Божественная комедия

- Ты клеймишь его позором на всю оставшуюся жизнь, - названная мать девяти миров прижимает похолодевшие ладони к груди, будто в попытке сокрыть биение собственного сердца. Будучи отгороженным, оно не сможет встать своим гулом поперек горла и сломить ее голос, а всего лишь незримо разорвется на части, сочась тоской и отравляя, убивая ее изнутри. Но сейчас она нема как рыба в замерзших водах Нибльхейма, что кричит сквозь толщу ледяного нароста. - Он сам себя заклеймил, когда предал тех, кто называл его сыном и братом, когда пошел на поводу своей непомерной горделивости. - Ты проклянешь этим наказанием весь свой род, - уже тише говорит царица. Она устала. Ей хочется сесть за прялку и смастерить сыновьям по очередной накидке, сотканной из самых прочных нитей из жил мирового древа, что уберегут их от холода, голода и смерти, несмотря на то, что шерстяные одеяния не одно столетие назад те променяли на укутавшие их тела боевые облачения. - Лиши его права. Лиши его голоса. Лиши его свободы. Но не лишай остатков здравомыслия, он не выдержит... - Раньше нужно было думать о расплате за свое безрассудство, - Всеотец не бьет посохом об пол, потому что будет жалеть о подобной несдержанности: Фригга не заслужила звона от очередного удара, что осыплется на ее плечи. Он уже и так скорбит о том, что осветил свои планы, жалеет, что поселил в супруге надежду на то, что уговоры смогут переубедить его, Одина, правителя Асгарда. - Я дам ему выбор. Золотой город, внемля скорби своей царицы, молчит. Не слышно ни переливающегося перезвона колоколов, ни пения неуемных птиц, что вьют гнезда высоко под небом. Даже звезды, миллиарды из которых уже развеялись прахом по вселенной, не выдержав безголосого плача, молчат. - Это выбор без выбора, предопределенный по сути своей, ты же знаешь. - Значит, он поплатится еще и за свое малодушие. Хрупкие женские пальцы немеют от холода, но их хозяйка лишь тихо всхлипывает, согреваясь непрошеным выдохом. Стекла в ее чертоге больше не звенят от криков, срывающих голос, когда мгновения назад она умоляла мужа не брать на себя грех сыноубийства. Они мелко подрагивают, готовясь к глухим рыданиям, потому что теперь Фригга не уверена, что смерть для ее ребенка не была бы лучшим исходом. - Прошу тебя. Один молчит, молчит и хмурится. Он тоже устал смотреть на ту, что безгранично любит уже не первую вечность, когда ее величие опутано горем. Внутренний свет ее глаз, так нежно любимый существами со всех миров, меркнет, осыпаясь глухой пустотой с того самого момента, как сбылось предсказание волхвов - брат поднял меч на брата; Асгард погряз в междоусобицах у престола, улицы, обычно не имеющие голоса, теперь шепчутся, и шепот их просачивается в щели дворца, тревожа каждое взволнованное сознание. "Это начало конца", "это неистинный путь", "все развилки на тропе лживости ведут в одно гиблое место". Всеотец уходит, не произнося более не единого слова. И с шепотом улиц переплетаются неразборчивые мольбы царицы, оседающей на постель и все еще держащей ладони у сердца, баюкающей надежду уберечь того, кого она отчаянно зовет, исступленно заговариваясь. "Мальчик мой". … Временная хронология – самая тошнотворная в своем завидном постоянстве вещь. Миры переживают рождение, смерть, переживают парады, выстраиваясь в четкую линию друг над другом, они меняются из-за взмаха крыльев утренней птицы на одном своем конце, рушась и воскресая под гнетом ураганов, что повлекло певчее создание, на другом. Но время не меняет своего хода. Оно чересчур относительно для перемен, оно не может остановиться, потому что подсознание, повинуясь инстинктам, начнет высчитывать секунды даже тогда, когда воздух замрет. Для тех, кому дарована без году вечная жизнь, отсчет порою слепит слишком ярко. Локи ненавидит бездействие. Из всех невзгод эта наиболее отвратна. Бездействие порождает жалость к себе, порождает немощь и апатию. Злость пощелкивает горечью на кончике языка, обида затекает жженым сахаром в глотку, ажиотаж тянется по небу медовым привкусом, а сумасшествие взрывает во рту металлический шлейф крови. Бездействие не имеет ни вкуса, ни запаха, оно выжжено, как одно из тысяч уже изживших себя солнц. Его попросту пытают ожиданием. И этот проверенный метод отцов и прадедов безукоризненно бьет под дых и натягивает тетиву нервов до звенящего предела возможностей. Его, наследного принца двух миров, протащили на глазах у всего двора как шавку на привязи, не давая даже возможности зарычать в ответ на шелест смешков и укоризненные покачивания головами. О, да, Всеотец, несомненно, знает, что его непутевым сыночком воспринимается острее всего. Унижение. Насмешки. Взгляды, «не такие, как на остальных». Вот то, что его вырастило, вот то, что отобрало у него право на беззаботную жизнь во дворце Золотого города, вот то, что он ненавидит всем сердцем. Локи всегда знал, что он хуже. Хуже отца, коего теперь язык так назвать не поворачивается, хуже Тора, как сын и наследник престола, хуже разномастной шайки своего братца, хуже придворных воинов и фрейлин-целительниц, хуже беспризорных мальчишек, что воруют яблоки из обласканных щедростью плодородия садов, хуже всех. И никто не потрудился обнажить причинности всех тягот его самоощущения, корни которого сгнили еще в безвинном детстве, правдой о том, что он просто хуже асов. По их мнению. У самого мага со временем взрастилась диаметрально противоположная точка зрения. Спасибо матери, что твердила сжимающему кулаки от обиды сыну, что он просто особенный. Вот и все. «Ты особенный, милый», - говорила она, собирая его темные волосы в хвост и опоясывая изумрудной лентой, когда младший принц, прижимая к груди обветшалую книгу, непонимающе наблюдал за бравадой старшего, бескультурно размахивающего своим первым мечом посреди тронного зала. «Ты особенный, мальчик мой», - шептала Фригга по ночам, когда пронизывающие холодом кошмары оседали невидимым инеем на стеклах в спальне ее второго ребенка. «Ты просто особенный», - качала эта мудрая женщина головой, когда Локи, не сдерживаясь, распинал на стенах тех, кто открывал свои поганые и смердящие рты на тихие, синеватые отблески магии в его ладонях, называя их хозяина ведьмаком. «Ты особенный», - всегда успокаивала она, когда непонимание начинало в очередной раз жечь его естество изнутри. «Ты особенный, Тор, сын Одина. И ты примешь клятву защищать все девять миров как свой собственный, когда на третью от сего момента весну твою голову увенчает корона», - произнес Всеотец, ударяя скипетром об пол так, чтобы его слова впечатались в мраморные плиты и пронизали землю, сотрясая ветви Иггдрасиля. В тот единственный раз мать промолчала. В тот единственный раз ее безмолвности Локи проклял Асгард своей разбитой, застывшей полуулыбкой. Дважды принц. Он был рожден будущим правителем Етунхейма, но судьба отобрала у него это право, пообещав трон Асгарда, который так же был не для него. И сейчас, наблюдая за его извечно прямой спиной, коею не способны согнуть никакие потуги, хозяйка золотых нитей, предопределяющих мироздание, продолжает насмехаться. Оковы натирают запястья, натирают шею, которые обнимают своими металлическими кольцами. Этот металл выкован в огненных расщелинах Муспельхейма и обласкан грозовой силой Мьельнира, его не снять с себя даже тому, кто мог бы снять собственную кожу, если бы захотел. Локи чувствует себя насаженным грудью на кол: он слышит, как трескаются собственные сжатые в тонкую линию губы, когда ожидание неизбежного пронизывает его кровоток, ему некуда спрятать взгляд и нечем закрыться. Да и стоит ли игра в прятки прогоревших свеч. И магия течет с его пальцев, согревая одним своим видом и успокаивая мечущуюся во тьме душу, наполняет грот синеватым свечением и рисует ледяное зеркало на стене напротив. Наблюдать падение тех, кто стоял на ступень выше, всегда приятно. Научиться наблюдать за своим падением - приятнее вдвойне.