Мне сегодня приснилось, что ты умер

Воспаленно-красные, но уже холодные солнечные лучи соскальзывали с крыш, падали на асфальт и на подоконники, проливались в окна. Ярко-красная, но уже холодная кровь нитками струилась по неровному полу, собираясь лужами в выщербинах бетона. Все вокруг было пропитано багровыми тонами. Багровый был цветом Киры, но совсем не шел Ягами Лайту. - Все так и должно было закончиться, – Сиси проскользнула сквозь толпу назойливых журналистов и встала рядом с Лелушем у заграждения. – Не говори, что ты удивлен. Молодой человек сжал кулаки: - Я не думал, что, - он запнулся, - так скоро. Сиси пожала плечами. - Он ведь успел оставить тебе прощальное письмо. Значит, знал. Как там он говорил всегда: это было запланировано? - Не было! – почти выкрикнул Лелуш и резко развернулся на каблуках, чтобы не видеть, как медики выносят на носилках тело шефа полиции. Его вспышку заметил один из журналистов: - Простите! Вы приходились родственником шефу Ягами? Юноша не ответил. Он сглотнул ком в горле и уставился себе под ноги. Кто-то разбил на тротуаре бутылку, и ее осколки, конечно, тоже отливали красным. - Ага, родственником, - Сиси резко оттолкнула направленную на них камеру. Лелуш уже молча протискивался сквозь толпу, не думая ни поднимать голову, ни извиняться. В этом Токио они почти не ориентировались, но ноги сами привели бывшего императора в парк. Здесь они бывали с Лайтом. Кажется, вот на той скамейке обсуждали детали прощального появления Императора Британнии. А у соседнего дерева стоял Рюук. Подойдя ближе, Лелуш узнал дикую яблоню. Как всегда, не ошибся. Он сел на землю, прислонился спиной к стволу и достал из кармана аккуратно сложенный вчетверо лист бумаги. Письмо от Ягами. «Мне сегодня приснилось, что ты умер», - вот так, без всякого "здравствуй", тот решил начать. «Мне сегодня приснилось, что ты умер. А я стоял в толпе и смотрел, как поднимают с земли твое тело. И мне было безумно жалко, что я пришел слишком поздно, потому что был уверен: ты умирал красиво. Если умру я, это будет где-нибудь за бетонными стенами или в бункере под землей, где меня еще долго никто не найдет. Или в какой-нибудь подворотне. Я бы предпочел лежать в парке и смотреть в небо, но знаю, что не выйдет. Это мне за то, что Рюзаки умер в одиночестве в своей коморке, и я так и не узнал, были ли у него родные. Если я умру, приходи прощаться со мной сразу в морг и не жалей: будь уверен, ничего интересного ты не пропустил. А я теперь знаю, что тоже не хочу мучиться от сожаления, поэтому постараюсь умереть первым.

Лайт».

Вместо утешения в письме была только знакомая мрачная ирония. И ни намека на заботу. Такой внимательный с другими, почти идеальный Ягами не оставил Лелушу на прощание ни одного теплого слова. - Ты всегда был эгоистом, Лайт, - Ламперуж поднял голову, как будто мертвец был где-то там, в багровом небе. – Не надейся, что я когда-нибудь буду жалеть о тебе. И прощаться тоже не собираюсь. Сиси хмыкнула. Небо на улице, наконец, потемнело, но в морге вместо солнца двадцать четыре часа в сутки горели холодные белые лампы. Они освещали два ряда столов, два ряда накрытых белой тканью неподвижных тел. - Не хотела бы я здесь проснуться, - шепнула Сиси. - Это лучше, чем не проснуться совсем, - долетело из-под ближайшей простыни. Лелуш усмехнулся: - Теперь тебе это не грозит. И умереть первым тоже, - он сдернул покрывало и склонился над довольно улыбающимся Ягами. – Отличное прощальное письмо. Только место мог бы указать поточнее, мы все утро бродили вокруг парка. - Прости. Я хотел упасть поближе к воротам, но… Лайт развел руками, Лелуш рассмеялся. Он поставил на стол рядом с Ягами сумку с одеждой. - Значит, «родственники Рюзаки», да? Ладно, мы посмотрим на них потом. Сейчас мне интереснее, как тебя теперь называть. ЛЯ? - Ты же помнишь, что у меня все еще осталась тетрадь? – заметил Лайт. - Помню. Ты так и не сказал, зачем она тебе теперь. - Да так. Шинигами говорили, что она продлевает им жизнь. Хочу проверить: может быть не только им. Я все еще не собираюсь дать тебе умереть первым.