Начало августа 487 г. РК. Один. Заговор
В зеркале отражается девочка в придворном платье цвета слоновой кости — пышная атласная юбка, корсаж, вырезные рукава, плечи обнажены. Светлые волосы завиты локонами и убраны в прическу с цветами. У принцессы Сабины сегодня день рождения. Будет бал. И Его Величество кайзер обещал приехать — он старается не пропускать дни рождения внучек. Сабине фон Литтенхайм исполняется пятнадцать лет. Она стоит рядом с матерью и отцом и принимает поздравления. Отец был бы, пожалуй, хорош собой, если бы не был таким самодовольным. Мама оживлена и почти весела — сколько Сабина себя помнит, только балы, выезды или приемы вызывают у маркизы Литтенхайм, урожденной Голденбаум, это оживление. Ко всему прочему на свете она равнодушна. Накануне вечером Сабина тайком позвонила кузине Элизабете, и они разговаривали целых полчаса. Элизабета сказала, что они приедут, потому что ее отец никогда не пропускает званые вечера, на которых бывает Его Величество. Их отцы терпеть не могут друг друга и вечно соперничают, но формальности им все же приходится соблюдать. А значит, можно будет поговорить с Элизабетой о том, что никак невозможно доверить телефонным линиям. На этот раз им удалось чинно удалиться на террасу после обязательных поздравлений. Они почти одновременно подошли к своему потайному уголку, который загораживали цветущие рододендроны в кадках, и сразу обнялись. — Давно тебя не видела, Саби. Ты так выросла! Сабина померила свой рост относительно кузины — да, точно, еще полгода назад доставала ей только до подбородка. А сейчас уже до уха. — А я соскучилась, Эли, — сказала она. — Я тоже, — Элизабета села в плетеное кресло, раскрыла и закрыла веер. — Саби, нам надо серьезно кое-что обсудить. Младшая принцесса передвинула второе кресло так, чтобы видеть подходы, и тоже села. Кивнула: — Давай. Элизабета достала из сумочки плоскую коробочку с экранчиком, повела вокруг. Скеллер — поняла Сабина. Кузина все-таки сумела добыть скеллер, детектор прослушки и защиту от нее же. Элизабета посмотрела Сабине в глаза. — Говорят, что здоровье Его Величества оставляет желать лучшего. Сабина кивнула. Здоровье кайзера — это фактор политики. А его смерть превратит доселе относительно мирный двор и дворянство в поле битвы. — Он так и не назначил наследника? Элизабета покачала головой, увенчанной пышным голубым пером: — Мне об этом ничего не известно. — Они передерутся, — тихо сказала Сабина. — Я думала об этом. Есть еще Эрвин, но он же совсем маленький. И мать у него не та женщина, чтобы бороться за него. — Был бы жив дядя Людвиг... Да, был бы жив единственный сын Фридриха IV — и никто не рассматривал бы внучек кайзера как возможных претенденток на престол. Но он уже четыре года как мертв, и двор открыто разделен на две партии — герцога Брауншвейга и маркиза Литтенхайма. И все было бы проще, будь у них, кроме дочерей, еще сыновья. Но принцесса Амалия едва не умерла, рожая Элизабету, а принцесса Кристина год за годом все пыталась родить еще хотя бы одного ребенка, пока врачи ей категорически не запретили. — Принцесса и пол-Рейха в придачу... — проговорила Сабина. — Не хочу. — Есть еще один вариант, — спокойно сказала Элизабета. — Это какой? — Я с ним танцевала на своем дне рождения, помнишь? — Ах, этот... — Сабина обдумала этот вариант и не нашла в нем ничего невозможного. — Ты думаешь, дедушка к нему ведет? — Ты же знаешь, как он относится к тем партиям, которые нам предлагают? Дядя Людвиг был бы не самым лучшим наследником, а тут дедушка может выбрать сам. — Ну да, ну да. А он тебе что-нибудь сказал? — Дедушка или... этот? — Дедушка, конечно! — Нет. Я сама догадалась. Посуди сама — у ...этого, конечно, нет друзей при дворе, и мой отец его ненавидит... — Мой тоже. — Но за ним вот-вот встанет армия. И дедушка никак ему не препятствует. — Ты думаешь, дедушка так хочет? — А почему бы нет? — Эли, а тебе этот вариант нравится? Элизабета раскрыла веер, посмотрела на небесно-голубые перья, провела пальцем по тисненому шелку. — Он, конечно, умный и красивый, но... — Он тебе не понравился? — Ну почему же. Он занимательный собеседник, у него острый язык. — И злой, — добавила Сабина, тоже раскрывая веер. — Барон Флегель каждый раз кипит от злости, обменявшись с ним парой фраз. — Пусть кипит, может, у него, наконец-то вылетит пробка, и пар пойдет из ушей. Принцессы захихикали, представив противного родственника в виде чайника. — И пусть уже его кто-нибудь прибьет. Чтобы не заглядывал мне за корсаж. Элизабета передернула плечами. — А говорят, он не по женской части... — задумчиво протянула Сабина. Элизабета с удивлением посмотрела на нее: — Ты откуда это взяла? — Граф Хейдель болтал, я услышала. Он говорил, что Флегель и хотел бы трахнуть белобрысого выскочку, да не выйдет, вот он и бесится. Элизабета скрыла смешок за веером. — Ты знаешь, что нам даже слова такие знать неприлично? — Ой, да ладно! А то мы не знаем, что эти приличные взрослые делают в спальне, — фыркнула Сабина. — И с кем. И как. И мама тоже знает, но ей все равно. — Не знаю, по какой он части. — Элизабета зло захлопнула веер. — Но глазки у него похотливые и противные. — Одно утешает — что папе Флегель не настолько важен, чтобы позволять ему крутиться рядом со мной. А все остальные ничуть не лучше. И только ...этот не заглядывает мне в вырез и не раздевает взглядом. — Но его женой ты себя не видишь? — Сабине давно хотелось ввернуть такую фразу. По-взрослому, психологично. — Я не хочу замуж. Вообще. — Какое удивительное совпадение! Я тоже не хочу. Как мама — не хочу. А что мы можем сделать? Элизабета поставила руку на колено и заперебирала указательным и средним пальцем — так детей развлекают, смотри, вот человечек бежит! Сабина отрицательно покачала головой. Нет, решительно невозможно. — Помнишь Марго фон Хельхсхаймер? — спросила она. — Принцессу-маргаритку? Конечно. "И где она теперь," — хотела добавить Сабина. Но Элизабета смотрела так, что было понятно — она знает. Даже пыли не осталось, когда в Феззанском коридоре яхту Хельхсхаймеров накрыли залпом крейсера. Во всем Рейхе не будет укрытия, а уж Феззан — готовая ловушка. — Но у тебя есть план, Эли? — Пока нет. Но... — Элизабета покосилась на индикатор скеллера. — Ты знаешь, что мятежники готовят вторжение? И флот против них поведет граф Лоэнграмм, дедушка уже подписал указ, через неделю будет церемония назначения. Он их разобьет, я уверена. Как ты думаешь, что будет потом? — Он вернется с триумфом. Опять. Дедушка даст ему еще какой-нибудь титул и повысит в должности. Может, министром сделает. — Да. И он будет набирать все больше сил и влияния. — Твой отец этого не потерпит. И мой тоже, — мрачно сказала Сабина. Они обе знали, что это значит. Гражданская война. Не может быть, чтобы те, кто сейчас веселится в доме Литтенхаймов, не понимали, к чему идет дело. Но они уверены, что уж они-то выживут, выиграют, оторвут себе в смуте кусок послаще... За это тупое самодовольство Сабина их всех тихо ненавидела — всех, включая собственного отца, который рвался играть первую скрипку в надвигающемся хаосе. — Они не думают об этом, Саби, — тихо сказала Элизабета, и Сабина в очередной раз поразилась, как, оказывается, сходно они мыслят. — Об этом тяжело думать, неприятно. Они в это играют. Сабине с ее места было видно огромное французское окно, выходившее на террасу. Оно было ярко освещено, внутри, как рыбки в аквариуме, двигались люди — беспечные, разодетые в дорогие наряды, а за благополучными масками их лиц сколько скрыто несчастных жен, равнодушных мужей, измен, предательств, убийств? Я не хочу, чтобы мой отец решал мою судьбу, думала Сабина. Я не верю ему ни на медный пфеннинг. Он сожрал маму. Он сожрал Маргаритку и ее мать — мимоходом, потому что ее отец ему не угодил. Он умеет только жрать и развлекаться. Равнодушный, самодовольный, самовлюбленный человек. Элин отец точно такой же, но поумнее. — Эли, — Элизабета подняла голову, и они встретились взглядами. — Эли, я с тобой. Я тебе верю. — Спасибо. Она казалась сейчас очень взрослой — намного старше своих шестнадцати лет. — Надо идти, скоро начнутся танцы, — поморщившись, сказала Сабина. — Что, совсем не хочешь? Я видела графа фон Лоэнграмма среди гостей. Вот увидишь, дедушка велит ему пригласить тебя танцевать. Сама посмотри, какой он вблизи. Может, он тебе понравится и тогда мы сыграем в совсем другой расклад. — А с тобой ему тоже дедушка приказал танцевать? — поинтересовалась Сабина. — А как же? Не сам же он додумался! — То есть если он меня пригласит танцевать, значит, ты права и у дедушки на него далеко идущие планы... — задумчиво проговорила Сабина. — Были бы мы на пару лет постарше, было бы проще, правда, Эли? — Не знаю. Сейчас у нас есть время в запасе. Они встали рядом, глядя в темный сад. — Если ты решишь с ним поговорить, — вдруг сказала Элизабета, — говори так, как будто ты мужчина. — Улыбки и кокетство не действуют? — Я даже не пробовала. Эффект... обратный, я на других наблюдала. — Хорошо, я учту. — Саби, постой. Элизабета достала из крошечной шелковой сумочки атласную коробочку, в каких дарят украшения, протянула кузине. — Подарок на день рождения. Настоящий. Сабина раскрыла коробочку. На белой шелковой обивке лежали два кристалла для ридера — с синей и с красной меткой. — Синий — сборник олимпиадных задач прошлого года. Красный — второй сезон "Птицы над городом". Субтитры на рейхсшпрахе. — Эли... Эли, я тебя люблю! — забыв о взрослом платье и манерах, Сабина бросилась кузине на шею и звонко поцеловала в щеку. — Неужели? Как ты это достала? — Я попросила одного человека. Сабина водила пальцем по граням кристаллов, не в силах спрятать подарок, не налюбовавшись на него. — А ты уверена в нем? — Теперь — почти. Сабина наконец закрыла коробочку и спрятала ее в такую же шелковую сумочку, вышитую бисером. — Ну что, пора идти танцевать с нашим юным героем, да? — Удачи, Саби. Они еще раз обнялись — на этот раз чинно, чтобы не помять платья, и Сабина ушла с террасы. Элизабета еще постояла, вдыхая сладкий аромат цветущих азалий. Над столицей сгущались синие летние сумерки, и был тот час, когда солнце уже зашло, но все предметы еще видны хорошо и с той особенной четкостью, которая бывает только в отсутствие прямого освещения. Вернувшись в дом через боковой вход, Элизабета остановилась в пустом холле перед зеркалом. В старинном стекле отразилась высокая девушка в голубом бальном платье, с падающими на обнаженные плечи темными локонами и бело-голубым пером-эгреткой в прическе. Темные густые брови и тяжелый подбородок — зримое наследие Великого Рудольфа, стоит только глянуть на любой его портрет, чтобы увидеть сходство. Саби повезло больше, она похожа на бабушку фон Литтенхайм, такая же блондинка с прямыми волосами, острым подбородком и тонкими бровями, только глаза зеленые. Отцу нравится подчеркивать фамильное сходство Элизабеты с великим кайзером — это политический капитал, право его дочери на трон, а ему — на место за троном. Интересно, могла бы она понравиться графу Лоэнграмму, если бы не была внучкой кайзера? Если бы они просто встретились на балу? Нет, на балу — это так пошло, так невыносимо сентиментально. Вот если бы можно было прийти и сказать: "Я хочу заключить с вами политический союз, граф" — что бы он сказал? Но, увы, у нее нет ничего, что могло бы его заинтересовать. Ни состояния, ни власти, ни людей. Только кровь Голденбаумов в жилах, а это не то, чем она хотела бы торговать. Нет, играть в эти игры по старым правилам — значит навсегда остаться чьей-то дочерью, внучкой, стать чьей-то женой, но никогда не стать собой. "Будем надеяться, я унаследовала от Рудольфа не только внешнее сходство, но и немножко силы, способной изменить мир", — подумала она и развернулась к зеркалу спиной.Осень — зима 487/488 г. РК. Один. Dance Macabre
Элизабета внимательно присматривалась к отцовским офицерам безопасности. Полковник Ансбах умен, но по-собачьи предан герцогу Брауншвейгу, и Элизабета не взялась бы определять ту границу, за которой преданность одолеет и разум, и здравый смысл. Штрайт — слишком прямолинеен и слишком подчиняется правилам. Капитан Венцель слишком несамостоятелен, он исполнитель. Капитан Фернер... капитан Фернер достал ей сериал для Сабины. И еще кое-какие кристаллы. Он, кажется, вполне способен промолчать. В государственных новостях показали, как граф Лоэнграмм принимает у кайзера Фридриха хрустальный жезл и обещает — звонким, стальным голосом — выиграть войну. Это была первая война на территории Рейха за пятьсот лет. Элизабета смотрела официальные трансляции, прислушивалась к тому, что говорят вокруг. Отец обрадовался тому, что дочь вдруг стала послушной, похвалил: "Я же говорил, что ты станешь старше и поймешь, что я прав". Элизабета мило улыбнулась. Да, я стала старше, папа. И я понимаю, что тебе нужна не я, а дедушкина корона на голове послушной куклы. Извини, я так не хочу. Космопорты заполнились беженцами, цены на еду выросли, а в столичных особняках и загородных усадьбах шла привычная жизнь с балами, выездами, любовными интригами и верховыми прогулками. Где-то там, на передовой, погибали солдаты и похожий на ледяного ангела граф Лоэнграмм отдавал приказы, постепенно перемалывая флот вторжения. Элизабета пыталась представить, как он возвращается, как кайзер торжественно объявляет об их помолвке. Сцена из оперы "Аида", действие третье, триумф Радамеса. Не нужна была Радамесу дочь фараона. И Райнхарду фон Лоэнграмму не нужна внучка кайзера, он сам справится. Весть о победе Лоэнграмма и официальное извещение о смерти кайзера Фридриха IV пришли одновременно. Элизабета почти не запомнила конец осени и зиму. События проваливались в пустоту, летели мимо памяти. Осталось ощущение края пропасти, который видит только она. Ну, еще, быть может, мама и Саби. Остальные — слепцы, глупцы! — вращались в привычной круговерти балов, охот, приемов, слегка пригашенной трауром, только теперь мужчины стали более воинственны и говорили о политике, уже не понижая голоса, а женщины сбивались в стайки и обсуждали не столько брачные перспективы и наряды, сколько политические интриги. "Какие интриги, вы, глупые курицы! — хотела крикнуть им Элизабета. — Разве важно, что сказал барон Флегель графу Бергу и кому не подписал прошение канцлер Лихтенладе? Посмотрите правде в глаза — вот идет человек, который опрокинет ваш мир, снесет до основания! Что ему ваше злословие — у него пушки!" С Сабиной они увиделись только на новогоднем балу во дворце, а поговорить толком не удалось. Сабину ни на шаг не отпускала от себя тетя Кристина — от ее механической улыбки и фарфоровой любезности Элизабете стало совсем не по себе.Март 488 г. РК.Один. Мужья и жены
В начале марта герцог Брауншвейг велел дочери и жене собираться. Он хотел отправить их на одну из тихих планет в своих владениях — в столице становилось слишком опасно. Он так привык, что жена ему ни в чем не перечит, что не поверил своим ушам, когда она сказала: "Нет, я не согласна". — Здесь скоро будут стрелять, дорогая, — снизошел он до объяснений. — Белобрысый щенок забрал себе слишком много власти, пора проучить его и поставить на место. Это ненадолго — осенью вернетесь. На Хеймдалле как раз будет бархатный сезон. Помнишь, мы были там в бархатный сезон как раз после свадьбы? — Мы не поедем на Хеймдалль, — твердо сказала принцесса Амалия. — Мы поедем в Баумгартен, это мое поместье на Асгарде. Герцог открыл рот, чтобы возразить, но она властно прервала его: — Там будет безопасней. Это кайзерланд, земли короны, а не твои владения. Их никто атаковать не будет. Герцог подумал — и согласился. Отъездом занимался, по счастливому совпадению, капитан Фернер. Или не совпадению? Элизабета не стала спрашивать, только сделала все, чтобы оказаться с ним наедине хотя бы на пару минут. И не ошиблась. Без лишних раскланиваний он вручил ей два свертка. — Подарок на день рожденья, фройляйн! Яхта герцогини фон Брауншвейг стартовала в тот же вечер — в сопровождении звена боевых кораблей. — Где она? Кристина, где Сабина? Кристина фон Литтенхайм оторвалась от книги и недоуменно посмотрела на мужа. — В чем дело, Вильгельм? — В городе стрельба, этот сопляк захватил дворец. Нам надо бежать. — Ах, вот оно что! Кристина отложила книгу, встала. Только сейчас маркиз Литтенхайм заметил, что она одета в скромное дорожное платье и волосы просто уложены короной вокруг головы. Она позвонила, вызывая прислугу, и тут же на пороге возникла ее горничная. — Грета, все готово? — спросила Кристина. — Да, госпожа. — Несите вещи к машине. — Кристина... — Идем, Вильгельм, ты сам сказал — надо торопиться. — Где Сабина? — Я ее уже отправила, — безмятежно сообщила она. — Она уже на лайнере, лайнер вышел в коридор и час назад ушел в прыжок. — Куда ты ее отправила? — В круиз. Она давно просила. Ты не хотел с ней лететь, я не могу. Не волнуйся, с ней летят Ирма и Хаген, они надежные люди. У них выправлены другие документы, никто ее не узнает. А потом на Асгарде за ней присмотрит Амалия. — Амалия?.. — Да, моя сестра Амалия. Литтенхайм застыл в дверях, мучительно осознавая размеры разверзшейся перед ним пропасти. Его жена, покорная, безответная, безразличная ко всему на свете, кроме балов и драгоценностей, в один миг вырвала у него из рук самую ценную карту в игре на власть и отдала ее сопернику. Он шагнул к ней и хлестнул ладонью по лицу. Перстень оцарапал кожу, и на скуле выступили капли крови. — Запомни, Вильгельм, — сказала она неожиданно трезвым и ледяным голосом. — Твое право на трон — это я, а не Сабина. В крайнем случае ты сможешь жениться на Элизабете. После моей смерти, разумеется. А сейчас поторопись, иначе этот белобрысый сопляк застанет нас врасплох. Она отодвинула мужа в сторону и пошла к выходу.Август 488 г. РК. Фрейя. Подарочек на день рожденья
— Фрау фон Хеллер? Луиза-Мария? — спросил чиновник паспортного контроля, близоруко вглядываясь в стоявшую перед ним даму. — Да, сударь. — И ее дочери, восемнадцати и пятнадцати лет, Эльза и Амелина? Две девушки в скромных платьях и дорожных шляпках, шатенка и блондинка, сделали неглубокий книксен. — Проездом с Вестерланда. Так. И сопровождающие их лица, — продолжал читать чиновник. — Сельма Грофф, горничная, Клаус Циммерманн, охранник... так, с лицензией... а покажите-ка... да-с, прошу вас... и Хельмут Майер, управляющий делами. Так... Он пересчитал перечисленных лиц взглядом. Беглецы с Вестерланда, это сразу видно. Там восстание, бюргеры и крестьяне взбунтовались против военных налогов. А налоги оттуда идут взбунтовавшемуся герцогу Брауншвейгу. Неудивительно, что состоятельная фрау увезла дочек из этого места. — Вам надлежит заплатить внутреннюю таможенную пошлину за въезд в коронные земли, залог медицинской страховки на время пребывания, а также зарегистрироваться по месту пребывания на весь срок такового. Майер, приятный молодой человек с незапоминающимся лицом, тут же протянул ему заполненные квитанции. Чиновник изучил их внимательно и чуть ли не расцвел. — Отлично, отлично, ни единой ошибки, прекрасно... Он подшил квитанции в папку, шлепнул в паспорта штамп и вернул документы, сопроводив их привычно-скучным: — Добро пожаловать на Фрейю, в столичный город Фолькванг, фрау и фройляйн. В холле гостиницы "Моравия" работал телеэкран, передавали государственные новости: маркиз Лоэнграмм продолжает блокировать последний оплот мятежников, космическую крепость Гайерсбург; государственный секретарь герцог Лихтенладе принял представителей провинций, которые заверили его как представителя Его Императорского Величества Эрвина-Йозефа II, в своей неизменной преданности престолу; в связи с грядущим окончанием траура директор Императорского Театра сообщил, что к открытию нового сезона готовится невероятная по размаху и пышности постановка "Валькирии" Вагнера; растут котировки драгоценных металлов на биржах Парсифаля... Они поднялись в номер. Не слишком роскошный, но чистый и удобный многокомнатный номер в приличной гостинице — гостиная и три спальни. Пока почтенная фрау и ее младшая дочь принимали ванну и переодевались, старшая послала Майера заказать ужин в номер, напомнив: "И обязательно с именинным пирогом и свечками, сегодня у Сабины день рождения!" Потом прошлась по всем комнатам, держа в руке скеллер. Проверила все, как ее научил Майер, — чисто. Хорошо, что багаж дворян не досматривают, а скеллер и ручное оружие им предъявлять на контроле не обязательно. Скажите на милость, зачем скеллер провинциальной вдове с дочками? В гостиной почтенная фрау полулежала в кресле, а горничная, круглолицая женщина средних лет, рылась в укладке. — Что такое, мама? Ты плохо себя чувствуешь? — Мигрень начинается, — через силу проговорила та. — Сельма, там должен быть набор из трех таблеток в прозрачной упаковке. — Мигренин? Так он же кончился, на лайнере еще кончился. Что же делать? — растерянно спросила горничная. — Помогите маме лечь, сделайте холодный компресс и проследите, чтобы не было резких звуков и яркого света, — Фройляйн Эльза раскрыла бювар и быстро нашла нужную бумагу. — Я схожу в аптеку и куплю. Клаус меня проводит. На улице было уже темно. Сутки на Фрейе короче стандартных, и время года другое — в августе тут уже осень, в умеренных широтах рано темнеет. Такси возле гостиницы не было, а до круглосуточной аптеки было квартала три. Недалеко. Но надо было пройти через безлюдный в это время суток квартал с конторскими зданиями и выйти на параллельный проспект. Эльза завернулась поплотнее в шаль и ускорила шаг — воздух после захода солнца ощутимо похолодел. Идти оказалось действительно не очень далеко. Пожилой провизор с сочувствием посмотрел на скромную фройляйн, у которой так некстати заболела матушка, принял рецепт, выписал вместо него новый — на всякий случай — и снова вернулся к своему кроссворду. Обратная дорога казалась совсем короткой. Прохожих в этом квартале не было, стук каблучков о мостовую эхом отдавался от пустых домов со слепыми, закрытыми казенными жалюзи окнами. Внезапно звук изменился — навстречу шла компания. Несколько мужчин, судя по походке — не вполне трезвых. Клаус пошел рядом с Элизабетой, чтобы они увидели — девушка не одна. Но это их не остановило. — Эй, браток, деньги есть? Выкладывай, — сказал первый и сразу же попытался ударить Клауса. Элизабета отступила в сторону, чтобы не помешать Клаусу, и тут ее грубо схватили за плечо. Разворачиваясь, она успела заметить, что из троих нападавших на ногах только один, видимо, бывший солдат — он стоял в стойке, и в руке у него был нож. — А ну-ка, детка, пойдем прогуляемся, — со смешком произнес грубый голос. Она выстрелила на звук. Шикнул бластер, и державший ее человек повалился на мостовую, чуть не утащив ее за собой. Она удержалась на ногах и выстрелила еще раз, уже прицельно. Луч прошил глазницу. Отдачи не было, не то что от пулевика. — Фройляйн, фройляйн Эльза, с вами все в порядке? — Клаус уже стоял рядом, в левой руке он держал отобранный нож. — Все хорошо. Вызовите полицию. Она посмотрела на свой бластер. Маленькая плоская дамская модель. Он был в том свертке, который вручил ей Фернер перед отлетом с Одина. Подарок на день рожденья. Конечно же, он знал, что Элизабета ездила с отцом на охоту, умела стрелять из охотничьего ружья и свежевать добычу. Полицию Элизабета и Клаус встретили в холле гостиницы. — В номер подниматься не стоит, — сказала Элизабета. — Мама плохо себя чувствует. Я уже совершеннолетняя и могу сама подписать протокол. Часть полицейских уехала на место происшествия, а следователя, полицейского инспектора и фройляйн Эльзу с Клаусом хозяин гостиницы пустил в свой кабинет. Говорил в основном Клаус, следователь записывал, инспектор тоже что-то себе помечал в планшете. — Где служил, солдат? — спросил инспектор. — Вторая десантная бригада, флот Меркатца! — отрапортовал Клаус. — В отставке по ранению? — Так точно. — Понятно. И опять уткнулся в свой планшет. — Так вы, фройляйн Хеллер, с Вестерланда? — спросил следователь, запустив протокол печататься. — Да. Инспектор и следователь странно переглянулись. — Ну, ладно... гм... Вы молодец, фройляйн, очень хладнокровно действовали. Прошу прощения, нам надо переговорить. И следователь с инспектором отошли к окну. "Да ясное дело, что тут копать... с разрешением... сам посмотри — в шоке, не отошла еще... может, и не знает... ну и не надо мурыжить лишнего... закроем как самооборону... дезертиры какие-то... так им и надо... да и сами по домам..." Фройляйн Хеллер подписала протокол, забрала свой совершенно законный бластер и была отпущена с миром. Она вышла в холл гостиницы. Тихо бормотал большой стенной телевизор, который, видимо, забыли выключить. — ...ядерная бомбардировка Вестерланда... — донесся до слуха голос диктора новостей. Что?! Элизабета остановилась так резко, что Клаус чуть не сбил ее с ног. — ...по предварительным данным уничтожены все крупные населенные пункты, космопорт и административный центр. По приказу маркиза Лоэнграмма на месте катастрофы производятся спасательные работы силами эскадры фрегаттен-капитана Дройзена... На экране крутился ролик спутниковой съемки — поворачивающаяся полуосвещенным боком к камере планета и вырастающие до стратосферы клубящиеся облачные грибы. Потом пошли кадры с места — люди в тяжелых скафандрах полной защиты, транспортеры, оплавленные фундаменты, обожженные до полной неузнаваемости люди, люди на дезактивационных пунктах — те, кто уцелел в дальних поселках или на фермах... Звуковое сопровождение было милосердно отключено. Элизабета развернулась и пошла к лифту. — Вот что они имели в виду, — пробормотал себе под нос Клаус. В номере было полутемно. На столе стыл нетронутый ужин. Сабина ничего не спросила, пока Элизабета не привела себя в порядок и не вышла в гостиную уже переодевшись. Понятно было, что она уже знала. Элизабета села в кресло. — Я сегодня убила человека, Саби. И ничего не почувствовала. Сабина подошла, встала за спинкой кресла и положила руки Элизабете на плечи. — Говорят, что когда впервые убиваешь человека, то чувства должны быть. Страх. Отвращение. Жалость. А я ничего не чувствую. Оленя на охоте — и то жалко. — Все правильно, деточка. — Мама! — Элизабета вскочила и подбежала к матери. — Как ты себя чувствуешь? — Уже лучше, спасибо, — принцесса Амалия осторожно сделала несколько шагов и опустилась в кресло, с которого только что встала ее дочь. — Голова еще немножко кружится. Но это неважно. Ты молодец, Элизабета, ты не растерялась, ты смогла себя защитить. Почему ты должна переживать из-за этого? Ты поступила правильно. Я горжусь тобой. Элизабета смутилась. Мать нечасто хвалила ее. — А Отто, глупец, еще жалел, что ты не мальчик. — Мама... — Вы слышали новости, тетя Амалия? О Вестерланде? Выпуск новостей шел каждый час. На экране маркиз Лоэнграмм, бледный, осунувшийся, говорил звенящим от напряжения голосом: "Солдаты Рейха! Неужели вы будете сражаться и умирать за человека, который это сделал? За человека, который уничтожил целую планету и два миллиона человек — только потому, что они посмели выразить недовольство? Только потому, что они не хотели голодать?.." Ядерное оружие. На планете. На планете. Элизабета сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. "Глупец. И мертвец. Ты подписал себе смертный приговор, папа. Я думала, ты умнее". Она встретилась взглядом с Сабиной. "Такой же глупец, как мой отец. Только мой не такой масштабный. Он просто стрелял в своих". Принцесса Амалия привлекла к себе и обняла их обеих, дочь и племянницу. Они долго сидели так, потом Элизабета встала. — Подождите. Я совсем забыла... Она ушла в спальню и вернулась с подарочным свертком и футляром в руках. — Это тебе, Саби. От нас с мамой. — Да-да, я тоже совсем забыла, — подхватила принцесса Амалия. — Вот это Кристина передала для тебя. Она хотела сама подарить тебе на шестнадцать лет. Сабина раскрыла футляр. На кремовом бархате горело колье с изумрудом и пара серег. Принцесса Кристина понимала в драгоценностях и знала, что выбрать. Она только не знала, что к этому дню для ее дочери драгоценности не будут значить ничего. — Мама... — пролепетала Сабина сквозь предательские слезы. — Ох, мама... Спустя пару дней две девушки в сопровождении молодого человека неприметной внешности прогуливались по парку. Ветер обрывал золотые листья с берез, темная зелень дубов, слегка тронутая ржавчиной, еще не уступала осенним ветрам. Клены стояли ярко-алые, как факелы. Осень на Фрейю приходила рано и тянулась долго. Уже смеркалось, и в парке почти никого не было. Наконец они присели отдохнуть на смотровой площадке. Майер и Элизабета сидели на скамейках друг напротив друга, Сабина бродила вокруг и собирала букет из опавших листьев — Скажите, Майер, вы можете связаться с капитаном Фернером? — вдруг спросила Элизабет. Вопрос застал Майера врасплох. — Почему вы думаете?.. — Потому, — резко оборвала его Элизабета. — Да или нет? — Он же перебежал к Лоэнграмму. — Я знаю. Это хорошо. — Но что... — Слушайте внимательно. Сейчас я дам вам запечатанный пакет. Вы доставите его Фернеру. Если Фернер откажется иметь с этим дело, вы должны будете передать пакет лично герцогу Лоэнграмму. — Лоэнграмму? Зачем? — Не задавайте бессмысленных вопросов. Вот билеты на лайнер до Одина. Вот чек — вы сможете получить по нему деньги на Одине, не раньше. Машина ждет у выхода из парка, Клаус вас проводит. — Но я... — Ваши вещи уже в машине. — А если я откажусь? Улыбку, расползшуюся по лицу принцессы Элизабеты, можно было назвать только скверной. В руке у нее был бластер, направленный точно Майеру в живот. — Вы думаете, что успеете выстрелить? — спросил он. Холодный металл коснулся его затылка, и голос Сабины тихо проговорил над ухом: — Я точно успею. Майер вздохнул: — Хорошо, я согласен, Ваше Высочество. Элизабета протянула ему сумку. — Здесь все. — А если я не сдержу слова? Элизабета снова скверно ухмыльнулась и свистнула в два пальца, как уличный мальчишка. — За этим проследит Клаус. Майер встал. — Я могу рассказать капитану Фернеру, как вы меня уговорили? — спросил он, улыбаясь краем рта. — Можете. И передайте, что я благодарю его за все. В сентябре, уже на Элизеуме, они узнали о судьбе клана Лихтенладе и участников Липпшадтского мятежа. На троне все так же сидел Эрвин-Йозеф, а о судьбе Кристины фон Литтенхайм, урожденной Голденбаум, ничего не сообщалось. Кругом рушилась империя, и над обломками обветшавшего государства высилась фигура Райнхарда фон Лоэнграмма, ледяного ангела с глазами, в которых стыл холод Хель.Октябрь 488 г. РК. Один. Лично в руки
— Что у вас, Фернер? — Прочитайте, пожалуйста, сами, Ваше Высокопревосходительство. Поморщившись, Райнхард взял из папки конверт, запечатанный сургучом, и сломал печать. Внутри был сложенный вчетверо лист хорошей писчей бумаги, исписанный крупным разборчивым почерком, таким же, как надпись на конверте: "Райнхарду фон Лоэнграмму лично в руки". К концу дня его донимала нудная головная боль, угнездившаяся где-то рядом с глазами. Читать становилось неприятно, а дел на сегодня было еще много, и все бумажные. Он читал, и по мере чтения выражение его лица менялось от усталого раздражения до крайнего удивления. Фернер не знал, что в письме, но знал, к чему оно прилагается. — Откуда это у вас, Фернер? — До последнего времени их сопровождал человек, которого я назначил им в охрану, еще будучи на службе у герцога Брауншвейга. — Он знает, где их найти? — Теперь — нет. Они покинули Фрейю в тот же день. И документы они наверняка сменили, у них был комплект помимо того, который делал я. Райнхард фон Лоэнграмм взял из папки следующий лист — плотный лист гербовой бумаги с золотым обрезом и вытисненными по верхнему краю коронами и прочитал вполголоса: — "Сим удостоверяю, что отныне и навеки отказываюсь за себя и всех своих потомков от всякого права на престол и корону Галактического Рейха. Элизабета фон Брауншвейг-Голденбаум". Заверено принцессой Кристиной и принцессой Амалией. — Второй такой же, — сказал Фернер. — Что вы намерены с этим делать, Ваше Высокопревосходительство? — То, что сказано в этом письме, — ответил Лоэнграмм. — Подготовьте документы, я подпишу. Фернер взял письмо. "...Теперь, когда Вы можете быть уверены, что все претензии на трон и корону от нашего имени исключены, я прошу Вас позаботиться о моей матушке. Она слаба здоровьем и, думаю, была бы рада жить на Асгарде, в своем имении Геллерштад, которое дедушка дал ей в приданое. Она его всегда любила. Я верю Вашей чести — и что Вы не станете мстить женщине за дела ее мужа..." Райнхард фон Лоэнграмм старательно отводил взгляд, и лицо у него было, как у человека, который терпит нудную, надоедливую боль.16 г. НЭ. Пальмленд. Конверт
Конверт пришел с обычной почтой — длинный, старомодно запечатанный сургучом. Дорогая межпланетная пересылка от Асгарда через Феззан сюда, на Пальмленд. Кристиан достал его из почтового ящика вместе со счетами и квартальным информационным листком, когда пришел из школы. Мама была на работе, отец в командировке, а у бабушки была ученица — из ее кабинета слышался девчачий голос, неуверенно спрягающий сильные глаголы. Кристиан обедал и думал, почему конверт адресован Луизе и Анне фон Браун, почему не Луизе и Элизе? Тетушка Анна жила вообще не на Пальмленде, а на Афине. Но пока на вопросы отвечать некому. Оставалось только сесть за уроки, а вечером спросить маму и бабушку, что это за конверт. Квитанции, информашку и конверт он разложил на столе в салоне, как обычно. Разделавшись с математикой, Кристиан пошел на кухню за яблоком и увидел, что в салоне сидит бабушка. Вскрытый конверт небрежно валялся на столе. Кристиан хотел задать вопрос, но не вымолвил ни звука. Бабушка плакала. Она смотрела на листок гербовой казенной бумаги и плакала. Кристиан осторожно подкрался к ней и тронул за плечо. – Oma (*)... — Что, Кристик? — Что случилось? Бабушка достала платочек и утерла слезы. — Моя сестра умерла. Сестра? У бабушки была жива сестра? На каком-то Асгарде, это же в Рейхе? — Я думал, что ваши с мамой родственники все погибли на Вестерланде. — У нас не было родственников на Вестерланде. У двери салона стояла мама. Кристиан никогда не видел у нее такого выражения на лице. — Что-то с тетей Кристиной? — спросила мама и взяла у бабушки извещение. Прочитала. — Надо сообщить Саби. — Конечно, — согласилась бабушка. — Кристик, принеси из моего кабинета записную книжку. Бабушкина записная книжка была старомодной и сказочной — переплет из тисненной темной кожи, золотые уголки, крохотный золотой замочек. Возвращаясь в салон, он услышал, как бабушка говорит маме: "Эли, не рано ли ему узнавать такие вещи?" И мама отвечает: "Ему уже почти одиннадцать лет, Mutti (**), и он умный мальчик". — "А что скажет Рихард?" — то есть папа. "Да ничего не скажет. Поговорит с ним, если нужно". Они говорили на рейхсшпрахе, и Кристиан спросил тоже на рейхсшпрахе: — Мам, о чем папа должен будет со мной поговорить? А кто такая Саби? — Сядь, Кристиан, — строго сказала бабушка. Кристиан сел на стул, сложил руки на коленях. Бабушка была уже старая, но красивая, как фея — с серебряными волосами, которые она укладывала короной вокруг головы, с прямой спиной и почти совсем без морщин. И она всегда носила красивые платья, а брюки не любила. — Читай, — сказала бабушка и подала ему извещение. Красивым почерком с завитушками там было написано: "С прискорбием сообщаем, что 9 июня 16 года НЭ в своем имении Геллерштад на планете Асгард скончалась от кровоизлияния в мозг маркиза Кристина фон Литтенхайм, урожденная Голденбаум". — Голден... баум? — переспросил Кристиан, не веря своим глазам. — Да. Мое настоящее имя — Элизабета фон Брауншвейг. А бабушкино — Амалия фон Голденбаум. Она старшая дочь кайзера Фридриха. Саби — это твоя тетя Анна, она на самом деле Сабина фон Литтенхайм и моя двоюродная сестра. — Брауншвейг, — повторил ошеломленно Кристиан. — То есть я — тоже Брауншвейг? И правнук Голденбаума? Я не хочу быть Брауншвейгом! — А это уж как ты захочешь, — твердо сказала мама. — Ты вполне можешь быть Кристианом фон Лютвицем. Кристиан кивнул и сполз со стула. На полпути к двери его настигла новая мысль. — Мам, то есть получается, что я как бы... ну... принц? — По женской линии. — Занятно... — протянул Кристиан, глядя в сторону. — А почему вы... ну, как так получилось? — Просто я не хотела выходить замуж за графа Лоэнграмма, — весело сказала мама. — И сбежала. Кристиан открыл рот, закрыл, посмотрел на маму, потом на бабушку, потом на портрет Райнхарда фон Лоэнграмма в старой адмиральской форме, который всегда висел в салоне вместе с семейными фотопортретами фон Лютвицев. Никаких шуток. Мама так не шутит, это он знал. Значит, все правда. — Я пойду подумаю, — сказал он и ушел в свою комнату. Элиза посмотрела в зеркало, поправила прическу. В зеркале отражалась высокая статная женщина с несколько тяжеловатым подбородком и густыми темными бровями. Темные волосы подстрижены до плеч, по хайнессенской моде. Она критически оглядела свое отражение и подумала — хорошо, что в этой части галактики не было принято развешивать повсюду портреты Рудольфа Великого. Потому что сходство. И потому, что Кристиан фон Лютвиц с каждым годом становится все больше на него похож. ------- * Oma (нем.) — бабушка. детск. ** Mutti (нем.) — мама