Precision

У леди Изольды уложенные в строгую прическу приглаженные волосы, простое платье с жесткими складками, белые перчатки на руках, а в пальцах она непринужденно вертит раскаленное добела тавро. Ее лицо очень спокойное, будто она стоит не посреди темной залы, заваленной разнообразными штуками угрожающего вида, а где-нибудь на званом приеме, и в руках ее, может, веер или что там приличные дамы вертят в руках на званых приемах — а никак не раскаленный кусок железа. — Я думаю, мы можем начать, мастер Йован, — неизменно вежливо говорит она. — Вы же никуда не спешите, верно? Йован не то чтобы куда-то спешит, хотя ему и очень хотелось бы. В его темнице пахнет кожей, углем и каким-то очень теплым запахом, который знаком каждому, кто был в кузнице — вроде раскаленным железом и камнем. Еще в комнате пахнет кислым страхом, чем-то острым и химическим и застарелой кровью. — Я ничего не знаю, — беспомощно отвечает он и косится на раскаленную добела вязь. — Я действительно ничего не знаю. — Вы забываете об одном очень важном правиле, мастер Йован, — тихо говорит леди Изольда. Ее шаги медленны и оттого только больше пугают своей неотвратимостью. — Вы забываете о том, что в приличном обществе не положено лгать женщинам. Йован терпит только несколько секунд, но затем судорожно запрокидывает голову назад, прижимается всем телом к решетке за спиной, рефлекторно пытаясь отодвинуться как можно дальше, и по его спине течет кровь. За решеткой — длинные шипы и заостренные крючья, и он насаживается на них с размаху, словно бабочка в альбоме. Они неглубоко входят в его плоть, но когда он дергается — только крепче вцепляются в кожу. Что-то влажно скрипит. Йован дико воет, захлебываясь криком и давясь слезами. Пахнет паленой плотью и немного — маслом. Над ключицами Йована клочьями обгорелой плоти пузырится надпись, которую можно разобрать уже сейчас. Темные нечеткие буквы складываются в краткое и лаконичное: «Лжец». Когда Йован немного приходит в себя, напротив него стоит леди Изольда — собранная, спокойная и строгая, только белые ее перчатки теперь вымазаны сажей, желтоватой сукровицей и совсем чуть-чуть — кровью. В ее руках зеркало — маленькое такое круглое зеркальце с цветочным орнаментом, пущенным по краю простенькой деревянной рамки. На белом эмалевом цветке виднеется смазанный кровавый отпечаток. Йован смотрит на себя, и взгляд его сам собой опускается к шее. — Теперь вспомнили, мастер Йован? — спрашивает леди Изольда. — Теперь вы дадите мне иной ответ? — Я ничего не знаю, — потерянно отвечает тот. Он с трудом шевелит пересохшими губами. Горло словно ободрали изнутри шкуркой. Йовану очень хочется пить. — Я хотел бы помочь, но я... Леди Изольда почти нежно бьет его по щеке, но Йован рефлекторно дергается, и боль в его разодранной спине только усиливается. Ему кажется, что что-то скребет нижнее ребро. — Я не знаю, — почти плачет он. Леди Изольда касается воспаленной опаленной кожи на его шее, мягко надавливает пальцами, словно рисует клеймо заново. Материя ее перчаток очень грубая и шершавая, Йован тихо скулит сквозь сомкнутые зубы. — Вы снова лжете мне, мастер Йован, — тихо шепчет она. — И это очень невежливо. И он понимает, что это пугает гораздо больше всего остального.