором говорится, что двое — суть одно, и объясняет всю нелепость концовки широко известного романа. Бронте посредством единовременных авторских манипуляций превращает принца в жабу, под стать главной героине, и эта история в итоге оборачивается неописуемым блаженством двух убогих: некой миссис Эдвард Рочестер и какого-то мистера Эйра, который имеет общего с Эдвардом Фейрфаксом Рочестером чуть-чуть больше, чем ничего. Начинается эта история любви вполне стандартно, сразу, как только юная и неискушённая сирота-гувернантка влюбилась со всей страстью конструктивной натуры, а ещё проще говоря, втрескалась в своего работодателя. Впрочем, вся её способность в этом плане ограничивалась на тот момент лишь мощным чувственным восприятием, парой-тройкой правил хорошего тона для девиц младше двадцати лет и удивительной ограниченностью во всём, что не касалось непосредственно её чудесного, уютного мирка. Сие чувство закружило её таким вихрем, что бедняжка забывала иногда, как её зовут, а герой её романа смотрел на неё тёмными, злыми и недоверчивыми глазами, и был угрюм и некрасив. На этом настаивает Шарлота Бронте, женщина, для которой её собственная внешность была больным местом — очень некрасив, ну просто урод. При этом она очень подробно описывает своего героя, чем вводит читателя в весьма устойчивое состояние ступора: среднего роста, превосходного сложения широкоплечий брюнет, к которому прилагались прекрасные черные глаза с густыми ресницами, прямой, выразительный нос, великолепных очертаний рот — «воплощение энергии, твердости и воли», и чёрные «…как вороново крыло волосы, приглаженные у висков и волнистые над лбом». Плюс незаурядный ум, харизма, темперамент, а так же высокоградусное природное обаяние и бархатный тембр голоса. В целом, согласно описанию, Эдвард Фейрфакс Рочестер представлял собой нечто среднее между Аль Пачино, Аланом Рикманом и Хавьером Бардемом, так что остаётся только удивляться, какого рожна нужно было Шарлотте Бронте. А её неискушенная героиня стремится к своему герою, как мотылек на пламя свечи — неудержимо, и в присутствии любимого человека она сияет, цветёт и пахнет. Она, конечно, пытается держать себя в рамках здравого смысла, и большую часть времени ей это удаётся, но чем больше она приближается к своему хозяину, тем быстрее теряет и здравый смысл, и даже волю — совсем как полосатый слон при звуках флейты. Эдвард Рочестер, до основания потрясённый силой собственного чувства, терпеливо взращивал и лелеял этот хрупкий росточек, прикидывая и так и сяк, как не спугнуть эту наивную мимозу, дабы впоследствии на ней жениться, заключить союз пусть не по протоколу, но по любви. Мысль соблазнить и бросить наивную, доверчивую дурочку даже не приходила ему в голову, хотя, вздумай он поступить подобным образом, эта затея удалась бы ему на славу. Подобное действо было вполне по плечу человеку с такой фантазией и целеустремлённостью, какая имелась в наличии у Эдварда Фейрфакса Рочестера, а если учесть, что в собственном доме он был полновластным хозяином, то сия забава очень легко сошла бы ему с рук. Простушка Джен, которая чрезвычайно гордится своим умом, проницательностью и силой характера, на самом деле видит не дальше своего носа. При другом раскладе она и охнуть бы не успела, как стала бы «миссис», причём без всякой фаты, писем с просьбой прислать фамильные драгоценности и церемонии венчания, о чем, кстати, её деликатно предупреждает пожилая, умная женщина, но инфантильной гувернантке очень крупно повезло. Эдвард Рочестер полюбил её не на шутку, а матросить и бросать — это вообще не про него; он не бросал ни чужих детей, ни скорбных на голову женщин, исковеркавших ему жизнь, а уж любимых женщин он не бросал тем более. Его любовь, даже с призвуком болезненного нерва, даёт пылкой, восторженно-восхищённой девице и крайне увлечённому читателю ощущение самой нежной, прозрачной, душистой радости и самого солнечного счастья, какие разлиты по страницам романа с главы тринадцатой по двадцать четвёртую включительно. Какие-то умники считают, что Рочестер — байронический герой. Байронический герой — это когда в одном флаконе ум, харизма, образованность, а взгляд на мир исключительно через оттопыренную губу. Весь в белом, циник и позёр, пошляк первостатейный. Иногда просто дурак, а бабы липнут, как мухи на мёд. У Рочестера имеется сходство с подобным персонажем в плане ума, харизмы, одарённости и баб, но уже на бабах сходство благополучно заканчивается. Эдвард Рочестер не циник и уж конечно, не пошляк, он — неисправимый оптимист. Самые близкие люди расчётливо его предали, жена — сумасшедшая, вся жизнь пошла кувырком, но бабы липнут, что да, то да. История с хористкой из парижской оперы не прошла для него даром, прежде всего потому, что он впервые отчётливо осознал в себе растущую, крепнущую способность любить, отдавать, отдаваться, и ощутил в полной мере потребность быть любимым. После многих лет исканий, экспериментов, сбитых простыней и любовного пота, это был первый, для Эдварда Рочестера волнующий опыт зрелого, уже осознанного предвкушения любви, и это чувство оставило глубокий след в душе хозяина Торнфилд-Холла. Он взял на себя заботу о чужом ребёнке, дочке своей бывшей любовницы, исключительно по душевной доброте, но главным образом потому, что считал себя в ответе за тех, кого приручил. Самое смешное, что из этой, весьма поучительной истории умница-Джен не выносит ничего, кроме слов «любовница», «пылкая страсть», «кружева», «бриллианты», ну и конечно же, «добродетель» и «порок». Бестолочь она и есть бестолочь: головка крошечная, крылышками бяк-бяк, в общем, дура дурой. Обольстить её и лишить чести? Да это сущие пустяки по сравнению с тем, чтобы уговорить эту фею на честное сожительство по любви и согласию, но без гербовой печати. Рочестер знал, что это возвышенное, неземное существо по-хорошему не понимает, и он порядком взмок, прежде чем выцарапал у своей простушки хотя бы признание. В тёмном саду, под каштаном. Героиня, в лучших традициях викторианского романа, усиленно сохнет по герою, но мокнуть по нему, похоже, не собирается в принципе, хотя магия эроса притягивает её к нему со страшной силой. Благовоспитанная барышня, воспитанная в чёрном теле папой-извергом, хоть называет сие действо не иначе как «…странный огонь в его глазах…», но события пересказывает весьма близко к оригиналу. Это как раз тот самый случай, когда мужчина смотрит вам в глаза, а вы на досуге вспоминаете этот взгляд и всякий раз заливаетесь краской до ушей, и щеки у вас красные, как вишни. Сексуален ли Эдвард Рочестер? Категорически нет. Сексуальность — это инфантильное, легковесное, любимое детище мелодрамы и «мыла». Рочестер, как персонаж волшебной истории, целиком и полностью дитя Эроса — чувственной природы любви. В глазах света он, несомненно, совершает мезальянс, но ему плевать. Он затребует фамильные драгоценности, чтобы осыпать ими свою гувернантку, да что там! Какие там классовые барьеры! Не моргнув и глазом, чистопородный аристократ, богатый землевладелец надевает юбку и закатывает такое представление на глазах у почтеннейшей публики, что только держись. И все только затем, чтобы немного побыть со своей ненаглядной с глазу на глаз. Ну а потом он прижимает её к дереву и пылко объясняется в любви, предварительно доведя неискушенную, доверчивую девушку до оргазма… тьфу ты, до истерики и нервного срыва, конечно. При мысли о неизбежной разлуке Джен сначала рыдает в три ручья, а потом совершенно естественно вспенивается в ответ на утончённо-садистское предложение послушать, как соловей поёт в роще. Бедная девочка несёт возвышенную околесицу о неком равенстве душ, основанном в её убогом понимании исключительно на внешней привлекательности и достаточной материальной обеспеченности, то есть богатстве. Джен полагает, что все беды в её жизни от того, что она бедна, мала ростом и некрасива, а будь у неё немножко красоты, большое богатство и четвёртого размера грудь в придачу, уж тогда Эдвард Рочестер никуда бы от неё не делся. Впрочем, Рочестер и не ожидал от Джен разумных речей и соответствующего поведения. Он умело провоцирует её на признание в любви, и когда эта дурёха, утерев горькие слёзы, с криком: «…я лучше вас, пустите меня!» - рвётся из его пылких объятий куда-то в сторону, предлагает ей руку, сердце и всё своё состояние в придачу. Эдвард Рочестер знал и понимал эту девочку гораздо лучше, чем она сама себя, и был готов дать своей простушке все, чего она была лишена, и в первую очередь любовь, от переизбытка которой сам уже захлёбывался. Джен в итоге согласилась осчастливить его и выйти за него замуж; вечер перестал быть томным, а читателю пришло время попрощаться с героиней сказки о любви и радостно приветствовать героиню мелодрамы. Слова любви, произнесённые вслух с определённой силой и частотой, проявляют в атмосфере совершенно особое явление, древнее, как сама Вселенная — Двоичный Круг. Вступая в этот круг, влюбленные обретают крылья, особое зрение, одно дыхание на двоих и как следствие — пульсирующие оргазмы, способность перерождаться и бесконечно прорастать, а также весь мир в придачу. Рочестер вступил в этот круг и протянул своей любимой Джен обе руки. Его простушка застыла столбиком на самом краю, потопталась на месте, переступила с ноги на ногу, а потом стала ненавязчиво пятиться. Все быстрее и быстрее, пока не налетела спиной на дверцу в цоколе Башни из Слоновой Кости, не ввалилась в помещение спиной вперёд, не захлопнула с грохотом дверь и не заложила её засовом длиной в руку. Эдвард Рочестер остался стоять в центре меркнущего круга, как дурак.