Сон без сновидений

В комнатке слишком темно. Они ютятся тут уже третий день, пятый раз за не первый год. И причина всегда едина. Ветхий домик, две крысиных норы вместо просторных апартаментов, пару свечей и никого на мили вокруг. Под дверью одиноко сидит пара фигур в черных плащах, не глядят друг на дружку и почти не дышат. Через свое сердцебиение они слушают, что творится там, за стеной, и порой им кажется, что в комнате мёртво и пусто, но нет - тихие звуки дыханья и движенье воды подтверждают, что кто-то там все же есть. ... ему казалось, что ночь родилась тут, в этих отвратных узких стенах, и по уродливым трещинам-венам выбралась наружу, в окно, и расползалась по Миру. Ему не нужны лампы, он без труда видит даже в кромешном мраке, там, где свет не хаживал никогда. Порой ему чудится, что он рождён был с женским началом, тёмным, созидающим, и ему становится почти смешно, что такой как ОН может что-то созидать. Почти... ...ему кажется, что ночь в мире не кончается. Что луна - это гендзюцу для слабоумных и обезумевших. Ему кажется, что мир беззвезден и бархатен на ощупь - мощные мышцы дрожат, силясь приподнять кисть, ощутить, расправить пальцы - тщетно. Сейчас сил нету. Слабая отдача от напряжения заводит и оживляет второй механизм - в комнате двое, - и мускулистые большие руки осторожно подносят услужливый стакан с отвратительно пахнущим варевом. Огненным варевом. Он жмурит глаза от резкой вони, но зрение ему не нужно, чтобы знать, что неуклюжие пальцы размешивают преаккуратно налитый настой. Наконец накалившаяся в бокале ложка выныривает с порцией лекарства. Он морщится сквозь остатки чего-то жалкого и забытого, но кипяток касается его губ, настойчиво тыкается огненным серебряным бортом, и ему нет выбора - едва рот открывается, в нем оказывается первая порция. На удивление вкус оказывается даже приятным, и язык сам собою катает отвар по рецепторам, вбирая что-то странно-знакомое, будто дома оказался. Все еще огненная ложка выскальзывает, а затем неожиданно оказывается плотно прижатой к носовым пазухам, обжигая, отогревая их и вытаскивая наконец на свет подхваченную мимоходом болезнь. Он чихает раз, а затем еще и еще - простуда... Ослаб настолько, что обычная зараза липнет как кровь к клинку. Усталая спина приятно ноет - в кои-то веки подпорка ей не жесткий камень и не древесная кора - хотя и те почлись бы за счастье с таким-то ритмом жизни - а чужая грудь, мягкая и теплая, а где-то там бьется нежное и еще более мягкое сердце, слабый и чувствительный орган, но сейчас такой нужный... Инстинкт заставляет слушать музыку чужой крови - удар, удар - вот внутреннее кольцо, еще удар - вот внешнее запущено...Удар, удар... Удар. Какое сильное и размеренное. И хозяин силён, такого убить - не один час нужен... Под бедра упёрлись чужие пятки, а мышцы ног заметно напряглись и тут же расслабились. Кажется, их владелец точно знает, ЧТО было у него на уме секунду назад. Губы чуть дрогнули, неспособные сейчас выдать даже усмешку - а ведь каких-то десять часов назад он готов был убить его. Он готов был убить того, кто так заботливо сейчас подносит ему вторую ложечку приятного отвара. Он точно знал, что земля на многие километры взрыта и изъедена огнем и уродливыми трещинами до самых подземных вод от мощи ударных техник. Он не шутил тогда, в нем сейчас нету ни капли чакры. Он даже не помнит ни секунды их безумного, бессистемного, неостановимого боя. Ни свиста ветра, ни пыла схватки - только тьма и яростная бледная иллюзия-луна. Она не дарит света, не дарит тепла, она не живая, она умерла уже давно. Ненавистная, глупая подделка. Тело радо отдыху. Его морит, тепло дурманит, и все готово вновь впасть в беспробудность, в новый глубокий сон-провал, где нету видений, лишь черным-черно. Он не спал уже давно. Года три как минимум - он забыл, каково это - спать. Только медитации. Попытки уснуть не приводят к результату - через пару часов он поднимается, неспособный отличить явь от морока, и видит ту, настоящую луну, еще живую, что светит высоко на вновь звездном небе... И потом лишь вновь открывает глаза в таких же заботливых, тугих, душных объятиях - опять без чакры, целей и мыслей. Тело радо, но голове покоя нет. Спать нельзя, и от безысходности приходит глупый, почти детский испуг - что же делать? Хотя ответ очевиден - сон, на большее не хватит сил у выморенного и подкошенного организма. Впрочем, когда это он не находил резервный запас на случай непредвиденной схватки? Он выживал и сражался там, где нет места даже вдоху, где любой другой уже погиб бы, сдался бы. Не он. Он восстанет из мертвых, поднимется из страны духов, коль его путь ляжет через последнюю в его жизни схватку. Все ради цели, даже посмертие. Горячий металл у его щеки приятно трется гладкими боками, скользя по прохладной коже. Это забытое ощущение заботы, и даже такие крохи будят где-то в инстинктах впитывающий рефлекс - он и сам гладится, подставляется, и спускает лицо ниже, к уже поостывшей кружке, трется о фарфоровые бортики, пробует бульон на вкус прямо из чашки... Берет ее в руки. Теплый большой помощник аккуратно вытягивается немножко, чтобы осунувшееся за три дня тельце уютнее расположилось в импровизированной кроватке, и он с удовольствием устраивается удобнее, отпивая из бокала. Так питьё кажется ему даже более вкусным, и он смакует каждый глоток. Чужие руки заботливо гладят где-то возле шеи, мнут позвонки, оттягивают кожу на затылке - это гонит мрак прочь, и в унылой, наглухо темной и сырой комнате становится почти тепло, он не чувствует, что происходит за пределами обвитых вкруг него ног. Дожил - вся мощь и слава, гордость и надежда, гроза мира шиноби сидит тут, простуженный, выбитый из ритма и колеи, без чакры и без силы в руках и ногах, и хлюпает носом. Пьет что-то противовирусное. Гадкое, но вкусное. От таких мыслей становится настолько жаль себя, что он готов смеяться - докатился до истерики. Он точно знает, что безумен. И уже не может иначе. Разучился, словно младенец забыл, как дышать и глотать в один раз. Он мог, умел - но забыл, и теперь никогда не сможет даже близко воспроизвести оригинал. Бракованный, ненужный товар. Тьма густеет, тяжелеет, и в груди рождается горечь, комок, который нельзя сдвинуть, и вдруг ему становится жутко - по телу ползут невольные мурашки, последний глоток питья проглочен, и нечем унять пустующее время. - Можно я умру?.. - Вопрос в пустоту, словно заговорила сама Тьма. - Твой путь начерчен заранее, ты должен пройти его полностью, - ответствует бывший противник, и он спиной чувствует мерное дрожанье звуков в могучей широкой груди. Он не может умереть, не может сойти с дистанции. Нельзя - продолжить шагать некому. Кружка выскользнула из слабой хватки, подхваченная чужими руками, и вот уже ладони остывают от тепла, подаренного белоснежным фарфором. В душе наступает штиль, и усталые веки смежаются. Завтра он откроет свои режуще-черные глаза, отдаст холодный приказ спокойным властным голосом, но сейчас он уснет в прирученном промозглом мраке, чтобы увидеть, наконец, сон без сновидений. _____________________________________