Побег

Он – Ураган, и в этом вся его суть – разрушение. Он тот, кто всегда на острие атаки, кто готов броситься в бой в любую секунду, кто готов вложить в драку всего себя. И в такие моменты собственное благополучие интересовало его в самую последнюю очередь, как, впрочем, и в обычной ситуации. Он был буквально одержим боем, стремлением превзойти любого, кто бросит ему вызов, прекрасно понимая, ради чего всё это делает. Неужели он готов перевернуть весь мир ради одобрения одного единственного человека? Года четыре назад он в лучшем случае бы рассмеялся в лицо тому, кто сказал бы такое, в худшем – засунул бы динамитную шашку в глотку излишне говорливому идиоту, чтобы тот больше никогда не смог бы что-нибудь сказать. Четыре года назад он думал, что «сдохнуть где-нибудь не здесь» – отличная идея. Подальше от занудных наставлений отца, уёбищной заботы сестрицы и пропахшего перегаром наставника, которого очередная девица интересовала гораздо больше, чем тема занятия. Сдохнуть всем назло – вообще шикарная идея, ведь когда тебе двенадцать лет, то вряд ли в голову может прийти что-то более умное. А Япония вполне подходила под определение «на край света», потому что дальше, и впрямь просто некуда, а люди странные настолько, что кажутся инопланетянами. Вообще, интересная идея – верят же они, что их Император – потомок Бога, который спустился с неба и всё такое? Чем не свидетельство инопланетного происхождения? Хаято всегда нравились мистические истории: о летающих тарелках, о духах, о пустыне Наска, о Лох-несском чудовище, о том, что египетские пирамиды построили инопланетяне… Так что легенды о том, что Японские острова – это капли крови, упавшие с божественного меча, о богине Аматерасу, которою танцами вызывали из пещеры, о том, что не только Император, но и все японцы происходят от богов, были вполне в его вкусе. И сбежать в страну, где каждый второй уверен в инопланетном происхождении правителя, а каждый пятый – в своём собственном… Это именно то, что нужно для полного счастья. Напоследок. А ещё японский язык как будто специально был создан для того, чтобы свести с ума любого европейца, но Хаято не зря гордился своим умом – за последние три года он научился довольно бегло разговаривать по-японски и писать почти без ошибок. Читал он, правда, всё ещё довольно медленно, но при должной практике… Хотя зачем, если он не планировал прожить и до конца недели? Гокудера не был уверен, что собирается «умереть, чтоб все плакали», он не очень-то был уверен, что хоть кто-то соблаговолит пролить по нему хоть одну слезу. Он хотел умереть «назло»: отцу, убившему его мать, когда та ему окончательно надоела, сестре, потому что она законная, всем тем людям, что вежливо аплодировали его нелепой игре на фортепьяно, когда от боли в животе он не попадал по клавишам, а перед глазами плыли цветные круги. Он просто хотел, чтобы всё это наконец-то закончилось, а что там будет потом, уж точно не его дело. Говорят, что саморазрушение – это обратная сторона самосовершенствования; так это, или нет, Хаято не слишком интересовало, но что в своём стремлении разрушать он начинает с себя, он прекрасно понимал и ничуть не жалел об этом. Он начал с сигарет, а закончить намерен практически самоубийством, полагая, что его жизненный путь от рождения ведёт в пропасть. Так чего же мучиться дольше необходимого? Взломать отцовский кабинет оказалось не так уж сложно, а вот найти собственное свидетельство о рождении и хоть один документ, в котором фамилия его настоящей матери записана при помощи кандзи, а не в транскрипции латиницей, было уже не так просто. Заодно он прихватил пачку денег, не совсем уверенный, во сколько ему обойдутся новые документы и билет до Токио в один конец. Ему безобразно везло – отец с Бьянки уехали куда-то на несколько дней, и в особняке практически никого не было, кроме Шамала, который, вообще-то должен был за ним присматривать, и очередной девицы, стонущей под ним чуть ли не на весь дом. Да и с документами и билетом он разобрался гораздо быстрее, чем полагал, так что, ожидая нужного рейса, он курил одну сигарету за другой, гадая – в чём же подвох? Золотое правило его жизни: «Мне просто не может так фартить», подтвердилось в очередной раз, когда сразу перед тем, как Гокудера – теперь и до самой смерти именно Гокудера, потому что ему ничего не нужно от отца – уже собирался отключить мобильник перед взлётом, ему пришла смс с незнакомого номера. Почему-то все и всегда знали, что ему делать с его собственной жизнью, гораздо лучше, чем он сам, видимо, это ещё один закон мироздания, непреложный и неумолимый. На самом деле, он не так уж, чтобы против: есть боссы, и есть подчинённые, подчинённые подчиняются, это элементарно, это логично и правильно. Вот только Хаято считал, что не станет подчиняться кому попало, да и вообще, он же летит на почти-родину матери за смертью, так что ничего не меняется, кроме того, что теперь он знает, кто его убьёт. Осталось придумать за что. Гокудера вырос в доме, где каждый умел убивать, лично, или отдавая приказы, чаще всего, соблюдая условие «это должно выглядеть, как несчастный случай». Хаято так не умел, что-то всё время мешало, не давало возможности сделать всё тихо и аккуратно. Он мог подорвать мост точно в заданный момент, мог установить взрывчатку в автомобиль, который превращался в груду объятого пламенем металлолома в тот момент, когда неудачливый водитель поворачивал ключ в замке зажигания, и, самое любимое, лично закидать противника динамитными шашками. Он умел убивать и привык считать жизнь, свою, или же чужую, разменной монетой, эдакая азартная игра – делайте ваши ставки, господа, но не забывайте, что казино всегда в выигрыше. Все люди в его сознании чётко делились на три группы: Люди Чести[1], la pula[2] и все остальные; и люди должны вести себя в соответствии с той ролью, которая им выпала в жизни, устраивает она их, или же нет. Мафиози вершат закон на своей территории, скрывая ото всех свою суть, полицейские их ловят, а «мирные жители» боятся и тех, и других, всё до отвращения просто. Было. Пока он не прилетел в Японию. Мафия представляет собой нечто среднее между теневым государством, незаконным предприятием и тайным обществом наподобие франкмасонов, но это всё там, в Италии, у Гокудеры язык не поворачивался сказать дома. А здесь все действительно ненормальные. Взять хотя бы машины с правым рулём, или того парня в аэропорту, которого все обходили по широкой дуге – даже в помещении он не снял тёмных очков, а его пёстрая рубашка совершенно вырвиглазных оттенков явно будет являться Хаято в ночных кошмарах, как и дикое сочетание белых ботинок с тёмным костюмом. Мельком отметив странный заголовок газеты в его руках: «Ямагути-гуми синпо»[3] – Эй! Разве «гуми» не означает принадлежность к японской мафии? — Гокудера поспешил найти такси, чтобы добраться до скоростного поезда. На лавочке у вокзала спала девушка во вполне приличном деловом костюме, а проходящий мимо полицейский её не только не разбудил, но и накрыл газеткой, видимо, чтобы она не замёрзла. У входа в офисное здание стоял рекламный щит с объявлением «Деньги в кредит – десять процентов за десять дней», а напротив переливалась всеми цветами вывеска «LOVE HOTEL». Мимо прошла старушка в тёмном кимоно, постукивая по асфальту деревянными сандалиями, увидев которую, Гокудера чуть не уронил изо рта сигарету, а навстречу ей, слегка подпрыгивая, пронеслась девушка с выкрашенными в зелёный цвет волосами до попы и в пышной розовой юбке. Один её чулок был ярко-красным, другой чёрно-зелёным, с каким-то геометрическим узором, она жевала жвачку, выдувая огромные розовые пузыри, и подмигнула ошарашенному Гокудере. У неё были непомерной длины накладные ресницы, куча блёсток от глаза к виску и вниз на щёку и очень странный макияж. Эта особа была более чем способна составить конкуренцию странному парню из зала прилёта в кастинге на роль жутчайшего кошмара последних дней Гокудеры Хаято. Кажется, он выбрал правильное место, чтобы умереть – градус окружающего безумия вполне соответствует заданным планам. В поезде Гокудера нашёл отдельное место, поскольку терпеть не мог надоедливых попутчиков – в самолёте ему не повезло, и он почти одиннадцать часов выслушивал какого-то идиота, рассказывавшего, как ему понравилось в Италии. Ну, хоть язык попрактиковал – чокнутый японский турист оказался просто в восторге от того, что европеец говорит по-японски и помог ему немного подправить произношение, хотя какая теперь разница? В Намимори – маленький городок недалеко от Токио – Хаято приехал глубоко за полночь, и ночевать ему пришлось в капсульном отеле[4], так что у него была ещё одна возможность убедиться, что японцы, как минимум, произошли от каких-то других обезьян, а то и вправду, от маленьких зелёных человечков. Или, жёлтых, не один ли хрен? Утром он снял комнату в студенческом общежитии и пошёл оформляться в школу, следуя чужому плану. Свой же собственный он собирался осуществить на следующий день и, честно говоря, всё то, что он мельком увидел в Токио, казалось ему гораздо более занимательным, чем намерение покончить с собой таким вот экзотическим способом – нарываться, пока наследник Семьи Вонгола, что-то забывший в Японии, его не убьёт. Может быть ему тоже интересно, от кого произошли эти странные люди – от марсиан, или от жителей Венеры? До встречи с Савадой Тсунаёши – это настоящее имя, или просто чтобы не выделяться? — Гокудера полагал, что шокировать его больше, чем той девушке в разных чулках, уже не выйдет, но он ошибался. Впрочем, если полицейские здесь себя ведут совсем не так, как должно полицейским, то и мафиози, соответственно… Это было даже почти логично, почти, ибо поставить рядом в одном предложении слова «логика» и «Савада Тсунаёши» Гокудера Хаято бы не рискнул. Вместо того чтобы злиться, или хотя бы удивляться непроходимой наглости какого-то выскочки, Савада или игнорировал его, или боялся, и это возмущало Гокудеру до глубины души. «Ну же, давай! Выйди из себя! Прихлопни меня, как надоедливую муху!». Но вместо того, чтобы вести себя сообразно хитрым планам Гокудеры, Савада старательно смотрел в другую сторону – в окно, или на светловолосую девицу, строившую глазки половине класса. «Дура, — почему-то зло подумал Гокудера, глядя на неё. — На тебя наследник такого клана пялится, а ты ведёшь себя как последняя блядь!». Савада был жалок, но у Хаято оставался последний шанс – прямое нападение, а Реборн, почему-то, не возражал против его действий, ехидно ухмыляясь из-под шляпы. Уж он-то наверняка знал, что не так с придурошным наследничком, вот только сообщать об этом он никому не собирался. Так они и прыгали по заднему двору школы, оглашая окружающее пространство воплями и грохотом взрывов, пока Гокудера не понял, что взял на себя слишком много. Динамитные шашки, родные и привычные, выскальзывали из сведённых судорогой пальцев, потому что раньше ему ещё ни разу не требовалось столько, но это было правильно – затеял суицид, будь добр всё сделать сам, не перекладывая ответственность на кого-то другого. А потом он внезапно обнаружил, что всё ещё жив, вот так вот просто. Его не разорвало на части и не размазало по асфальту, хотя, казалось бы, другие варианты развития событий не были предусмотрены. А Савада, в нелепых семейниках – жёлтенькие, в ромашках, почти до колена! — с обожжёнными ладонями, которыми гасил тлеющие фитиля, со ссадиной на коленке и синяком на локте, с безумной причёской и неподдельным беспокойством во взгляде, улыбнулся и сказал: — Успел, слава Ками! В голове у Гокудеры моментально закрутились шестерёнки: проигравший подчиняется победителю, спасший жизнь имеет на неё полное право, мы в ответе за тех, кого приручили… или последнее уже из другой оперы? Неважно, этот мальчишка, что буквально только что казался слабым и жалким, не только выжил, несмотря на устроенный Гокудерой нитроглицериновый ад, но и спас его шкуру. И кто тут теперь жалок, а, Хаято? Но с другой стороны, он, можно сказать, добился своего – прошлая жизнь совершенно точно закончилась, а новая, в другой стране, которая больше похожа на другую планету, началась с того, что он добровольно подтвердил, что принадлежит Десятому Вонголе. Гокудере даже показалось, что он вырвал из груди собственное сердце, и вложил этот окровавленный комок плоти в руки своего босса, а тот смотрел на стоящего перед ним на коленях безумца, и не знал, что полагается делать с таким подарком – сожрать, или хранить в дорогой шкатулке? А потом миру вернулись привычные краски, и не было ни потёков крови, ни разверзнутой грудной клетки, ни пульсирующего сердца, продолжавшегося биться даже после того, как было вложено в чужие руки. Год спустя, Гокудера всё ещё считал, что все вокруг ненормальные, но уже успел убедиться в том, что вот это-то как раз показатель того, что всё в порядке. Ненормальный босс с его ненормальной заботой, не только не наказавший его ни разу, хотя порой действительно было за что, но и, казалось, был готов кормить его чуть ли не с ложечки и укладывать спать ровно в десять вечера. Ненормальный Ямамото – собрат по психическим расстройствам, поскольку такой же неудавшийся суицидник, как и сам Хаято, со своим ненормальным мечом. Двадцать первый век на дворе, а этот ведёт себя как средневековый придурок! Хотя и местные мафиози – якудза – вполне себе пользовались досу[5], в чём им удалось убедиться на примере чокнутых Мамокёкай, по вине придурошного босса Каваллоне. Ненормальный боксёр Сасагава, который однажды подохнет на ринге – бои без правил у нас очень популярны, ты, что, не знал? Ненормальный Хибари со своей ненормальной дисциплиной и ещё более ненормальным Комитетом – толпа школьников, одетых в гакуран[6] и с нелепыми причёсками, наводящая страх на всю округу. Ненормальная сестрица с её ненормальной едой и не менее ненормальной любовью к ненормальному репетитору. На фоне всего этого, совершенно точно абсолютно ненормальный Гокудера Хаято чувствовал себя поразительно… нормально. А ещё полгода спустя объявился ненормально нормальный Рокудо Мукуро. С чётким планом, со сработанной командой, пусть и состоящей как на подбор из ненормальных психов. И вот это уже было совсем не нормально. Закрыть босса собой – нормально, заставлять его беспокоиться о себе – нет. В конце концов, он хотел умереть, так почему бы и не сделать это с максимальной пользой для дела? Он выжил, снова, но это всё ерунда – он пойдёт в логово этого сбежавшего из тюрьмы недоумка, и тот ещё пожалеет, что предпочёл свободу казённым харчам, наплевав на все предостережения удивительно трезвого для этого времени суток Шамала, о том, что лекарство может оказаться хуже болезни. Гокудера плохо помнил, что именно происходило в Кокуё-лэнд, помнил, что они дрались, помнил, что оставались, прикрывая спину боссу, а потом сплошной туман. О том, что это был именно что Туман, он узнал только через пару месяцев, когда объявилась привычно ненормальная Вария со своими претензиями. Анорексичного вида девица поцеловала Десятого в щёку – вполне приемлемый жест для европейца и почти немыслимый в Японии поступок, а у Гокудеры как будто напрочь снесло крышу. Да как она вообще смеет! Эта бледная немощная тварь, выползшая из какой-то помойки, будет целовать его босса!? Но она выиграла свой бой, а он проиграл, и ему даже запретили смыть этот позор кровью. Он чувствовал, что слабее, но в самый последний момент, он полагал, что всё-таки справился, что не был совсем уж бесполезен. — Как ты думаешь, ради чего мы боремся? — кричал тогда Десятый. — Чтобы снова играть снежки и смотреть фейерверки. Я снова хочу смеяться вместе со всеми! Но какой в этом будет смысл, если ты умрёшь? Это было так глупо, но мысль, что его смерть может огорчить босса, заставила его, вернуться. Приползти к его ногам, чтобы Десятый положил его голову себе на колени, ожидая чего угодно, кроме благодарности. За то, что выжил. Это было настолько ненормально, что было уже бессмысленно судить по обычным, нормальным, меркам, и можно было признаться, по крайней мере, самому себе, что всё это время ревновал. К Сасагаве Кёко, на которую всё так же смотрел Десятый, к Миуре Хару, которая твердила, что станет его женой, к Ямамото, с которым он дружит с детства. А вот теперь, глядя на Бой Тумана, он ревновал к Хром Докуро, посмевшей его при всех поцеловать. Хотя какое он вообще имеет право на подобные чувства? Предназначение Тумана скрывать правду за ложью, а ложь – за правдой, и Ро-ку-до Му-ку-ро на пару с До-ку-ро Ку-ро-му прекрасно справлялись с поставленной задачей. Один факт того, что никогда не поймёшь, кто из них перед тобой, уже в достаточной мере свидетельствует в пользу сделанного выбора. А Гокудера всё равно злился, потому что девочка-мальчик выиграла бой, а он свой проиграл. Сасагава выиграл, даже Ямамото победил известного мечника, что уж говорить про Хибари? А Хаято, громче всех кричавший о своей силе – проиграл. Даже когда босс победил в финальном сражении и лично надел ему на палец кольцо Урагана – «В горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас» – невольно подумалось ему в этот момент – он не чувствовал себя достойным этой чести. А потом было будущее, полированный гроб с римской цифрой десять на крышке, зачем-то оставленный посреди леса, приторный запах лилий и зашифрованные инструкции самому себе, будто он в будущем знал, что они ему понадобятся. Тут всё было чужое и неправильное, начиная с этого гроба, заканчивая Ямамото, который даже не сопротивлялся, когда взбешенный Гокудера съездил ему по постаревшей на десять лет физиономии. Здесь всё было гораздо сложней и гораздо более «по-настоящему», даже босс порой забывал играть привычную роль самого обычного школьника. Он учился принимать решения, отдавать приказы и контролировать их выполнение. Его решение отправить их в разведку на пару с Ямамото Хаято для себя расшифровал, как: «Или вы сможете, наконец-то, работать вместе, или вы бесполезны», но это было уже потом, когда он лежал на накрахмаленном до хруста белье больничной койки, а Десятый стыдливо прятал глаза, считая, что именно он виноват в том, что они проиграли тому придурку из Блэк Спэлл. Босс всегда считал, что виноват, это было так неправильно, но он учился вести себя сообразно своему положению, делать «то, что должно», а не «то, что хочется», а Гокудера учился вместе с ним. Четыре года назад Десятый показался Гокудере мелким, тощим пацаном, он был на две головы ниже его и не желал иметь ничего общего со страшным словом «мафия». Сейчас босс был ниже его всего на полголовы, умел завязывать галстук пятью разными способами и вполне сносно говорил по-итальянски. Если со стороны он изменился не так уж и сильно – стал более уравновешенным, обзавёлся друзьями и заимел привычку неделями пропускать учёбу, то Хаято видел и другую сторону. Не только новую мимику и жесты, новые привычки. Он видел Пламя, что горело в нём всегда, глубоко внутри, лишь в самые критические моменты вырываясь наружу. А чтобы такой хрупкий сосуд, как человеческое тело, выдержал напор этой потусторонней силы, его нужно укреплять. Сам Гокудера после каждого применения Пламени с радостью отлёживался бы сутками, если бы была такая возможность – настолько выматывающим это было. У Десятого были узкие кисти, но пальцы и ладони все в твёрдых мозолях, от того любое прикосновение было шершаво-щекотным и очень горячим, как будто Пламя притаилось у самой кожи и рвётся на волю. На запястьях выступали голубые вены, предплечья расчерчены вздувшимися жилами. Он сильно раздался в плечах, и когда, переодеваясь на физкультуру, босс снимал футболку, мышцы на спине выступали отчётливо и рельефно. Гокудера всегда стыдливо отворачивался – нельзя же так смотреть! Нельзя хотеть стереть руками и языком каждый шрам и каждый ожог с этого тела, как бы ни хотелось. Иногда босс клал руку ему на плечо, привлекая внимание, или брал за руку, чтобы остановить, или наоборот, потянуть за собой – Хаято коллекционировал эти прикосновения, как величайшую ценность. Ещё реже Десятый придвигался к нему вплотную, чтобы прошептать что-нибудь на ухо так, чтобы больше никто не услышал. Жаркое дыхание опаляло кожу, непослушные волосы щекотали шею или щёку, а губы были так близко, что… Чаще всего, Гокудере приходилось переспрашивать, и босс повторял свои слова чуть громче, скорее всего, полагая, что от постоянного использования динамита, Хаято испортил себе слух, но почему-то каждый раз всё повторялось заново. Порой Гокудере казалось, что раньше Десятый прикасался к нему чаще, не задумываясь над тем, что делает, и что даже перестал смотреть на Сасагаву Кёко, но одёргивал себя, повторяя: «Мечтать, конечно, не вредно, но надо и меру знать!». А потом ему на плечо снова опускалась шершавая ладонь, такая горячая даже сквозь рубашку и футболку, что кажется – ещё немного, и на коже останется ярко-красное пятно, а губы, едва не касаясь уха, говорили какую-нибудь ерунду. «Прогуляемся в парке сегодня?», «Съездим в Токио в выходные?» или «Такая жара – я хочу мороженого!». И Хаято зачарованно кивал, не вслушиваясь в значения слов, однажды даже оказалось, что он согласился купить нелепый пёстрый халат – юкату – чтобы вырядившись в эту нелепую тряпку поехать на мацури[7]. Правда, стоит отметить, что праздник ему понравился, и они действительно хорошо провели время. А когда пришло время фейерверков, они сидели на берегу реки, вдвоём, без всей этой обычной толпы, и Десятый почему-то вспомнил: — Помнишь, что я сказал тебе во время боя Урагана? Что мы сражаемся для того, чтобы снова играть снежки и смотреть фейерверки, что я снова хочу смеяться вместе со всеми, и во всём этом не будет смысла, если ты умрёшь? Гокудера удивлённо посмотрел на серьёзное лицо босса, озаряемое разноцветными вспышками, не зная, что тут можно ответить. — Так много вещей изменилось с тех пор, — задумчиво сказал Десятый, повернувшись к нему. — Кажется, теперь я хочу смотреть на фейерверки только вместе с тобой. Губы у босса оказались ещё более горячими, чем руки, но Хаято было всё равно, он цеплялся пальцами за плечи Десятого, за эту нелепую традиционную одежду, притягивая ближе, боясь, что сейчас всё закончится. И пусть поцелуй был неловким и неумелым, это не имело никакого значения. Они были вдвоём, над их головами рассыпались искрами фантастические картины, и в жизни не было бы никакого смысла, если бы одного из них не стало. -------------- [1] Иносказательное обозначение мафиози [2] la pula – полиция в целом (итал. разг.), аналог ментовки или ментуры. [3] Про газету можно почитать, например, здесь: lenta.ru/news/2013/07/10/yakudza [4] Капсульный отель (яп. カプセルホテ ) – один из вариантов японских отелей, представляющий собой небольшие спальные ячейки, расположенные друг над другом. Находятся в основном возле крупных вокзалов или рядом с увеселительными районами. [5] Досу (Dosu) – самурайский меч, всё ещё используемое некоторыми якудза оружие. [6] Гакуран (学ラン ) – общее название формы для мальчиков обычных школ/технарей/вузов и военно/бойцовских учебных заведений с 70-х по 90-е гг. Дурная репутация формы началась из-за резко увеличивающегося в 70-х гг. школьного насилия – 校内暴力 «Коунай боурёку», – все хулиганы, как на подбор были в таких формах. Если кто не обращал внимания, то напомню, что члены Дисциплинарного Комитета одеты именно в гакуран, в отличии от остальных учеников Намимори [7] Мацури – синтоисткие праздники. Они устраиваются раз или два в год и обычно связаны либо с историей святилища, где проводятся, либо с мифологией, освящающей события, приведшие к его созданию.