О пользе ведьм

— Не нравится мне здесь. Гилберт хмуро покосился на мрачные развалины какого-то древнего строения на холме и ничего не ответил. Высказанная мысль полностью совпадала с его собственными ощущениями, однако он не видел смысла их озвучивать. Ему тоже не нравилось — не только место, но и вообще все, что происходило с того момента, как карета пересекла границу герцогства и углубилась в эти странные земли. Здесь все было не так: периодически попадающиеся на пути покинутые дома, темные, какие-то пустые леса, заброшенные дороги… Они ехали целый день, и за это время не встретили ни одного человека на своем пути, что тоже не казалось нормальным, — словно неожиданно оказались в некой зоне отчуждения, словно попали в совсем другой мир… — Не нравится мне здесь, и все, — упрямо повторил возница, словно Гилберт возразил ему, и уныло уставился на покосившееся колесо кареты. Найтрей снова промолчал. Он не разбирался в каретах, но даже ему было ясно, что дальше они сегодня не поедут. — Что за невезение, — продолжал между тем причитать казавшийся до того абсолютно флегматичным мужчина. — Застрять в безлюдном месте на ночь глядя, да еще в таком месте, да еще в такое время… Самайн — нехорошее время! — неожиданно рявкнул он, да так, что Гилберт подпрыгнул. — В такую ночь надо сидеть в четырех стенах, жечь свечи и читать молитвы, а мы… эх. Так и не дождавшись от молчаливого пассажира участия, возница махнул рукой и уже спокойнее сообщил: — Я с вами в карете переночую, господин Найтрей. Уж простите, но снаружи я не останусь. — Я и не думал, что вы останетесь, — отозвался, наконец, Гилберт. Если бы возница не заговорил об этом, он все равно предложил бы ему ночевать внутри, и плевать на все статусы и условности: ему и самому было жутковато. «Он прав. Ночь на Хэллоуин — не самое лучшее время, чтобы оставаться вне дома… Но как же хорошо, что со мной не поехал Оз». Оз поехать хотел, и просил, и даже настаивал, но Гилберт, в полной мере проявив свойственное ему упрямство, обычно сильно смазанное флером глобальной уступчивости по отношению к пожеланиям своего друга и господина, отказал. Не то чтобы задание, данное ему Брейком, было сложным или очевидно опасным, но… долгая скучная дорога как раз на праздник, который Оз так ждал… зачем? Безусловно, побыть с ним практически наедине в течение нескольких дней было бы очень приятно, а еще… а еще волнующе, и так дразняще намекало бы на возможность исполнения того, чего Гилберту хотелось очень сильно и очень давно… но это было бы и очень эгоистично — прежде всего, по отношению к самому же Озу, а в сложившейся ситуации… «Вот как знал. Просто замечательно, что он остался». Возница между тем уже залез в карету и устраивался там на одном из сидений, шумно ворочаясь и негромко ругаясь. Гилберт вздохнул и последовал за ним. Ночь явно обещала быть долгой. Гилберт так и не смог заснуть. Да что там: за прошедшие несколько часов он даже не сомкнул глаз. Возница отчаянно храпел. В окно кареты призывно светили колючие звезды, а серп луны, кажется, покачивался и манил наружу. Было душно и одновременно холодно, и хотелось курить — так, что все тело ломило… Возница громогласно всхрапнул и пустил ветры, и Гилберт решился. Стараясь дышать только ртом, он распахнул дверцу кареты и жадно втянул свежий воздух. «О, господи… Вот же…» Плотнее запахнувшись в любимый плащ и надев подаренную мисс Адой шляпу, он мягко соскочил на землю, тихо прикрыл дверцу и осмотрелся. Ночь была дивно хороша, и отчего-то не было страшно, ни капельки. Гилберт никогда не был любителем темноты, но сейчас ему захотелось окунуться в нее, как в воду, умыться лунным светом… «…и побриться осколками звезд, хех…» Смущенно ухмыльнувшись, он тряхнул головой, пытаясь избавиться от излишне сентиментальных мыслей, и зашагал прочь от кареты. «Пройдусь немного. Вдруг потом засыпать будет попроще…» На ходу он почти не смотрел по сторонам и ни о чем определенном не думал: вместо мыслей в голове был лишь калейдоскоп образов, складывающихся в случайные картинки, и поэтому, когда решил, что уже хватит и пора обратно, с испуганным удивлением понял, что слабо представляет, куда надо идти. Покрутился на месте, метнулся влево, вправо… остановился и сжал переносицу пальцами. «Так. Без паники. Кажется, я прошел через перелесок, потом свернул, и… Бездна и все ее Цепи. Ну почему я такой остолоп?..» Безусловно, все это было очень странно. Карета стояла на дороге, по обеим сторонам которой рос редкий пролесок, а за ним виднелись поля. Как можно было потеряться на практически открытом пространстве, Гилберт не представлял, однако, судя по всему, умудрился провернуть это с изяществом прирожденного неудачника. Продолжая предаваться самобичеванию, Найтрей еще раз внимательно осмотрелся, но так и не нашел никаких ориентиров для себя, кроме… «Ну, конечно же. Развалины. Надо просто подняться на холм, и с него я уж точно увижу дорогу, а может, и карету». Приняв это, в общем-то, очевидное решение, Гилберт повеселел и направился к развалинам. Идти, вопреки его невольным опасениям, было легко: в траве вилась едва заметная в лунном свете тропка, словно серебристой ниточкой указывая ему путь, он ни разу не споткнулся, да и вообще, дорога словно ложилась ему под ноги, и это вызывало смешанные чувства — облегчение и настороженность, для которой вроде бы не было никаких видимых оснований. «Ерунда это все, — попробовал себя подбодрить Гилберт. — Это у меня просто… как это Брейк говорит… профессиональная деформация, вот. Настолько привык к плохому, что ищу подвох даже там, где его нет по определению». Однако, чем выше он поднимался, тем тревожнее становилось. В конце концов, Гилберт остановился и обернулся, надеясь, что прошел уже достаточно, и… замер, вытаращив глаза. Дороги не было. Поля тоже. И даже тропинки, по которой он пришел, не было видно, словно… словно она погасла вместе с луной… Гилберт смотрел на безлунное небо, на незнакомую местность у подножия холма, на медленно взбирающийся по склонам туман, и холодел. Происходило что-то по-настоящему необычное, непонятное и оттого страшное — до сжатия диафрагмы, до тошноты… Когда из тумана донесся скрипучий смех, Гилберт не выдержал и побежал. Он несся, не разбирая дороги, метался, пытаясь найти в тумане брешь, но тот сжимался, словно кольцо загонщиков, — а в роли дичи был он, Гилберт, и это сравнение, мягко говоря, не вдохновляло. Тогда Найтрей ненадолго остановился и попытался сообразить, что делать. Самым очевидным было спрятаться за полуразрушенными каменными стенами, и Гилберт мало-помалу начал отступать к темному провалу ворот. Наконец, с трудом сглотнув, вбежал на территорию древнего построения и оглянулся. Туман замер перед воротами, словно упершись в прозрачную стену, и постепенно заливал проем молочно-белым. Пути назад не было. Гилберт прислонился спиной к ближайшей стене и как следует стукнулся головой о каменную кладку. — Идиот, — с отвращением произнес он вслух. — Ну почему я такой придурок, а? Не сиделось мне в карете… Из-за стены тумана послышалось гаденькое хихиканье. Гилберт вздрогнул и выпрямился. «Нечего тут торчать. Пока оно не может пройти, но, почем знать… Лучше найти какой-нибудь закуток и там переждать до рассвета». Он шагнул в сторону и тут же уткнулся в каменный столб с врезанными в него кольцами, с которых свисали ржавые цепи. Недоуменно нахмурившись, Гилберт потянул за одну из цепей… и с воплем отпрыгнул: под ноги покатились выбеленные временем человеческие кости. — Д-дерьмо, вот дерьмо, — дрожащим голосом выговорил Гилберт. В тумане хохотали уже на несколько голосов. Найтрей выпустил глухо звякнувшую цепь, и тут же, словно отреагировав на звук, мимо пронеслась стайка летучих мышей. Одна из них закружила над Гилбертом, потом уцепилась за кольцо на столбе и повисла вниз головой, завернувшись в крылья и пристально глядя на него ярко-алыми глазами. Гилберт выдал еще несколько окололитературных выражений. Мышь приоткрыла крошечную пасть, сверкнув белоснежными клыками, и совершенно по-змеиному зашипела. Это было уже чересчур. Выхватив револьвер, Найтрей направил его на отвратительное создание, и… — Ай-яй, юноша, — послышался за спиной мелодичный женский голос. — Разве можно угрожать фамильяру? Как нехорошо. Сердце ухнуло куда-то в пятки. Не опуская револьвера, Гилберт резко обернулся и замер, раскрыв рот. Перед ним стояла совершенно нагая женщина невероятной красоты: высокая грудь, крутые бедра, тонкая талия, густые длинные волосы, окутывающие плечи на манер тяжелого плаща… Найтрей сглотнул, чувствуя, как начинают пылать скулы, пытаясь отвести взгляд — и не имея никаких сил это сделать. — Кто… вы? — прохрипел он. Рука тряслась, ствол револьвера ходил ходуном. Женщина широко улыбнулась, блеснув белоснежными, как у мыши, зубами. — Сме-елый юноша, — с непонятным весельем протянула она, полностью проигнорировав вопрос. — И такой красивый… не так ли, сестры? Темнота вокруг сгустилась и разродилась еще десятком обнаженных женских фигур: рыжие, блондинки, шатенки, тоненькие, как тростинки и обладательницы пышных форм — все они были невероятно хороши собой, и мужская суть Гилберта на это разнообразие и откровенность вполне однозначно среагировала… бы, наверное, — если бы все происходящее было менее устрашающим. — Да-а-а, он красавчик, — пропела стройная блондинка, неуловимо перемещаясь поближе. — Смотрите, какие глаза… Гилберт тут же перевел дуло револьвера на нее: — Не подходите! Ответом ему был дружный смех — не скрипучий, даже мелодичный, но такой пронзительно-безумный, что от него кровь стыла в жилах. — Он не хочет нас! — со смехом воскликнула рыжеволосая толстушка. — Сестры, вы видите? Этот юнец нас отвергает! Появившаяся первой длинноволосая красавица с улыбкой повела рукой, и развалины неожиданно озарил свет десятка самопроизвольно вспыхнувших костров; вот только свет у них был странный: призрачно-белый, нездешний, холодный… — Не хочет, — подтвердила она, и вдруг пропала. Одновременно Гилберт ощутил, как сзади к нему прижалось гибкое девичье тело, тонкие руки скользнули по бедрам, ладонь накрыла пах и чувствительно сжала через ткань брюк его мужское достоинство. Накатившая волна ужаса окончательно спазмировала горло, но зато высвободила рефлексы: он слепо ударил локтем, рванулся прочь, — под ногами захрустели ломающиеся кости скелета, — развернулся и выстрелил. Он попал: женщина неверяще смотрела на него широко открытыми глазами, а в груди ее темнело пулевое отверстие, из которого сочилась отвратительная черная жижа. Остальные девицы перестали хохотать, выщерили зубы и с едва слышным шипением начали медленно надвигаться на Найтрея. — Ах ты щенок, — очень спокойно сказала раненая, и небрежно растерла по животу нечто, заменяющее ей кровь. — Попортил такую оболочку… Взять его! Женщины бросились на Гилберта все разом. Он успел всадить в нападающих еще несколько пуль прежде, чем его скрутило: он выронил револьвер, пошатнулся и осел на землю, хрипя и царапая горло, словно перетянутое невидимой удавкой. Рядом прошелестела трава. Расфокусированный взгляд выцепил тонкие лодыжки и маленькие босые ступни подошедшей. — Нас ты не хочешь — никого из нас, да? — почти ласково спросила темноволосая, наклоняясь и с неженской силой подхватывая Гилберта поперек груди. — Кого же ты хочешь тогда, интересно знать? С каждым произнесенным словом голос изменялся, тонкие черты лица расплывались, растекались. Горло снова сдавило, и Гилберта окутала тьма… — …берт! Гил! «Голос… этот голос… Оз?!» Найтрей застонал и открыл глаза. Перед ним было небо, усыпанное колкими точками звезд — значит, он лежал на спине. В горле першило, хотелось пить, голова была тяжелой, а конечности казались неподъемными. Однако его звал Оз, и Гилберт, превозмогая себя, перевернулся и с трудом встал — сначала на четвереньки, потом на ноги… — Оз? — хрипло произнес он, оглядываясь. Было темно и тихо, но вдалеке двигался яркий огонек, словно там кто-то шел, держа перед собой фонарь или факел. «Бездна! Неужели он… как же он…» Пошатываясь и спотыкаясь, Гилберт бросился на свет. На ходу ощупал кобуру, убедился, что револьвера нет, и выругался сквозь зубы; остановился было, но махнул рукой и побежал дальше. «Плевать. Все равно против этих оружие бесполезно. Просто надо догнать Оза и выбираться отсюда, любой ценой!» Впрочем, вокруг никого не было, и туман, кажется, пропал, — по крайней мере, он больше не закрывал ворота. «Самое время уходить. Самое… если бы не…» — Оз! — прокашлявшись, уже гораздо громче позвал Найтрей, но ему снова никто не ответил, а огонек упрямо двигался куда-то вглубь полуразвалившихся построек. Гилберт спешил, как мог, но расстояние между ним и идущим впереди не сокращалось; впрочем, и не увеличивалось, и это не могло не радовать. Стараясь не отводить взгляда от петляющего между каменных обломков пятнышка света, он, спотыкаясь и чертыхаясь, следовал за ним, не обращая на окружающее никакого внимания, понимая только, что уже не видит неба, и, следовательно, находится то ли в самом огромном здании, то ли в подземельях — Цепи его знают, где, да и неважно, лишь бы догнать… Огонек мигнул и скрылся за поворотом. Гилберт в панике рванул вперед, завернул за угол и… замер, не в силах произнести ни слова. Он находился в большой комнате с высоким потолком. Стены были затянуты гобеленами тонкой работы, большинство из которых изображали сцены по библейским мотивам и какие-то пасторальные сюжеты. В простенках мягко мерцали круглые масляные светильники. На полу раскинулись шкуры экзотических зверей. По центру комнаты находилась огромная кровать — ложе, достойное короля: кованые спинки, богатое убранство, шелковисто поблескивающее белье… А рядом с кроватью стоял Оз и насмешливо смотрел на ошарашенного Гилберта. — Вот, значит, о чем ты мечтаешь, — с легкой ехидцей произнес он. — Да ты романтик, Гил. Гилберт вспыхнул. — Э-это не то, что ты думаешь, — запинаясь, выговорил он. — Это… Я… Оз понимающе покивал и принялся расстегивать камзол. — Ага, конечно. Интересно только, откуда ты знаешь, что именно я думаю… ну да не важно. Главное я уже понял. Он отбросил камзол в сторону. Через секунду туда же отправилась лента-галстук. Глядя на межключичную ямку, показавшуюся в распахнутом вороте рубашки, Гилберт шумно сглотнул. Ему всегда удавалось держать себя в руках. Всегда. Даже когда он помогал Озу одеваться, что случалось не так часто, как хотелось бы, но все же. Однако сейчас самоконтроль отчего-то категорически отказывал по всем статьям. В паху потяжелело: член заинтересованно дернулся, наливаясь кровью, и Гилберт зажмурился. «Господи, нет. Нет-нет, не надо, пожалуйста. Он же еще подросток, я не могу…» — Это не мешает тебе мечтать обо мне, — возразил Оз, и Гилберт пораженно распахнул глаза. «Как он узнал?! Я же… молчал…» Впрочем, этот вопрос перестал интересовать его почти сразу: Оз стоял перед ним совершенно обнаженный, непонятно когда успев избавиться от остатков одежды, и смотрел в глаза: прямо, бесстыдно… провоцирующе. — Ну же, Гил, — прошептал он, приглашающе протянув руку. — Иди сюда. И Гилберт понял, что пропал. Окончательно и бесповоротно, потому что не мог отказать ни Озу, ни своему взбунтовавшемуся телу, требующему компенсацию за долгое воздержание. Он шагнул вперед, стаскивая старый плащ, сдергивая галстук и рубашку, на ходу расставаясь с обувью, и, лишенный всех защит и покровов, опустился перед Озом на колени. — Позволь мне… — прошептал он, горячечно глядя снизу вверх, — только позволь мне… Я все для тебя сделаю — все, что захочешь. Оз молчал, только слегка прикусил губу и смотрел так… так, что Гилберт, больше не раздумывая и не сомневаясь, сжал его бедра ладонями и обхватил губами быстро твердеющий член. Он ласкал долго и упоенно, безумно возбуждаясь от тихих стонов и ощущения тонких пальцев, тянущих за волосы, а потом мягко толкнул Оза на кровать, перекатился на спину и затащил его на себя. Оз приподнялся на вытянутых руках и посмотрел, приподняв брови. — Даже так? — непонятно поинтересовался он. — Ты хочешь, чтобы я… — Я хочу, чтобы тебе было только приятно, — тихо ответил Гилберт. — Да и… какая разница, если это — ты. Оз опустил ресницы, пряча странно блеснувшие глаза. — Ты… удивил меня. Я не думал, что для тебя все настолько… Впрочем, не важно. — Да, — согласился Гилберт, притягивая его к себе для поцелуя. — Важно совсем не это… Он знал, что сначала будет больно, но все равно коротко вскрикнул, когда Оз вошел в него. Тот замедлил движение вперед, но Гилберт нажал на его ягодицы, не давая остановится, а потом уже было все равно. Потом все уже просто было, — до крика, до звезд в глазах, сначала иллюзорных, а потом таких реальных, и Гилберт все еще не мог понять, откуда на каменном потолке взялись самые настоящие звезды, когда мир дрогнул и снова погрузился во тьму… — Эдифь, ты уже натешилась! Позволь мне! — Мне, мне позволь! — И я хочу! — Мы все хотим, нам всем нужно! Ведьмы мы или нет?! — Уймитесь, ненасытные, — темноволосая нагая женщина задумчиво смотрит на распростертого на алтарном камне молодого человека, залитого потом и спермой. Он смотрит в потолок, но явно не понимает, ни где он, ни что с ним происходит. — Оставим его в живых. — Ты… пощадишь его? — с недоверием переспрашивает рыжая толстушка. Эдифь медленно кивает. — Пожалуй, да. Удивительно, но он сумел меня растрогать. Нечасто доводится встречать такую любовь, которой безразличны и гордость, и предубеждение. Пусть живет. Общий вздох разочарования, кажется, привлек внимание молодого человека: он зашевелился, застонал, пьяно повел глазами… — Идемте, сестры. Наша ночь на изломе. Пора возвращаться. Один за другим гаснут призрачные костры. Женщины отодвигаются в темноту, словно растворяясь в ней. Эдифь уходит последней. — Ты будешь помнить все, — шепчет она, коснувшись сначала висков Гилберта, а потом лба, чуть выше переносицы. — Ты не будешь мучим угрызениями совести. И потом... в нужный момент... тебе достанет смелости поступить так же. Она отступает в сторону, и медленно приходящий в себя Гилберт через некоторое время видит на фоне светлеющего звездного неба силуэт летящей верхом на метле женщины с развевающимися длинными волосами. Следом спешит летучая мышь. Подняться получилось с трудом и далеко не сразу. Когда же это удалось сделать, Гилберт долго сидел на грубо обтесанном черном камне и, рискуя отморозить все, что только можно, тупо смотрел сначала на сцепленные в замок собственные руки, а потом на полуразрушенную стену, на которой еще можно было различить полустертую временем надпись «Аббатство Иствик. 1159». В голове крутилась одна фраза: «Она не солгала. Она не солгала. Она не…». Он помнил все — до жеста, до взгляда, до стона. И стыда, и правда, не было. Было только желание повторить это снова, сделать иллюзию реальностью… Гилберт осторожно поднялся с холодного камня, тщательно обтерся мокрыми от росы листьями лопуха и принялся одеваться. Если поспешить, можно было найти карету до того, как возница проснется. Помочь ему починить колесо. Выполнить задание Брейка, будь он неладен. Вернуться. И тогда… Гилберт зажмурился, задержав на миг дыхание. «Это смешно, но я, действительно, благодарен этой ведьме за то, что было. Вернее, за то, что будет. А оно теперь будет. Обязательно». Гилберт нахлобучил шляпу и пошел к выходу из древнего аббатства, подобрав по дороге револьвер и сунув его в кобуру. Вышел из ворот, осмотрелся и направился в сторону видневшейся за ближайшими деревьями дороги. Туман расступался перед ним — и снова смыкался за его спиной.