Кровавая Мэри

«[...] Презревший свет, дух гордый мой Тебе покорным был; с тобою Расставшись, расстаюсь с душой! Свершилось все - слова напрасны, И нет напрасней слов моих; Но в чувствах сердца мы не властны, И нет преград стремленью их. Прости ж, прости! Тебя лишенный, Всего, в чем думал счастье зреть, Истлевший сердцем, сокрушенный, Могу ль я больше умереть? [...]» (Отрывок из стихотворения «Прости», Джорджа Гордона Байрона)

***

И если ты коснешься меня, если вдруг каждый привидевшийся мне вдох-выдох-стон станет реальным – вынесет ли это мое сердце? А мне видится многое, многое, очень многое. Оно опьяняет меня, наполняет изнутри той легкостью, той плавностью, той мягкостью, которые не обретут никогда угловатые очертания моей тощей фигуры. Хороший костюм скрывает излишнюю худобу и острые локти, торчащие лопатки, вязь выпирающих позвонков, молочно-белую, местами розовато-белую кожу с родинками – россыпь их – темные пятна, чернильные брызги из-за неестественной белизны оттенка кожи. От курения она местами как пергамент – тонкая и сероватая. Разве все это может быть соблазнительным? А я уверен, что знаю точно, абсолютно точно, точнее всего, что могло бы быть: я стану чертовым вторым Мориарти, если не смогу тебя соблазнить. Не сейчас. Не тогда, когда я едва вернулся к жизни. Я вернулся к жизни, я вернулся к тебе, но мне нужно, чтобы вернулась каждая моя клетка. Мои клетки едины в одном порыве – принадлежать, пропускать и синтезировать энергию, преобразовывать ее так, чтобы я мог неотрывно находиться рядом с тобой. Коснись меня, Джон. Потому что рядом с тобой все чувства обретают смысл. Без тебя – это досадная человеческая потребность, которую приходится контролировать всеми силами моего гениального ума, и даже этих сил не хватает, чтобы выкинуть, чтобы вырвать, чтобы распотрошить собственную черепную коробку и вытрясти оттуда все это – все это – как мне уместить без тебя в себе свое собственное сердце, которое, кажется, так привыкло, что я отрицаю его, что мстит мне теперь, сжирая меня без всяческих приправ, или как там говорили в литературе (о, да, Джон, ты можешь злорадствовать: классики и рифмоплеты не так банальны, некоторые весьма и весьма недурны в определении любовных эмоций и переживаний)? Точно, точно как в строчках Байрона: «...в чувствах сердца мы не властны, и нет преград стремленью их». Ты не оценишь жертвенности моих жестов, ты не оценишь стойкости моих чувств, ты не оценишь надменно приподнятой брови, ты не оценишь искривленных в усмешке губ, когда я буду молча не слушать того, как ты говоришь о ней. Эта женщина растерзала мои надежды, одна-единственная женщина сделала то, что не смог сделать мой единственный гениальный противник, вся его преступная сеть, все Британское правительство, наркотики и мой разум. Она покорила тебя, Джон. И ты не оценишь того, о чем не узнаешь, чего не заметишь, пока я не скажу тебе. Но и сказав, я не услышу от тебя так жадно ожидаемого мной «Восхитительно, Шерлок» или «Гениально, Шерлок». Я не услышу этого, потому что все, что можно было бы сказать на мои слова (те, что я не произнесу), это: «Отвали, фрик». Ты не оценишь моей тяги к тебе, ты не оценишь того, каким покорным я становлюсь от звука твоего голоса - и это не больно - покоряться тебе, желать быть усмиренным тобой, будто я ураган, который Титан скручивает и бросает в бездну, усмиряет своими широкими ладонями с аккуратными пальцами. Твои руки военного врача - причиняют боль и приносят облегчение - принеси же и мне это, Джон! Коснись меня. Коснись меня, как ты касался прежде, до этой женщины, до ее появления в нашей жизни, до моего ухода из нашей жизни, до всего этого Ада, через который я прошел без тебя. Но мои немые просьбы напрасны, как и все слова, но мои - мои снова становятся исключением, они еще более напрасны. Слова признания в любви от психованного социопата. Коснись меня, Джон. Коснись меня, не надо, я прошу тебя всем собою, не обронив ни звука, не бросив и взгляда на тебя, но глаза мои сами находят твою руку и ее, и я считаю секунды, в то время как тонкое обручальное кольцо оказывается на ее пальце. Милая Мэри. Ты бы коснулся меня, зная, что я уже придумал и подробно спланировал сто четыре способа убить ее и избавиться от улик? Ты бы коснулся меня, зная, что ты - причина моего надменного вида и сухих фраз? Ты бы коснулся меня, зная, что я люблю тебя сильнее, чем кто-либо во всем этом полном идиотов мире? Слова мои - песок, что сыпется из сухой глотки. Ободранная гневом и сожалением, опозданием и раскаянием, несчастьем и беспомощностью глотка. Мое сердце мне мстит. Оно разрывает меня и горит, тлеет, догорает, превращается в прах - в пепел, в дым, и дымом этим я окурен, словно фимиамом в храме безответной нежности и любви. Прости меня, Джон. Коснись меня, Джон. Убей меня, Джон. Я уже умирал, Джон, и ты не раз убивал, но знаешь ли ты, что убиваешь меня сейчас, танцуя свадебный вальс, пока я стою в стороне, наблюдая за улыбающимся тобой? Отхожу в сторону бара и обращаюсь к бармену: - Кровавую Мэри, пожалуйста. Я отвратительно вежлив сегодня. Я умираю, Джон. Меня убивает твоя Мэри. Она вся в моей невидимой крови моего невидимого сердца. И я пью за здравие нашей Мэри. Кровавая Мэри - в ее честь. Знает ли она, что она в крови? Коснись меня, Джон, - и она увидит, она поймет, она узнает. Потому что я не спрячу желания в своем взгляде, я не спрячу любви, похоти и жажды обладать тобой, ничего не спрячу - ни единой своей раны, что она нанесла мне, отняв тебя у меня. Мориарти был безумен и жесток, его руки по локоть в крови. Твоя Мэри купается в крови моего сердца и смеется - счастливо и легко - и я пью за нее этот бокал. Прости меня, Джон. Отмени эту муку, отмени эти три года, отмени это все, прости меня - и прекрати меня убивать. Дай мне соблазнить тебя, Джон. Коснись меня - это может быть опасно. И если ты коснешься меня, если вдруг каждый привидевшийся мне вдох-выдох-стон станет реальным – вынесет ли это мое сердце? «Могу ль я больше умереть», Джон?