Не забудь меня

Глава 8 Ей нравится гулять в саду по вечерам, потому что вечерами тихо, и никто не подглядывает. Потому что воздух прохладен, и она видит пар от дыхания, потому что прохлада отчетливо реальна, а темнота отчетливо спокойна (а больница всегда слишком чисто вымыта и слишком ярко освещена). И темнота кажется честной. В темноте ей почти удается забыть, что её мир состоит из небольшого чемодана и стопки книг. После заката люди забывают о своих проблемах (забывают свою унылую повседневность и забываются), и до самого рассвета она не одна. Она может дышать свежим воздухом и ощущать свободу в же полной мере, что и любой другой житель города. Темнота поглощает тайны. Темнота прячет страх. Темнота делает её храброй. И сегодня ей это нужно. Ей нужны темнота, тишина и секреты, потому что её выстраданное равновесие опять нарушено, и все, что ей казалось правдой, оказалось выдумкой, а все, кто был с ней – на самом деле против неё. Ей нужна темнота, потому что вопросы стучат в виски с невыносимым постоянством, подобно протекающему крану. (Эти вопросы сводят её с ума. Её снова запрут. Снова разрушат её жизнь еще до того, как она успеет начаться.) Но в длинном шерстяном пальто (с поднятым воротником и шарфом на шее, с распущенными волосами и мягкими наушниками для защиты от холода) и под руку с Эммой, возможно, она сумеет найти ответы, которые ей так нужны. Возможно, она сумеет спастись, и ей удастся спасти что-то из обломков крушения, даже если сама вселенная против неё. Может быть, она не может вспомнить, но зато она может узнать. — Можно спросить у тебя кое-что? – спрашивает она, пряча руки в перчатках под мышками. — Да, конечно. — Ты шериф, верно? Эмма демонстрирует скрытый под черной футболкой и кожаной курткой жетон на поясе. – Была им последний раз, когда проверяла. — Ты слышала что-нибудь про мистера Голда… — она оглядывается через плечо, будто ожидает, что он скрывается в тени похожих на скелеты деревьев, будто он может стоять там, опираясь на трость и склоняя голову, и слышать каждое слово. (Конечно, его здесь нет. Конечно, здесь нет ничего, кроме кустов, цветов и серебристо—белого света луны.) — Про мистера Голда? Про него я много чего слышала, – Это тонкий намек на продолжение. Дружелюбное подталкивание, в нем есть любопытство, но нет угрозы. Джейн потирает пальцами шерсть пальто сквозь перчатки. Она стискивает кулаки и покрепче прижимает к себе руки. — Это правда, что мистер Голд избил моего отца? Эмма делает глубокий вдох и выпускает облачко пара на фоне звездного неба. — Да, — отвечает она после небольшой паузы, – избил. — Значит, это правда. — Да. — Ты это видела? — Да, – Эмма пожимает плечами. Джейн не видит её лица (не хочет видеть, она хочет опустить взгляд и смотреть на гравиевую дорожку под ногами), но её голос звучит почти как извинение: – Это было неприятно. И, скорее всего, было бы еще хуже, если бы я не вмешалась. Странно, что надежду можно потушить всего несколькими словами. (Будто бросить в огонь грязь, перекрывая доступ кислороду.) Странно, что она так долго искала правду, а теперь забвение кажется блаженством (как одеяло и стерильно чистая палата). Странно, что вопросы все еще не исчезают (как навязчивый привкус сэндвичей и звук трости, стучащей по полу). — Знаешь, почему он это сделал? – спрашивает Джейн. Это единственный выход. Стоило ей только начать, как вопросы сами польются (как бурлящая вода, прорвавшая плотину). Вряд ли она сможет остановить их поток. — Твой отец его обокрал. - Что он украл? - Несколько безделушек. И чашку. - Ту, что я разбила? — её талисман, что бы это ни значило. - Да. Это немного успокаивает. Цветочник крадет чашку, и за это избит до полусмерти. Она разбивает ту самую чашку о бетонную стену, и Голд извиняется перед ней. Некоторое время они идут молча. Их шаги отдаются хрустом на гравии, а ветер изо всех сил обдувает шею и пытается забраться под вязаный свитер. — Было кое—что еще, – Наконец говорит Эмма. – Кроме чашки. — Джейн не отвечает (не может ответить, потому что все вопросы ускользают от неё, и она не может удержать внимание ни на одном из них). Но Эмма воспринимает её молчание как разрешение. — Он говорил что-то о «ней». О том, что Мо причинил боль «ей». И о том, что «её» нет, и «она» больше не вернется. - Кто? – спрашивает Джейн - Могу поспорить, — отвечает Эмма, — что он говорил о тебе. Насколько я знаю, он думал, что ты мертва. - И что мой отец убил меня? Эмма пожимает плечами. Джейн этого не видит, потому что все еще смотрит на гравий под ногами, но слышит скрип кожаной куртки. — В то время меня не было поблизости. Все, что я знаю, это то, что Голд был удивлен, увидев тебя. — Психбольница, — отвечает она. Это все, что она помнит (только проблески ночных кошмаров, вызванных таблетками, только вспышки забытых воспоминаний и запах антисептиков). — Наверное, – Эмма кажется растерянной. В голосе звучат скептические нотки: – Я не знаю подробностей. Это вроде как длинная история. — Значит, поэтому он тебе не нравится? Мо? – Кажется странным называть его «мой отец» в разговоре с Эммой, если она хмурится, напрягается или фыркает при каждом упоминании этого имени. (Или когда Джейн по средам хочется одного: спрятаться в библиотеке, или когда она удивляется тому, что отец вызывает у нее больше неприязни, чем избивший его тростью человек.) — Нет. Мне не нравится Мо, потому что он в восторге от твоей амнезии. Джейн останавливается. — Правда? Эмма замедляет шаг и оборачивается, чтобы посмотреть в глаза Джейн, удивленно приподняв брови. — А ты разве не заметила? Он разве что джигу не станцевал, когда я позвонила ему, чтобы сообщить о случившемся. — Но зачем ему… — затем она понимает. Фрагменты складываются подобно детскому паззлу. И все приобретает смысл. – Мистер Голд. Он рад, что я не встречаюсь с мистером Голдом. — Честно говоря, я уверена, что он не один такой. Но большинство людей не желали бы тебе потери памяти из—за этого, – Эмма пожимает плечами. Её куртка опять поскрипывает, когда она прячет руки в карманы. – И у меня с ним серьёзные разногласия. Считай меня старомодной, но я думаю, что девушка имеет право встречаться, с кем сама захочет, без риска быть похищенной за это. — Похищенной? — Знаешь, это… — Эмма смотрит на небо, будто пытается найти там подходящий ответ. – Я хочу сказать, что это… — Длинная история? – подсказывает Джейн. Эмма облегченно улыбается. — Да, это действительно так, – она отбрасывает с лица волосы и вздыхает. – Но если коротко, — говорит она, засовывая руки в карманы джинсов, — Сторибрук – странный город. Чем дольше здесь живешь, тем более сумасшедшим он тебе кажется. Ты скоро к этому привыкнешь, – она улыбается Джейн и пожимает плечами, будто извиняясь. Затем идет дальше по дорожке, что ведет к машине. Джейн идет следом. (Этот город – сумасшедший.) Машина уже в поле зрения, ожидает их, окутанная лунным светом, будто черно-белый призрак. Джейн решается и задает последний вопрос: (Этот город странный.) — Эмма? (Людей похищают, женщина по имени Кора наводит на всех ужас, мужчина с травмой сказал что—то о великане, а её плечо таинственно исцелилось… И, возможно, её правда стоит снова упрятать в психушку.) — Можно еще кое-что спросить? (А возможно, она не такая уж и сумасшедшая.) — Конечно, но, может, спросишь меня в машине? «У бабушки» скоро закрывается. Она пытается подождать, пока они сядут в машину, правда пытается, но вопрос сам слетает с языка. Ветер свистит в ушах, а руки дрожат от холода, страха и возбуждения. – Эмма? Эмма оборачивается, теребя в руках ключи. — Да? — Ты веришь в магию? Надо отдать ей должное, Эмма не роняет ключи. И не смеется. Она только смотрит на Джейн, приподняв брови, и почти улыбается, будто вспоминая что—то веселое, невероятное и в то же время грустное. — Если бы ты спросила меня год назад, я бы ответила: «нет», – отвечает она. — Но я спрашиваю тебя сейчас, а не год назад, — говорит Джейн. – Что изменило твое мнение? — Магия, — отвечает она настолько тихим голосом, что его почти заглушает ветер. Джейн развязывает шарф, и холод ударяет в шею, но ей все равно, потому что она едва может дышать. – Ты имеешь в виду…? — Да. — …магия существует? — О да. — Значит, я видела… то, что видела. — Да. — И это значит, что мистер Голд может… Все, что Эмма может сказать: — Да. Все, что может сказать Джейн: — Вау. — Ну, теперь ты знаешь, – Эмма вертит в руках ключи, звенит металл. Она делает долгий выдох. – Прости, что так долго тебе не говорила. — Но ты все же сказала. Спасибо. Они в тишине идут к машине, и Эмма открывает дверцу: – Эй, ты в порядке? Много в чем предстоит разобраться (но она не сумасшедшая). Ей надо подумать кое о чем и кое-кому позвонить. (Но у неё есть на это время, теперь у неё есть ответы, и это только начало.) Джейн зарывается подбородком в шарф и кивает. — Мы все еще едем за горячим шоколадом? Она устраивается на пассажирском сидении и отвечает с маленьким намеком на улыбку (и с большой дозой иронии): — Да.