Brian Tyler — I'll Be With You Brian Tyler — Modernity
_______ Ночь плыла по земле, накрывая темно-синим покрывалом бескрайний небосвод. Россыпь звезд тонула бесчисленными отражениями в море, разбиваясь о рифы мелкой пылью. Волны нежно ласкали корму корабля, разрезающего водную гладь и расходились рябью, как казалось, к самому горизонту. Луна безмолвно заливала палубу корабля мертвенно-бледным, холодным светом, и черные паруса резко контрастировали со всем вокруг; создавалось впечатление, что это — корабль-призрак, вскользь вышедший из зловещего тумана, стелющегося по прибрежью. Матросы, словно мартышки взбирались по мачте вверх, команда суетилась, опуская паруса. Марсели и рангоуты громко стучали, как только команда корабля принялась за работу. Но вернее сказать, что этот стук попросту терялся в шуме, исходящем от берега. В шуме, который был отголоском разгульной пиратской жизни. Ла-Вега блистала жизнью, цвела и засвечивала своими огнями блеклый отголосок луны и звезд. — Чудная ночь, капитан, — усмехнулась квартирмейстер, отковыривая лак с деревянной перекладины, — думаю, что мы так же чудно отдохнём в прибрежной таверне. — Отдохнем, Энн, — усмехнулся капитан, глядя вперед. — Вы заслужили это. Команда! По палубе прокатился дружный отголосок корсаров, тянущих руки вверх, к своему капитану, горящему путеводной звездой над вылизанной до блеска палубой. — Вы неделями глотали соленую воду и из истинно благородных пиратских побуждений воровали золото. Теперь, после долгого плавания, наши трюмы полны легкой наживы и золота. Корабль на ходу, капитан в порядке, как думаете, не поскупится лагуна на наш приход? — Да! — дружно прокричали пираты. — Тогда готовьтесь к высадке, черти! Швартуемся! «Галка» призраком выплыла из тумана под зычные крики пиратов и пришвартовалась недалеко от берега, на дощатом пирсе, прогнившим до самой сердцевины дерева. На скрипучие доски вышли пираты и стремительно зашагали к берегу, навстречу золотому свету свечей и факелов, колышущемуся под хриплую песню скрипок. Гавань встречала команду Эдварда Кенуэя как родных детей, пропавших морем, выпивкой и солнцем.***
— Я вам точно говорю! Гроза морей! И оскал такой же — безумный, а в глазах пляшет дьявольский огонь... — скандировал Тэтч, сидя за столом. — Если ты его увидел — молись, чтобы ты убрался оттуда вместе со своим кораблем как можно скорее! Потому что.. В застывших от ужаса глазах бывалых пиратов таился дьявольский испуг. Капитан Черная Борода любил нагонять страха, совершенно мифического, создавая слухи, тесно переплетающиеся с правдой. Трудно было не верить в капитана, который был первым среди пиратов, и, пожалуй, первым, у кого руки были по локоть в чужой крови. — Потому что я, горстями на завтрак, ем глаза чертей, которые портят мой корабль, стреляя вслепую при стычках в море, — Кенуэй улыбался, глядя на опешивших матросов. — А потом, на линейном абордаже, начинают плакать по ушедшим временам. Ну что мне остается делать? Валяю мясо из самых упитанных членов пиратского судна, надо же команду чем-то кормить.. — А еще жена его — сама Калипсо.. — мечтательно пропел Калико. — Нимфа, приходящая к нему по ночам. — Ага, и говорящая — что он сын моря, — засмеялся квартирмейстер корабля «Месть королевы Анны» и встал с места. — Капитан. Эдвард Тэтч махнул уходящему пирату и хрипло рассмеялся, потряхивая перьями на широкополой черной шляпе. Кенуэй хлопнул того по плечу и уселся рядом, хватая первую попавшуюся под руку кружку с выпивкой. Капитаны, отсмеявшись, громко гаркнули тост, восхваляющий свободную пиратскую жизнь, и залпом влили в себя содержимое деревянной посуды, в которой плескался хмельной ром. — Опять наводишь страха на команду, Борода? — Эдвард, ну должны же они испытывать хотя бы мифический страх по отношению к такому же мифическому пирату? Сидящие разошлись хриплым смехом. Кенуэй покачал головой и сложил руки на липкой от разлитого вина столешнице, мрачно оглядывая сидящих. — Про меня вернее сказать — легендарный, а не мифический. Сколько я успел наворотить за свою жизнь, позволь узнать? М? Чего стоила одна кража моей «Галки»! — расходился Эдвард, поднимаясь с места. — Кто тут еще считает меня мифическим пиратом, а? Кто поручится за слова капитана Тэтча, от которого за версту тянет ромом и необузданной похотью? Ну? Кто? В таверне повисла гнетущая тишина. Пираты прятали глаза, отворачиваясь, матросы перешептывались и даже музыканты остановили игру. Слышно было, как тихо шумит народ на улицах, но тут — в зале была полная тишина. Кенуэй хищным взглядом смотрел в толпу, изучая лица, словно пробуя их на вкус, пытаясь отыскать того, кто смог бы сказать хоть слово поперек его. — Я поручусь. Толпа резко дернулась, даже сам Черная Борода подскочил, глядя туда, откуда только что донеслись эти слова. Поднялся шум и самый настоящий гам, из-за которого Эдвард успел на мгновение растеряться. Такого поворота событий не ждал никто. — Кто ты? — сухо спросил Кенуэй, выходя на свет. — Зови меня Калипсо. Толпа сорвалась на истошный крик, подбадривающий стычку. Таверна стремительно пустела, и все морские волки галдели, шагая на берег и увлекая за собой других зевак, заинтересованных в сражении самого Эдварда Кенуэя с загадочной женщиной, поручившейся за слова, сказанные Тэтчем.***
Всюду полыхали факелы, освещающие широкий берег, белой линией растянувшийся по краю острова. Огонь коптил сырой воздух и танцевал бликами на оголенной коже пиратов, сожженной солнцем. Вокруг собрались, как казалось, все, кто мог стоять на ногах, каждый, кто нашелся на острове, и все они, вставшие в круг, смеялись и грязно ругались, проливая ром мимо собственных бездонных ртов. Двое сошлись в замкнутом круге и обнажили оружие. Толпа одобрительно загудела, предвкушая захватывающее сражение. Кенуэй покрутил кракемартами с золоченным фесом и отступил на шаг, глядя на лицо, скрытое широкими полами серой шляпы. — И драться ты тоже в шляпе собралась? — усмехнулся Эдвард, мягко шагая по белоснежному песку, на котором в свете огней плясали тени. — Отступись, пожалеешь еще. — А ты, капитан, хорошо видишь из-под тени своей самовлюбленности? Не стоило бы и тебе сбросить спеси? Пираты заулюлюкали, Кенуэй дернул уголками губ, выжидающе переминаясь с ноги на ногу. Калипсо засмеялась и сделала выпад вперед, встретив лезвием фалькатта высокий звон стали. Эдвард выписывал финты и парировал удары, не упуская возможности атаковать. Однако женщина, словно сам дьявол, дралась ничуть не хуже самого Кенуэя, двигаясь в битве словно в танце: быстро и грациозно, словно кошка, звук шагов которой скрывал песок. Толпа восхищенно кричала и свистела. Наконец, устав вести кошачий танец в пяти шагах, Эдвард начал рубить с плеча. В свете факелов блеснул меч. Капитан «Галки» почувствовал, как что-то горячее стекает по щеке, как жжет укушенное сталью лицо. Но он не останавливается даже после этого, а продолжает с упоением отбивать звонкую песнь меча. Он стремительно наступал, подрезал, и наконец, обманным маневром выбил женщину из равновесия, придавив ее к песку, наступив сапогом на грудь. Пираты оглушительно взревели, салютуя победителю. Черная Борода покачал головой и вышел из круга самым первым, вразвалку отправляясь назад. — Еще кто-нибудь посчитается за клевету нашего гордого капитана? — кричал Эдвард, неотрывно глядя на распростершуюся на песке женщину. — Гожусь я в пираты? Корсары одобрительно загудели, в последний раз, и начинали понемногу расходиться, обмениваясь дукатами в проигранном споре. Кто-то из бредущих в ночь затягивал пьяный матросские песни, которые отражались отголоском веселья на стремительно пустеющем пляже. «Weigh, me boys, to Cuba! Running down to Cuba!» — тянулось от таверн высоко на суше, и все подпевали, так, как могли, так, как умели. Кенуэй протянул руку противнице, поднимая ту на ноги. — И кто же ты такая, Калипсо? Откуда ты взялась и... Ты знаешь, на кого ты полезла, черт тебя дери? — Мне казалось, что я ясно выразилась. Хотя.. О Эдвард Кенуэй, наивное дитя морских пучин. Неужели ты смазлив на лицо так же, как и глуп? Я считала тебя умнее.. Эдвард, опешив, стоял на месте, разглядывая незнакомку. Сухая, совершенно мальчишеской внешности, одетая в побитый временем черный камзол с потрескавшимся кожаным ремнем на поясе. Рубашка давным-давно выцвела, стала бледно-красной и казалась отвратительно-сухой на ощупь. По правую сторону висел кельтиберийский фалькатт, который увидеть было бы большой удачей, а сражаться им — настоящей честью. Эдвард продолжил внимательно изучать таинственную даму, ехидно ухмыляющуюся в ответ на любое его движение глаз. На ногах надеты светлые штаны грубого покроя и черные тяжелые сапоги со стальными набойками. Он внимательно поднял взгляд на уровень лица и дернул за край шляпы. — А это ты у Черной Бороды захватила? У него целая коллекция.. Из-под шляпы него взирало потемневшее от солнца лицо; ее шея была испещрена грубой, сине-зеленой татуировкой. Во взгляде синих глаз плескалось глубокое море в самый страшный шторм. Она заставляла испытывать необъяснимый страх и трепет одним своим видом, в чем Эдвард убедился. Он осекся и опустил шляпу, внимательно вглядываясь в острые черты лица. Она сделала шаг вперед и совершенно развязно улыбнулась, неотрывно глядя на Кенуэя. — Победителю полагается награда, не так ли? — шепнула та, опуская руки на плечи стоящего. — И что ты можешь предложить мне в качестве награды? — Море, капитан. Море и себя.***
Эдвард тихо шептал имя морской волчицы, хватаясь за воздух. Ничто его не пьянило до такой степени: ни выпивка, ни вкус победы — ничего, но лишь до этого момента. Сейчас он был пьян запахом моря. Казалось, она была самим океаном, отдаваясь на отпетому пирату. Он касался губами ее спины и ключиц — они пахли ночным бризом и прибоем. Волосы, иссиня-черные, пахли штормом и гневом моря. Губы были на вкус подобны воде из самых глубин океана, солоноватые, как морская пена и обжигающе холодны. Грация этой угловатой и худой женщины без пышных форм граничила с безбрежным океаном, уходящим в закат. При ходьбе он словно плыла — моряк увидел бы это в ее движениях даже не приглядываясь. Она была морем. Кенуэй посвятил себя на одну ночь этой до невозможности странной женщине, у которой в глазах отражались звезды, так же, если бы он глядел с палубы на воду, в самую безветренную ночь. Он лежал в полумраке своей каюты и разглядывал ее, стоящую у распахнутых окон, совершенно нагую и бесстыдную, подставляющую лицо ночному ветру. Эдвард был очарован ею, и впервые в жизни почувствовал что-то большее, чем обязательство. — Калипсо.. — тихо окликает ее капитан, и она снова идет к нему, развязно улыбаясь и одаривая его жаркими поцелуями и ласками, продолжая так же искренне смеяться пьяному блеску глаз бывалого капитана.***
— Скажи мне.. Кто ты? Эдвард сжимает в руках тонкую ладонь Калипсо и смотрит на ворох черных волос, раскинувшихся у него на груди. Она поворачивает голову и распахивает свои бездонные глаза, и Кенуэй улыбается, видя в них море, в которое был так бесконечно влюблен. Она приподнимается и касается губ, расплывшихся в улыбке, закрывая лицо пирата от первых отблесков солнечных лучей своими черными, как сажа, волосами. — Я не скажу тебе, кто я, — шептала она, заглядывая в глаза капитана, — но я скажу тебе, кто ты. Ты пойдешь ко дну, Эдвард Кенуэй, ты умрешь в море, как один из самых достойных, и необъятные воды примут тебя, едва ты испустишь последний вздох. Тебя встретят как родного сына, ведь тебе покровительствует море, будь ты не влюблен в морскую гладь, получил бы эту благосклонность? Нет, дорогой капитан. Ты заслужил за свою любовь все воды это мира. Я ставлю на тебе печать, у тебя не будет жизни на земле, ты не сможешь задерживаться там, потому что будешь чахнуть. У тебя не будет семьи, которую ты смог бы удержать. Но теперь ты повенчан с соленой и горькой водой, на глади которой пляшут луна и звезды, гладью, которая вздымается пенным вихрем в шторм, и в жару нестерпимо пахнет солью. — Ты пахнешь морем, Калипсо. Так, как я встречаю его каждый рассвет и закат. — Потому что я и есть море, капитан Кенуэй. И теперь ты — мой. Он почувствовал, как обожгло грудь, зажмурился и быстро подскочил, натягивая на голое тело штаны. Эдвард бежал по палубе, выкрикивая ее имя, бежал вслед, хватая воздух руками, но не успевал, словно что-то останавливало его и не давало препятствовать уходу ночной спутницы. Она взбежала на ростру, уверенно шагая на самый ее край, и с появлением диска восходящего солнца, рассыпалась бризом, оросив палубу корабля морской водой. Эдвард долго стоял в полном молчании, глядя на солнце, а потом молча отправился в каюту, молча смотря через распахнутые окна, на горящую рассветным огнем морскую гладь. «Теперь ты повенчан с морем».